Да и черт с ним. Успела же. Я тяжело выдохнула.

В зеркале заднего вида я увидела мигающие синие огни полицейской машины Стонтона.



Штраф за нарушение правил дорожного движения — и через двадцать три минуты я в полном бешенстве въехала на короткую подъездную дорожку миссис Фернклифф. Схватив квитанцию с надеждой пробудить ей снисходительность Кайзера, я взбежала по ступенькам и схватилась за ручку входной двери.

Закрыто.

Странно. Обычно миссис Фернклифф оставляла дверь открытой. Ей не хотелось отвлекаться на посетителей и оставлять детей без присмотра.

Я нажала кнопку дверного звонка и стала ждать. Пятнадцать секунд. Тридцать секунд. Я снова нажала кнопку.

— Миссис Фернклифф, это Мелани Баррик, — громко сказала я, зная, что она дома и просто злится на меня. — Извините, я опоздала. Меня снова задержали на работе, и по дороге сюда я так торопилась, что меня остановила полиция. И… Я позвонила бы, но не смогла найти свой телефон.

Господи, как жалко звучали мои оправдания. Не могу сказать, что я худшая мать из всех — мои собственные родители, которые отдали меня на усыновление в девять лет, уже давно закрепили свои права на этот титул — но, похоже, я успешно стремилась к тому же.

— Простите меня, хорошо? — продолжила я. — Мне очень, очень жаль. Не могли бы вы открыть дверь?

Ответа по-прежнему не было. Может быть, она просто собирала вещи Алекса, чтобы бросить мне их в лицо вместе с ребенком.

И договором с выделенным условием приезжать до шести часов.

Выждав минуту на крыльце — интересно, обойдется ли мне это еще в один доллар? — я слегка разозлилась. Сколько она намерена отмалчиваться? Я постучала в дверь костяшками пальцев.

— Миссис Фернклифф, пожалуйста, — умоляла я. — Извините за опоздание. Правда, я сильно задержалась. Простите, я ужасная мать. Простите за все.

И по-прежнему никакого ответа.

Наконец из-за двери послышался строгий голос миссис Фернклифф:

— Уходите. Уходите, или я звоню в полицию.

— Да, разумеется. Просто дайте мне забрать Алекса, и мы поедем.

А потом миссис Фернклифф сказала такое, отчего меня словно пронзило электрическим зарядом в несколько гигаватт.

— Алекса больше нет.

Резко перехватило дыхание.

— Что?

— Его забрала социальная служба.

Теперь электрический заряд пробежал с ног до головы. Я знала, что миссис Фернклифф была строгой, но это уже похоже на патологию.

— Вы передали его социальной службе только потому, что я опоздала на двадцать минут? — взвыла я.

— Я не делала ничего подобного. Они пришли и забрали его несколько часов назад.

— Что? Почему? Что за…

— Спросите об этом у них. А теперь убирайтесь. Не хочу, чтобы вы появлялись у моего дома.

— Миссис Фернклифф, почему социальная служба забрала Алекса? Я просто не понимаю, что происходит!

— Ладно, — будто сплюнула она. — Мне всё про вас рассказали. Надеюсь, они увезли ребенка как можно дальше от вас.

— Что вы несете?

— Я звоню в девять один один.

— Но не могли бы вы просто… поговорить со мной? — Никакого ответа. — Пожалуйста, миссис Фернклифф, прошу вас…

Но она не отзывалась. Я слышала ее голос по ту сторону двери — она нарочно громко говорила — сообщавший полиции Стонтона, что к ней ломятся в дверь и она боится за свою безопасность.

Понимая, что у меня нет выбора и что непоколебимая миссис Фернклифф вряд ли передумает, я спустилась с крыльца и вернулась к машине.

Сидя за рулем, я понимала, что должна найти Алекса, но была слишком ошеломлена, чтобы собраться с мыслями и придумать, как действовать дальше.

Мне всё про вас рассказали. Надеюсь, они увезли ребенка как можно дальше от вас.


Что это вообще могло значить? Алекс не голодал. На его теле не было синяков. Да и не могло быть: мы никогда не били его.

Все, что могло прийти мне в голову — так это то, что в соцслужбу на меня просто кто-то настучал. Если вы, подобно мне, воспитывались, переходя от одной приемной семьи к другой, то наверняка знаете этот тип людей: эдакий подлый, мерзкий, мстительный подвид человека, который станет пользоваться прикрытием социальной службы как оружием, строча анонимки на соседей, коллег или кого угодно другого, к кому он испытывает ненависть.

Я не думала, что среди моего окружения есть кто-либо подобный. Уоррен Плотц явно не способен на такое предательство: он просто-напросто проспал бы все на свете. Я не конфликтовала ни с кем из соседей. У меня не было врагов.

По крайней мере я о них не знала.

Я заставила себя съехать с подъездной дорожки и выехать на улицу, хотя бы ради того, чтобы миссис Фернклифф не успела натравить на меня полицию.

Но когда я это сделала, меня охватила паника.

Алекса больше нет.

Его забрала социальная служба.

Чем больше я пыталась убедить себя в том, что произошло простое недоразумение, тем больше понимала, как ошибалась. Социальные службы не являются за просто так и не отбирают чьего-то ребенка только потому, что нянька пожаловалась на поздний приезд родителя. Они делают это только тогда, когда у них есть веские причины или, по крайней мере, когда они считают, что эти причины у них в самом деле есть.

И они без соответствующих поводов не возвращают ребенка родителям.

Это был один из тех принципов, которые мне пришлось усвоить, пока я пребывала под опекой штата. Но главному выученному мной в детстве уроку — который теперь откликнулся подобно старому — меня научила одна из приемных сестер. Я тогда размышляла о том, как меня вырвали из привычного, удобного места, чтобы без видимой причины отправить в приют.

— Это ведь настоящий кошмар, — простонала я.

— Нет, дорогая, это система опекунства, — ответила она. — Беда всегда ближе, чем ты думаешь.





Глава 3




Все тело покрылось холодным потом. Машиной я управляла чисто интуитивно. Похоже, мои руки напрочь прекратили мне подчиняться.

Я свернула на проспект возле той улицы, где жила миссис Фернклифф. Двойная желтая линия казалась размытой от застилавшего глаза пота или слез. Мне хотелось позвонить Бену. Просто до ужаса хотелось. Но в дополнение к своим исследованиям и двум классам, в которых он работал ассистентом преподавателя, ему еще приходилось частично вести обучение в Центре образования в Университете Джеймса Мэдисона. Он никогда не брал трубку, когда работал со своими учениками.

Возник вопрос и о том, куда же делся мой телефон. Я поискала в привычных местах: на столе у входной двери, в сумке с подгузниками, за диванными подушками, — и не нашла его.

Единственный человек, к которому я могла бы обратиться в подобной ситуации, был Маркус Петерсон. Он был моим менеджером в «Старбаксе», а сейчас просто оставался хорошим другом, который бросил бы все, чтобы помочь мне.

Единственная проблема была в том, что его контакты тоже были сохранены в пропавшем телефоне. В самом деле, кто теперь запоминает наизусть телефонные номера друзей?

А больше обратиться было не к кому. Остальные мои друзья либо жили слишком далеко, либо же я общалась с ними лишь от случая к случаю. Что касается наших родителей, то Бен был из Алабамы, а моих, можно сказать, и вовсе не существовало. Вот один из самых жестоких фактов взросления в приемных семьях: когда дела идут хуже некуда, не к кому обратиться, нельзя опереться на родное плечо.

Совершенно не представляя, как действовать дальше, я поехала в социальную службу, надеясь, что Алекс все еще там или что кто-то еще, работающий допоздна, сможет сообщить мне его местонахождение.

Ближайший офис находился в Вероне, рядом с комплексом правительственного центра. Социальные службы долины Шенандоа были одним из двух агентств, с которыми мне довелось познакомиться еще в детстве. Их офисы, как правило, представляли собой строгие кирпичные коробки без окон наподобие складов. Что ж, ладно. Если вы когда-нибудь были ребенком, которого вечно таскали с места на место, может быть, и вам знакомо чувство, что тебя вроде как… складируют.

В четверть седьмого вечера во вторник на стоянке была лишь одна машина, маленький «шеви». Может быть, его владелец все еще на работе и подскажет мне, что да как.

Вход для сотрудников располагался в левой части здания. Над дверью горел маленький фонарик в защитной сетке. У двери не было ни звонка, ни домофона.

Не зная, что еще можно предпринять, я стала стучать кулаком в дверь.

Прямо скажем, такое решение было немногим лучше, чем если бы я сразу сломала себе руку. Ростом я всего полтора метра, а вешу несчастные пятьдесят четыре килограмма — вряд ли я представляла собой серьезную угрозу для прочной стальной двери. Однако я попыталась сделать все возможное, тарабаня в дверь, как в огромный железный барабан. Так меня точно должен был услышать владелец «шеви».

Я начала стучать в дверь ровным ритмом: четыре удара, пауза, затем еще четыре удара.

Бум, бум, бум, бум. И ждем. Бум, бум, бум, бум. И снова ждем.

Наконец оттуда раздалось:

— Чем могу помочь?

Этот голос из-за двери был женским.

— Ох, спасибо, спасибо, — говорю я, сознавая, как измученно звучит мой голос. — Кто-то из социальной службы сегодня пришел и забрал моего сына у няньки… Я просто… Просто хотела поговорить с теми, кто за это отвечает, и все уладить.

Я изо всех сил старалась не выглядеть вконец отчаявшейся женщиной.

Повисла пауза.