Во дворце жил самый влиятельный человек по эту сторону Дели. Могуществом он превосходил любого махараджу. А также он был государственным служащим.

На лестнице меня встретил бледный паренек, облаченный в парадный костюм и галстук. Я решил, что передо мной какой-нибудь чиновник среднего звена, а может, и верхушки среднего звена, раз он в галстуке. Он не представился, но это было не страшно, потому что я все равно тут же забыл бы его имя.

Паренек пригласил меня войти и повел в сторону административного крыла. Мы прошли мимо тронного зала, где когда-то сиживал король-император в окружении своих индийских наместников. Теперь, когда столицу перенесли в Дели, было маловероятно, что трон будет снова часто использоваться, – по крайней мере, особами королевских кровей.

– Его честь примет вас в голубой гостиной, – объявил юный чиновник, когда мы проходили сквозь очередные двустворчатые двери, которые, как и все предыдущие, распахнули два лакея в красно-золотых ливреях. Я кивнул, словно прекрасно разбирался в цвете комнат в святая святых губернатора.

Помещение оказалось раза в два больше кабинета лорда Таггерта на Лал-базаре, но меньше, чем я ожидал. За столом размером с гребную лодку сэр Стюарт Кэмпбелл, губернатор Бенгальского президентства, сидел с ручкой в руке, погруженный в чтение документов. Рядом стоял еще один чиновник в парадном костюме и при галстуке. Когда мы вошли, он что-то шепнул губернатору, и тот поднял взгляд от работы. Лицо жесткое – не жестокое, но суровое. Лицо человека, привыкшего к власти, привыкшего управлять огромными массами людей во имя их собственного блага. Крючковатый нос, заостренные черты и взгляд, полный деловитой решимости. Все это вместе придавало его лицу выражение некоторого недовольства, как будто в комнате дурно пахло и запах этот чувствовал только он.

– Капитан Уиндем, – сказал губернатор, и я с интересом отметил, что он произносит слова немного в нос, – вы опаздываете.

Я пересек полгектара натертого до блеска пола, подошел к столу и сел напротив. Губернатор смотрел на меня с легким удивлением.

– Я ожидал, что вас будет двое.

– К сожалению, мой коллега не смог приехать, – ответил я.

– Ну хорошо, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы в Калькутте недавно. – Это было скорее утверждение, чем вопрос. – Я предполагал, что дело отдадут в опытные руки, но Таггерт уверяет меня, что вы служили в Скотланд-Ярде и как нельзя лучше подходите для этой работы.

Я промолчал, но ответ, похоже, и не требовался.

– О позавчерашнем прискорбном событии оповестили самого вице-короля, – продолжал он, – и вице-король полагает, что поимка преступников – дело государственной важности и что это следует сделать быстро и не причиняя неудобств государственным органам. Если вам что-то понадобится, вам это предоставят.

Я поблагодарил его и перешел к цели визита.

– Если позволите, ваша честь, я хотел бы задать вам несколько вопросов о Маколи и его роли в правительстве.

Губернатор улыбнулся.

– Разумеется. Маколи для правительства был незаменим. – Он запнулся, затем поправил сам себя: – Нет, не совсем так. Незаменимых людей нет, но он был важной, существенной частью правительственного механизма Бенгалии.

– Чем именно он занимался?

– Технически Маколи отвечал за правительственные финансы, но на самом деле круг его обязанностей был гораздо шире. Туда входили многие вопросы – от планирования до реализации политических решений.

– Надо полагать, это очень нервная работа.

– Очень. Но Маколи был к ней привычен.

– Вы не знаете, не находился ли он в последнее время под особенным давлением?

– Скажите, капитан, – вопросом на вопрос ответил губернатор, – вам случалось во время войны видеть немецкий лагерь для военнопленных?

Я гадал, к чему он клонит.

– Мне повезло избежать этой участи, сэр.

– И тем не менее. Как-то раз я разговаривал с комендантом такого лагеря. Он рассказал мне, что немцы обычно в качестве сторожевых собак в лагерях использовали немецких овчарок. Но только не в его лагере. Он больше любил ротвейлеров. Видите ли, он не очень доверял овчаркам. Это, спору нет, отличные собаки, но в них есть доброе начало. Если обращаться с ними ласково, со временем они отплатят вам тем же. А вот в ротвейлерах доброго начала нет. Они фанатично преданы своим хозяевам и выполнят любую команду, что бы ни случилось. Маколи был ротвейлером нашего правительства. Такие, как он, не поддаются давлению, особенному или какому еще.

– Наверное, он нажил немало врагов, – сказал я.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил губернатор. – Среди землевладельцев и индийских чиновников. Но они бы вряд ли решились на подобный шаг. Вам знаком термин бадралок?

– Нет, сэр.

– Это бенгальское слово. Оно переводится как «цивилизованные люди» – те, кого мы назвали бы джентльменами. Так обычно именуют индийцев из высших каст, тех, кто пользуется авторитетом среди местного населения. Все они мягкотелые и толстые. Убийства совершенно не в их природе.

– А как насчет белых? Кто-нибудь питал к Маколи личную неприязнь?

– Вы шутите, правда? – спросил он, и его бледные губы сложились в тонкую улыбку. – Это вам не середина восемнадцатого века, когда сахибы устраивали дуэли на площади. У нас нет привычки убивать друг друга, чтобы уладить спор. Нет, это немыслимо. Убийство, несомненно, дело рук террористов. Насколько я знаю, это подтверждает и записка, найденная на теле Маколи. В этом направлении вам и нужно работать.

– У вас есть какие-нибудь предположения, почему он оказался в Коссипуре в ночь убийства?

Губернатор в задумчивости почесал ухо.

– Никаких. Я вообще удивлен, что кто-то из европейцев решился отправиться туда после заката.

– Получается, он приехал туда не по долгу службы?

– Насколько я знаю, нет. Это возможно, но крайне маловероятно. И все-таки уточните у его коллег в «Доме писателей».

– Непременно. Хотя дело и деликатное.


– В каком смысле?

Я замялся.

– Вам же известно, что его тело нашли у борделя? Может, это только совпадение, но… – Я замолчал на середине фразы.

– Вы хотите о чем-то спросить, капитан?

– Нет, сэр. Я просто размышлял вслух.

– Хорошо. Не забывайте, капитан, что человек, погибший от рук террористов, – британский государственный служащий, а не какой-то там морально разложившийся тип. И если мы станем предполагать обратное, это может плохо отразиться на всех нас.

Я мог бы указать ему на то, что одно совершенно не исключает другого, но предпочел сменить тему:

– Вы были во вторник вечером на приеме у Бьюкена в клубе «Бенгалия»?

– Что?

– Я думал, вдруг вы ездили на прием к Бьюкену. Маколи был там в тот вечер. Мы предполагаем, что он отправился в Коссипур прямо из клуба.

Губернатор сложил вместе свои костлявые пальцы и коснулся ими губ.

– Нет, не ездил. Бьюкен, конечно, один из наших выдающихся индустриальных магнатов, но у правительства его величества есть более важные дела, чем помогать ему заключить очередной контракт.

В дверь постучали, и появился еще один секретарь. Губернатор поднялся.

– К сожалению, на этом я вынужден закончить наш разговор. Хамфрис вас проводит.

Я поблагодарил его за уделенное время.

– Это дело первой срочности, капитан, – сказал он. – Решите его как можно быстрее.



Шагая за секретарем по коридору в обратную сторону, я посмотрел на часы. С момента, как я вошел в кабинет, прошло ровно пятнадцать минут. Таггерт предупреждал, что вряд ли губернатор уделит мне больше времени. И все-таки такая точность произвела на меня впечатление.

Выйдя на улицу, я закурил и обдумал все, что узнал. Маколи был сотрудником, на сто процентов преданным начальству. Ротвейлером. Что ж, в одном губернатор ошибался: в ротвейлерах тоже есть доброе начало. И в Маколи, судя по всему, оно тоже присутствовало – если он и впрямь, как утверждала мисс Грант, обратился к Богу. И подтвердить или опровергнуть ее слова мог только один человек. Мне нужно было поговорить с преподобным Ганном.





Четырнадцать




Запах горящего дерева напомнил мне о доме. О том густом серебристом дыме, что поднимается из деревенских труб морозной зимней ночью, наполняет ноздри, сушит горло и чуть ли не кричит, что пора выпить виски, чтоб прочистить глотку от сажи. Но здесь, среди теплой бенгальской ночи, дым шел не из каминов, а из тысяч индийских печей.

Казалось, Черный город оживал по вечерам. Как раз когда бульвары Белого города пустели, а их обитатели разбредались по клубам или скрывались за высокими белеными стенами, жители Черного города выходили на улицы, стекались к уличным чайным прилавкам, собирались на верандах покурить и поговорить о политике. По крайней мере, мужчины.

Дигби, Банерджи и я, одетые в штатское – в индийскую одежду и сандалии, – шли, стараясь не производить шума, по переулку в окрестностях Багбазар-роуд.

Мы встретились на Лал-базаре, и Банерджи рассказал мне очередные плохие новости. Багажная декларация на вчерашний Дарджилингский почтовый поезд исчезла. Она существовала в двух экземплярах. Один находился в поезде, и его, вероятно, похитили нападавшие. Второй должен был храниться на вокзале Сеалда, но его никак не могли найти. Служащие уверяли Банерджи, что внесение декларации в систему хранения порой занимает несколько дней и что начальник вокзала приложит все усилия, чтобы ее отыскать.

Дигби довез нас от Лал-базара до Грей-стрит, которая находилась в полумиле от нашей цели. Автомобили в этой части города встречались редко, и ехать дальше означало бы привлечь внимание, поэтому мы продолжали путь пешком по людным, плохо освещенным улицам. Мы с Дигби прятались под накидками с капюшоном, надетыми поверх самых примитивных тюрбанов, которые нам намотал один из констеблей-сикхов на Лал-базаре, немало повеселив тем самым своих коллег. Я натянул капюшон пониже. Пара сахибов, разгуливающих по Багбазару в ночи, привлекла бы не меньше нежелательного внимания, чем автомобиль, а то и больше, так что мы пробирались тайком, пользуясь темнотой. Точнее, тайком пробирались мы с Дигби. Несокрушим, которому не нужно было скрывать свою внешность, спокойно шел, ни от кого не таясь, в нескольких шагах впереди и следил, чтобы путь был чист. Я мог поклясться, что сержант получает некое извращенное удовольствие от сознания, что он может свободно идти по улице, в то время как нам, англичанам, приходится прятаться в тени.

Мы свернули в переулок, очень похожий на тот, в котором обнаружили Маколи. Стая бродячих собак лежала, подремывая, прямо у нас на пути. Один пес окинул Банерджи взглядом и лениво зевнул. Сержант начал, осторожно ступая, пробираться между животными. Тут из-за угла неподалеку от нас неожиданно вывернули два велосипеда. Наверное, Банерджи, отвлекшись на собак, заметил опасность слишком поздно и не успел нас предупредить. Свет фар становился все ярче, и Дигби разнервничался. Вот-вот мы будем как на ладони.

– Место уже близко? – спросил я шепотом.

– Слишком близко, чтобы нас здесь видели, – пробормотал Дигби. – Придется все отменить.

Этот сценарий мы обсудили заранее. Если нас увидят и опознают в нас сахибов неподалеку от конспиративной квартиры, осведомитель Дигби может быть раскрыт, а на этот риск Дигби идти не хотел. Скорее всего, велосипедисты просто проехали бы мимо, не обратив на нас никакого внимания, но Дигби придерживался четкой позиции: когда дело касается индийцев, ни в чем нельзя быть уверенным и ничего нельзя знать наверняка. При существующем положении вещей два сахиба, оказавшись не в том районе, могли навлечь на себя любые неприятности, от ограбления до убийства. Если бы нас заметили, нам пришлось бы отложить встречу как минимум на пару часов. Увы, согласно протоколу, осведомитель не мог оставаться на конспиративной квартире дольше часа – считалось, что это опасно. Если бы мы ушли сейчас, то предпринять новую попытку смогли бы не раньше чем через двадцать четыре часа, а я, черт возьми, не собирался терять еще одни сутки. Я лихорадочно искал глазами укрытие, но прятаться было негде.

Велосипедисты приближались и уже почти поравнялись с Банерджи. Они были в нескольких ярдах от нас, как вдруг в последний миг сержанта посетила идея. Он поднял ногу и с силой опустил ее на хвост одной из собак. Пес завизжал от боли, подскочил и метнулся по переулку – как раз велосипедистам наперерез. Он столкнулся с велосипедом на полном ходу, и седок, кувыркнувшись через руль, отлетел на добрых десять футов. Остальные собаки, разбуженные воем товарища, немедленно повскакивали и с яростным лаем окружили ездоков. Банерджи бросился на помощь несчастным велосипедистам, а мы с Дигби воспользовались хаосом, чтобы незаметно прошмыгнуть мимо. Отойдя на достаточное расстояние, мы остановились подождать Банерджи. Дигби наклонился, якобы застегивая пряжку на сандалии, а я отвернулся к стене и сделал вид, что справляю нужду в сточную канаву. Вскоре к нам неторопливо, словно прогуливаясь, подошел Банерджи. На лице его сияла широченная улыбка.

– Отличное представление, сержант, – шепнул я.

– Спасибо, сэр, – ответил он. – Кажется, в некоторых случаях спящее лихо лучше все-таки разбудить.

Через несколько минут мы уже стояли в темноте у стены покосившегося здания и Дигби тихонько снимал висячий замок и цепочку, скреплявшие две створки входной двери. Он пропустил нас внутрь, в черноту, зашел следом и запер за нами дверь на деревянный брус. Я решил, что он уже здесь бывал, иначе он вряд ли смог бы так быстро найти этот брус в полной темноте. Затем Дигби достал книжечку спичек и чиркнул. Спичка коротко вспыхнула, а потом загорелась ровным огоньком, тускло освещая обветшалое и пропахшее плесенью пыльное помещение. Не теряя времени, Дигби повел нас в глубину дома, где отпер вторую дверь – старую, щербатую, закрытую на хлипкую щеколду. За дверью оказался огороженный дворик.

– Ждите здесь, – шепнул Дигби, когда мы остановились у забора. Потом отошел в сторону, пошарил в высокой, по пояс, траве и вскоре вернулся с деревянным ящиком, который с помощью Банерджи приставил к забору. Забравшись на ящик, мы по очереди перелезли на ту сторону и очутились в другом огороженном дворике. Единственная дверь в дальнем его конце была освещена керосиновым фонарем, висящим над входом на кривом гвозде. Дигби молча пересек двор и постучался. Дверь сначала приоткрылась слегка, и чей-то настороженный глаз осмотрел нас сквозь щелку. Затем она отворилась шире, царапая землю.