Слуга казался озадаченным.

– «Отпрыск» – неправильное английское слово, сахиб? Мне говорят, оно значит… ребенки?

Что ж, пожалуй, именно это оно и значит. Как я уже понял, в Калькутте индийцы, за исключением Несокрушима с его блистательным произношением, обычно тяготели к варианту английского, представлявшему собой забавную смесь викторианских выражений и неизменного настоящего времени.

– А что насчет друзей? – спросил я. – К нему часто ходили гости?

– Опять нет, сахиб. Гости ходят очень редко.

– А женщины? У него были подруги?

Он смущенно засмеялся:

– К мастеру-сахибу не ходят гости-женщины. Одна женщина иногда приходит – его секретарша, мисс Грант. Мемсахиб приходит по работе. – Он указал на папки, лежавшие на столе. – Она снова приходит только вчера вечером и забирает некоторые папки и документы.

– Вы знаете, какие папки она забрала?

– Простите, сахиб. Дела мемсахиб вне моей сферы.

Интересно – снова мисс Грант неожиданно появилась на сцене. Это могло быть невинным совпадением, но я в такие совпадения верю неохотно. Во время нашего разговора она ни словом не упомянула, что ей нужно сходить на квартиру к Маколи. Но, с другой стороны, зачем бы она стала об этом рассказывать?

– У Маколи-сахиба были враги?

– Мастер-сахиб – очень порядочный человек, – довольно резко ответил Сандеш. – Все его очень любят.

Я не сдавался:

– Был ли кто-то, кого он сам не любил?

Слуга немного подумал.

– Стивенс-сахиб, – сказал он. – Номер два после мастера-сахиба на службе. Я слышу, мастер-сахиб часто говорит, Стивенс-сахиб – негодяй и мошенник. Мастер-сахиб всегда глаз да глаз за махинациями Стивенса-сахиба. Он говорит, Стивенс-сахиб завидует, что у мастера-сахиба хорошие отношения с губернатором-сахибом.

– Вы в последнее время не замечали ничего необычного в поведении Маколи-сахиба?

Он помолчал, задумчиво почесывая шею.

– Я не хочу дурно говорить о мастере-сахибе.

Я сменил тон. Иногда нужен твердый подход.

– Вашего работодателя убили, и это полицейское расследование. Отвечайте на вопрос.

Слуга вздрогнул и стал рассказывать, то и дело сбиваясь:

– В последние три-четыре месяца… мастер-сахиб ведет себя совсем не как положено. Он уходит поздно вечером, приходит в разное время. Сначала он воздерживается от всякого алкоголя, потом в последний месяц снова пьет очень сильно…

– У вас есть какие-нибудь догадки, что могло вызвать подобные перемены в его поведении?

Сандеш покачал головой:

– Это я, к сожалению, не знаю, сахиб.

– А когда вы в последний раз видели Маколи?

Он подумал.

– Во вторник вечером. Перед тем как он идет в клуб «Бенгалия».

– Он говорил вам, когда собирался вернуться?

– Нет, сахиб. Мастер-сахиб обычно не делится со мной своим расписанием. Только когда хочет, чтобы я что-то подготовил для него.

– А что собирается в тот вечер поехать в Коссипур, тоже не говорил?

– Совершенно нет, сахиб.

– Он вообще ездил туда раньше?

Слуга снова насторожился. В глубине его глаз словно захлопнулись ставни.

– Я не знаю, – твердо сказал он. – Я уже говорю это все инспектору-сахибу, который был вчера.


Сахибу? Когда в дверях он сообщил мне, что уже говорил с полицией, я решил, что речь шла о местных констеблях, пришедших сообщить ему о смерти хозяина. Я точно не отправлял сюда никого из полицейских-сахибов и понятия не имел, кто бы мог это сделать, кроме разве что лорда Таггерта.

– Как звали инспектора? – спросил я.

– Я не знаю, сахиб.

– Как он выглядел?

– Он выглядит как вы, высокий и волосы такого же цвета, но у него усы. И у него форма очень похожа на вашу.

Мог ли это быть Дигби? В принципе, мог, но никто бы не сказал, что он похож на меня. Однако, с точки зрения индийца, мы все, вероятно, на одно лицо.

– Какие вопросы задавал вам тот инспектор?

Слуга поколебался.

– Он больше всего спрашивает о мастере-сахибе и Коссипуре. Он очень настаивает, но я говорю ему, что ничего об этом не знаю. В конце концов он верит моим утверждениям. Потом просматривает папки мастера-сахиба, – он снова показал на стол, – и его личные бумаги.

– А где его личные бумаги?

– В кабинете мастера-сахиба.

Слуга проводил меня в комнату без окон, размером не превышавшую встроенный шкаф. Почти все пространство занимали письменный стол и полки. Папки и разрозненные листки бумаги были беспорядочно разбросаны по столу.

– Я не имею возможности убрать папки на место после осмотра инспектора, – извинился слуга.

Я просмотрел часть документов, лежавших на столе. Главным образом это были письма делового характера – обращенные к Маколи прошения от самых разных людей. Они просили его помощи в сделках с землей, налоговых вопросах и так далее. Имена просителей были мне незнакомы, а вот на полке над столом стояло несколько темно-желтых папок, озаглавленных «Бьюкен».

Я вытащил одну из папок и пролистал ее. Это была переписка за 1915 год, в основном письма от Джеймса Бьюкена, некоторые напечатанные, некоторые написанные от руки, и копии ответов Маколи, оттиснутые забавным угольно-черным цветом, характерным для копировальной бумаги. Насколько я мог судить, в письмах тоже затрагивались деловые вопросы: забастовка на одной из джутовых фабрик Бьюкена, проблемы с речной транспортировкой, с которыми столкнулся Бьюкен, когда вывозил каучук с одной из своих плантаций в Восточной Бенгалии, – ничего, что могло бы вызвать подозрения. Впрочем, я и сам не знал, что хотел найти.

– Инспектор забирал с собой какие-нибудь папки? – спросил я.

Слуга кивнул:

– Да, сахиб. Три папки, все с этой полки.

– На них тоже было написано «Бьюкен»?

– Я не помню, сахиб. Может быть, вам спросить его?

Черт, да я бы с удовольствием спросил, если бы знал, кто это был такой.

– Мне нужно убедиться, что инспектор-сахиб взял все нужные нам папки, – солгал я. – Он внимательно их просматривал?

– Нет, сахиб. Он берет именно те папки, не открывая их. Потом он просматривает все письма, которые остались. Еще он рассматривает папки в столовой и обыскивает спальню мастера-сахиба, но не берет больше никакие документы.

– Он был здесь раньше, чем мисс Грант?

– Нет, сахиб. Он приходит гораздо позже. Позже восьми часов вечера. Грант-мемсахиб, она приходит в шесть часов.

Я мысленно воссоздал события вчерашнего вечера. Моя встреча с мисс Грант, в течение которой она и словом не обмолвилась, что собирается посетить квартиру Маколи, закончилась около пяти. Час спустя она уже была здесь и забирала папку. Если она попросту хотела отвезти государственные документы обратно в «Писателей», почему не взяла все папки, которые были на столе? Почему взяла только одну?

А еще через два часа сюда заявляется какой-то англичанин в форме, называется инспектором полиции, задает вопросы о Коссипуре и копается в бумагах Маколи. Он забирает три папки с полки, причем все остальные папки на этой полке содержат переписку с Джеймсом Бьюкеном. Но раз потом он отправился обыскивать спальню, то, вероятно, нашел не все, что искал. Может быть, он искал ту самую папку, которую забрала мисс Грант? Это было только предположение, но у меня уже накопилось достаточно вопросов, чтобы я мог с чистой совестью снова поговорить с мисс Грант, и эта перспектива радовала меня гораздо больше, чем следовало.

– Покажите мне спальню Маколи-сахиба, – велел я, возвращаясь мыслями в действительность.

Спальня была беспорядочно уставлена ящиками, частично заполненными одеждой и прочими пожитками, которые скрашивали когда-то жизнь Маколи. Это оказалась единственная комната в квартире, несшая на себе хоть мало-мальский отпечаток личности хозяина. На комоде стояла фотография в рамочке – Маколи с какой-то дамой. Это была та же женщина, что и на снимке, который я нашел в его кошельке.

– Что будет с его вещами? – спросил я.

Слуга пожал плечами:

– Я не знаю, сахиб. Я только упаковываю.

Тут меня накрыло волной уныния. Надо сказать, привычка к опиуму уже начала сказываться на моем настроении, но в этот раз дело было не в ней. Я взял в руки фотографию, сел на постель и стал ее разглядывать.

Два дня назад Маколи был одним из самых влиятельных людей в Бенгалии. Его уважали и, кажется, в той же мере боялись. Сейчас он уже наполовину изгладился из людской памяти. Все, что осталось от него, весь итог пятидесяти с лишним лет его жизни был упакован во вчерашнюю газету. Скоро его уберут с глаз долой и забудут навсегда.

Эта мысль меня испугала. Что вообще остается от нас после нашей смерти? Некоторых избранных, так и быть, увековечивают в камне или бронзе, или же они остаются на страницах истории, но что оставляем после себя мы, все прочие? Разве что след в памяти любящих нас людей, несколько порыжевших фотографий и жалкую горстку имущества, накопившегося за нашу жизнь. Что осталось от Сары? Моя память не способна вместить ее ум, а фотографии – в полной мере передать ее красоту. И тем не менее она продолжает жить в моей памяти. А когда умру я, кто меня будет помнить? Параллель с Маколи так и напрашивалась.

– Упакуйте все в ящики, – распорядился я, – в том числе папки из кабинета. Я пришлю за вещами констеблей. В них может быть что-нибудь важное для следствия.

Это был довольно странный поступок, и тогда я даже и сам не знал, зачем отдаю подобный приказ. Если в вещах покойного и были улики, наверняка они исчезли вместе с сахибом, который приходил накануне вечером. На самом-то деле, скорее всего, никаких улик, которые стоило бы хранить, здесь давно не осталось. И тут я понял свой мотив: я пытался сохранить память об умершем, о человеке, которого даже никогда не видел, – по крайней мере, при его жизни. А зачем? Потому ли, что его прошлое чем-то напоминало мое собственное? Да какая разница. Но я не мог позволить, чтобы память о нем так просто исчезла. Я собирался почтить его память – поймать его убийцу.

Я поблагодарил слугу, который проводил меня обратно к выходу.