Мы с Диланом не отреагировали на пинок – тоже привыкли ко всякому. А Джеки восхищалась бы всем, что сделал Донни, даже если бы он расстрелял шестнадцать монашек.

– Взрослые ведут себя как страусы, – подтвердил Дилан. Он тоже заметил, что Джеки уже полностью растаяла и устремилась ручейком в сторону Донни, так что решил поскорее зарабатывать очки. – Когда взрослым страшно, они суют голову в песок. А их тело, торчащее над поверхностью, тем временем режут на части и готовят из него барбекю. Но голова под землей думает, что все в порядке.

– Отлично сказано, брат Дилан, – похвалил Донни.

Джеки смотрела на него сияющими глазами. На Донни.

– Мою собаку зовут Брат Монах, – объявила она.

– Пока мы тут сидим, мы кажемся разными, – сказал Донни, – но у нас есть общий враг: взрослые. Они загаживают весь мир, а вместе с ним – наше будущее. Пора сбросить взрослых с трона.

Мне даже стало немного интересно, что он там плетет. Но тем временем между близнецами и Бейтелом происходило что-то ужасное. Если Донни ищет крыс для своей революции, то парочка крысенят у него уже есть. Они сидели слева и справа от Бейтела и потихоньку шушукались. Я в полтора уха слушала их разговор, а в остальные пол-уха – выступление Донни.

Донни вещал о рабочих группах во всех концах страны – рабочих группах из детей, которые будут поддерживать связь и обмениваться идеями через соцсети, и эти группы будут расти и расти, пока к ним не присоединятся все дети страны, а детей в Нидерландах больше четырех миллионов, и в один прекрасный день они громко заявят о себе и возьмут власть в свои руки.

– Одна оса, – вещал Донни, – ничего не сделает с человеком, но осиный рой способен обратить в бегство целую армию.

Он прямо-таки бредил. Думаю, эту речь он заготовил уже давно, пока часами сидел один у себя в палатке, и вот ему наконец подвернулся случай ее произнести. Додумать свою мысль до конца я не успела, потому что, как вы знаете, в полтора уха ловила шу-шу-шу Бейтела с крысенятами. Тут-то и случилось нечто жуткое.

– Как, говоришь, звали твоего кота? – спросил первый из братьев.

– Он не был моим котом, – объяснил Бейтел.

– Этого кота, который у вас жил, – сказал второй.

– И который умер, – подхватил первый.

Блин, я прямо разволновалась из-за этих близнецов. Вот прямо сейчас, когда о них пишу. Это что-то с чем-то. Сказал первый, сказал второй, потом опять сказал первый… и как только можно было написать целую серию книг об озорных близнецах! Но это чистая правда. Один из них был озорной, и второй был озорной. И вместе они были очень озорные[11].

– Этого кота, который у вас жил, – сказал сидевший слева.

– И который умер, – сказал сидевший справа.

– Его звали Флип, – ответил Бейтел.

– И когда он умер, ты бросил его в серый мусорный бачок, – спросил сидевший слева, – или в зеленый?[12]

Этот вопрос оказался для Бейтела слишком трудным.

– Или ты его похоронил?

Бейтел покачал головой.

– Ну конечно, – вякнул правый, – ты его похоронил.

– Наверняка, – брякнул левый, – и положил на могилу цветочки.

– И теперь он там лежит в полном одиночестве и мяукает под землей.

– А ты каждую ночь ходишь его слушать.

– Мы так думаем, – заявил левый.

– Но он же умер! – воскликнул Бейтел.

Я должна была бы вмешаться, что-то сделать, сказать, кого-нибудь ударить, но вполуха я все еще слушала Донни.

– Это ты так думаешь, – вступил правый.

– Что он умер, – отозвался левый.

– Его сожгли, – тихо произнес Бейтел.

– Значит, он весь обгорелый и черный.

– Значит, он лежит где-то совершенно черный и мяукает.

– Его сожгли в крематории, он превратился в пепел.

– Что такое пепел?

– Такой легкий серый порошок, как у бабушки в камине, когда огонь погаснет.

– У твоей бабушки в камине лежит дохлый кот?


Близнецы покатились со смеху.

– Я часто плачу, когда вспоминаю Флипа, – сказал Бейтел.

– Ну а мы смеемся.

– Да, мы смеемся.

Бейтел достал из нагрудного кармана фотографию.

– Смотрите, это Флип. Дома его фотография стоит у меня рядом с кроватью, а здесь я всегда ношу ее с собой.

Близнецы посмотрели на фотографию.

– Какой милый котик.

– Здравствуй, Флип.

Бейтел засиял от счастья.

– Но теперь-то он выглядит уже совсем не так, – заявил левый.

– Интересно, как он выглядит теперь, – протянул правый.

– Мне тоже интересно, – сказал левый, выхватил у Бейтела фотографию и поднес ее к пламени свечи.

Я бросила две пригоршни песка на фотографию, но наполовину промахнулась. Бумага свернулась в трубочку, покоричневела и загорелась.

– Бакс, ты что творишь? – закричала Джеки.

– Хочу узнать, как выглядит пепел дохлого кота, – ответил тот.

– И я тоже, – поддакнул Никель.

– Мы все сейчас задохнемся, – сказала Джеки.

Мальчишки замяукали.

Я бросила горсть песка Баксу в глаза. Попала. Гаденыш уронил фотографию, и она, продолжая гореть, упала на песок. Я вскочила и наступила на нее ногой, но, подняв ее, обнаружила, что от снимка уже ничего не осталось.

Бейтел посмотрел на Бакса и проговорил:

– Звери доберутся до тебя.

Потом встал и пошел к выходу.

– Бейтел, не валяй дурака, – сказал Донни, – в наших планах тебе отведена важная роль, мы выдадим тебе велосипед.

Бейтел открыл дверцу.

– А может быть, и ноутбук!

Джеки не двинулась с места. Дилан не двинулся с места. Мальчишки все еще мяукали.

– Я провожу Бейтела в кемпинг, – сказала я.

– И по дороге объясни ему как следует, чтобы он держал язык за зубами о том, что здесь происходит, – приказала Джеки.

Внутри у меня все похолодело.

– Салли Мо, подожди, – попросил Дилан.

Но я не стала ждать, а он не поднялся и не пошел за мной.

Я взяла Бейтела за руку. Мы спустились с маленькой дюнки, поднялись на большую, спустились и с нее и вышли к морю. Тут Бейтел заплакал. Сначала по его щекам беззвучно покатились крупные слезы, потом он дернулся всем телом и словно втянул в себя весь-весь воздух вокруг. А потом заревел в полный голос. Я первый раз в жизни услышала, как плач бывает похож на пение. Если сердце плачет, оно поет. В книгах в таких случаях человека заключают в объятия и говорят: «Поплачь всласть, выплачь все свои горести!» Какой цинизм! Ведь человек совершенно не хочет плакать – он хочет, чтобы ему вернули его фотографию, его кота, его дедушку, хочет обнять свою любимую. Горе Бейтела было таким огромным, что ни одному ослу не хватило бы сил перевезти его через гору. И откуда только у меня берутся такие образы? Похоже, я становлюсь писателем.

Так вот, мы с Бейтелом вышли к морю, я посадила его прямо попой в песок, лицом к горизонту и отошла в сторону. Не слишком далеко, но все-таки. Потому что мне тоже хотелось плакать. Мимо брела старушка. Она посмотрела на Бейтела, потом на меня и спросила, не может ли она нам помочь. Милая старушка. Я помотала головой и подняла большой палец: мол, все будет хорошо. Когда Бейтел наконец притих, я подошла к нему.

– Что я могу для тебя сделать?

– Я хочу подсолнухов, – сказал Бейтел, – они такие красивые.

– Я их тебе куплю.