Каждый раз после таких бесед Максим Викторович давал себе слово больше попыток не предпринимать, но уже через несколько дней понимал, что будет пробовать достучаться до Лени снова и снова. С таким упертым взаимным отвержением внутри одной семьи он сталкивался впервые в жизни. Наличие и матери, и отца у несовершеннолетнего преступника – вещь нечастая, и Веденеев отчетливо видел, что в каждом таком случае оба родителя по-разному относятся к случившемуся. Один из них, чаще всего отец, занимает позицию более непримиримую, мать же готова жалеть и прощать, а то и вовсе не верить в виновность своей деточки. Случается и наоборот, конечно, но в любом случае отношение у двух родителей почти никогда не бывает одинаковым. А вот чтобы так, единым фронтом ополчиться на мальчишку и отрезать его от семьи, – такого Веденеев не припомнил.
Увещевания майора впрок не пошли, и весной 2003 года осужденного Гнездилова перевели в исправительную колонию.
Больше Максим Викторович Леонида никогда не встречал. Спустя годы слышал из разных источников, что Гнездилов, он же Леня-Мародер, круто поднялся в криминальной среде, сделал большие деньги на наркотиках, отсидел второй раз, получив не очень большой срок, а ныне процветает и благоденствует где-то далеко от родных краев. Но связей с областью не утратил и активно поддерживает местного авторитета Аржаева по кличке Аржо, который «держит» половину города.
Веденеев много говорил с сыном о Лене, причем не по собственной инициативе: Костик сам задавал вопросы и мучительно раздумывал о том, почему родители отвергли сына, а брат – брата. Потом вопросы стали реже, а затем и вовсе прекратились, и Максим Викторович сильно удивился, когда Костик дал ему прочесть свою рукопись. Оказалось, что сын думал об этом все годы. Веденееву даже на какую-то минуту стало неприятно и обидно, ведь если для Кости такой значимой оказалась проблема нелюбви родителей к ребенку, значит, эту проблему он считает своей. Важной для себя. Актуальной. Неужели Косте кажется, что его недолюбили? Конечно, он рано лишился матери, но Максим Викторович так старался, чтобы мальчик получал всю возможную заботу, внимание, уважение. Он очень любил своего сына и по-настоящему уважал его личность. Может ли быть, чтобы Костя этого не почувствовал?
Впрочем, обида быстро улеглась, хотя надо признать, что в первый момент Максим Викторович не справился с эмоциями и в довольно резких выражениях раскритиковал повесть. Текст и в самом деле был слабым и с точки зрения языка, и с точки зрения композиции, это правда, но ведь можно было и помягче высказаться, поделикатнее…
Оба они, отец и сын, много работали и не очень много общались. Жили бок о бок, любя друг друга и твердо зная, что рядом – родной и надежный человек. Максим Викторович старался задавать сыну как можно меньше вопросов, по опыту зная, что может получиться из гиперопеки и насколько тонка грань, отделяющая родительское внимание от назойливого любопытства. Он никогда не входил в комнату Кости без стука, не спрашивал, куда тот уходит, есть ли у него девушка и почему у него плохое настроение. Хороший педагог, Веденеев-старший всегда вовремя умел показать, что готов выслушать и обсудить, если у его немногословного сына появится желание поговорить и чем-то поделиться.
Желание такое появлялось у Костика в последние годы редко, но отец не считал это проявлением отчуждения или даже нелюбви. Характер, что ж тут поделаешь. А может, это и неплохо.
И вдруг появилась эта женщина, сноха судьи Гнездилова, со странным именем Лиана. Судья к тому времени уже умер, и вот жена его старшего сына решила найти Леонида, потому что ее овдовевшая свекровь очень уж тоскует. Причина показалась Максиму Викторовичу резонной. Если жена судьи вынужденно терпела разлуку с сыном под нажимом сурового и непреклонного мужа, то воссоединение с Леонидом могло бы и в самом деле вернуть ей радость жизни хотя бы частично. Но зачем Лиана Гнездилова приехала к Веденееву? Неужели она думала, что Максим Викторович назовет ей адрес Леонида? Какая наивность!
– На это я не надеялась, – сказала Лиана. – Понимаете, у меня совсем нет никаких связей в МВД, ни одного знакомого, которого я могла бы попросить собрать для меня информацию. Ленино имя было полным табу при жизни Виктора Семеновича. Если свекор что-то и знал, то никогда не говорил. Единственное, что мне известно точно – в какую колонию его направили после осуждения. Вот туда я и поехала. Там мне сказали, что вы очень интересовались Леней, пока он сидел, наблюдали за ним, и дали ваш адрес. Нужно же было с чего-то начинать, – она виновато улыбнулась. – Да и адрес давать не хотели, говорили, что не положено, пришлось прибегать к весомым аргументам.
Понятно. Если в советское время «кадры решали все», то теперь все решают деньги. А чем он мог помочь? Немногим. Максим Викторович знал только три факта: номер колонии, куда перевели Леонида, наличие второй судимости да его кличку – Мародер. Веденеев поделился с Лианой своими воспоминаниями об осужденном Гнездилове, ничего не утаил и под конец добавил:
– У меня много знакомых осталось в полиции и в службе исполнения наказаний, могу их попросить что-нибудь выяснить, если хотите. Но на это потребуется время.
– Конечно, я понимаю. Спасибо вам.
– Запишите мой телефон и позвоните через два-три дня. Возможно, я уже что-нибудь смогу узнать.
В это время вернулся Костик, и они долго и весело пили чай втроем, обсуждая сначала Леню Гнездилова, потом американский фильм «Отступники», потом психологов-блогеров. Лиана собралась уходить, Костик через свое приложение вызвал ей такси и вышел проводить до машины. Вернулся через десять минут спокойный и молчаливый, как обычно; от недавнего веселого оживления не осталось и следа.
Максим Викторович свое обещание выполнил, позвонил нескольким старым знакомым. Ему было что сообщить Лиане.
Но она больше не объявлялась. Наверное, нашла другую возможность собрать информацию. А может, решила, что криминальный авторитет Мародер, сделавший колоссальные деньги на наркотиках, – не такая уж большая радость для вдовы судьи Гнездилова.
Аржо
Мародер перезвонил через два часа. Голос его звучал по-прежнему холодно и ровно.
– Отвечаю на твой последний вопрос, Аржо. Это не очень хорошо. И вполне вероятно, что даже плохо. Ты что-нибудь еще узнал?
– Пока ничего. Гости только недавно вышли от Веденеева, я не успел пока…
– Они что, больше двух часов с ним разговаривали?
– Ну… Выходит, что да.
– Тогда это плохо. Будь здоров, Аржо. Работай. Хорошо сработаешь – спишу еще.
Работай! Вот как хочешь – так и понимай. Осторожным стал Мародер, слова лишнего не скажет, не верит никому. Раньше он таким не был. Меняют деньги человека, ох, меняют.
Но что-то в голосе Мародера пугало Аржо. Пугало так, что он буквально терял рассудок.
– Вайс! – завопил он, распахивая дверь, ведущую в длинный коридор. – Быстро ко мне!
Каменская
Когда Зоя закончила пересказ своей беседы с Веденеевым, мороженое в ее креманке совсем растаяло. Они сидели в маленьком кафе, куда от улицы Панфилова дошли минут за пять.
– Все-таки филолог есть филолог, – задумчиво проговорила Зоя.
– Вы имеете в виду оценку рукописи Константина?
– Да нет, я про Котова. Максим Викторович несколько раз возвращался к тому телефонному звонку, который случайно подслушал Константин, ему прямо покоя не давало словосочетание «Котов недоделанный». Оно и вправду слух режет.
– Режет, – согласилась Настя. – И я даже знаю, почему. А что сам Веденеев считает?
– Говорил, что «недоделанный» должно относиться к роду занятий, к профессии, но никак не к фамилии. Можно сказать, например, «писатель недоделанный», или танцор, даже политик – и то можно. Но в сочетании с фамилией все теряет смысл. «Иванов недоделанный»… Глупо.
– А если фамилия является общеупотребительным синонимом профессии? Вот вы играете на скрипке, приведу понятный вам пример: скрипача, который считает себя виртуозом, но на самом деле играет очень плохо, как можно назвать?
– «Гарретт недоделанный», – Зоя рассмеялась. – И в самом деле. «Плисецкая недоделанная» – балерина, которая плохо танцует, но претендует на роль примы. Станиславский – синоним профессии режиссера, Лев Толстой – писателя. Да, вы правы. А Котов… Я даже не припомню известных людей с такой фамилией.
– Я тоже, – призналась Настя. – Но ведь это поправимо, правда? Теперь можно звонить отцу-командиру, он, поди, весь извелся уже. Только давайте договоримся: рассказывать буду я сама. Хорошо? Мы с вами влезли в очень деликатную ситуацию, придется проявлять крайнюю осторожность.
Брови Зои чуть приподнялись, выражая недоумение.
– Мы с Константином общались около двух часов. Разговаривали о его книге. Я задавала великое множество вопросов. И он ни разу – понимаете? – ни разу не назвал фамилию Гнездилова, не рассказывал о поездке в Москву и ни словом не упомянул о том, что Леонида искала некая Лиана. Вся повесть написана под влиянием истории Леонида Гнездилова, Константин обдумывал ситуацию много лет, обсуждал неоднократно с отцом, она не шла из головы. И когда приходят и расспрашивают о твоей первой и единственной повести, разве не естественным было бы как-то осветить предысторию?
– Наверное, характер такой, – предположила Зоя. – Замкнутый, недоверчивый, лишнего слова не произнесет. Или травма в прошлом.
– Например?
– Например, был очень открытым и разговорчивым, а потом кто-то выговорил ему, что болтает много лишнего, растекается мысью по древу и забивает эфир тем, что никому не интересно. Это весьма болезненно, поверьте. После такого человек вполне может начать тщательно фильтровать все, что говорит, и следить за каждым словом.
– Да, такое может быть. Или кто-то воспользовался его разговорчивостью ему же во вред. Но возможно, дело не только в характере Константина, но и в Лиане Гнездиловой, о которой он столь старательно умалчивал. Вы заметили, как он испугался, когда понял, что вы все эти два часа разговаривали с его отцом?
– Не заметила, – покачала головой Зоя. – Я на вас смотрела, хотела понять, довольны вы результатами беседы или нет.
Пока Зоя вычерпывала ложечкой растаявшее мороженое, теперь больше похожее на йогурт, Настя позвонила Латыпову, тот перекинулся парой слов с водителем и сказал, что подъедет к дому на улице Панфилова через 6–7 минут.
– Побежали, – скомандовала Настя. – Мы с вами ни в каком кафе не были и никакой информацией не обменивались, это понятно?
Зоя молча кивнула, торопливо натягивая куртку. Настя оставила на столе деньги, не дожидаясь счета, сейчас каждая минута дорога: когда подъедет Латыпов, обе дамы должны стоять возле подъезда с невинными лицами. Как школьницы, прогулявшие урок, проскальзывают мимо директора с таким видом, будто выходили из здания просто воздухом подышать на переменке, так и они… Одна бабушка уже, другая пенсионерка. Смешно.
* * *
Вечерних рейсов из местного аэропорта оказалось немало, и Настя порадовалась, что зарегистрировалась по телефону и, поскольку все трое летят без багажа, можно не стоять ни в каких очередях. Латыпов мрачно молчал: разумеется, он захотел сам встретиться с автором книги и, разумеется, ничего не добился. Впрочем, лично для него это было не «разумеется», как для Насти Каменской, а «как ни странно», ибо Николай Маратович был уверен в своих возможностях уговаривать и убеждать.
Они распечатали посадочные в автомате неподалеку от стоек регистрации, подошли к воротам на посадку, достали паспорта с вложенными в них талонами, и вдруг продюсер обратился к девушке в униформе авиакомпании:
– Пусть дамы проходят в салон, а я остаюсь. Вы там пометьте у себя в компьютере, что я отказался от полета.
Зоя изумленно посмотрела на него, а Настя импульсивно схватила Латыпова за рукав и тут же отдернула руку.
– Николай Маратович… – начала она.
Но Латыпов словно не слышал ее, он уже был полностью нацелен на выполнение своего решения.
– Ну что там? – раздался сзади сварливый женский голос. – Проходите уже, не задерживайте.
– Без вас не улетят, – насмешливо ответил какой-то мужчина. – Куда вы так торопитесь, мама? Разбиться поскорее?
Очередь недовольно загудела, и непонятно было, то ли сердились на неожиданную задержку, то ли на циничную шутку в не самый подходящий момент. Зять и теща… Хрестоматийная ситуация из расхожих анекдотов.
– Пометьте, – настойчиво продолжал Латыпов. – Не считайте меня опоздавшим и не объявляйте по громкой связи. Я никуда не лечу. Насчет того, что возврат денег за билет уже невозможен, я в курсе.
Настя собралась было уговаривать его передумать, но остановилась. Да пусть делает что хочет! Ей-то какая разница? Намерен попробовать еще раз – ради бога. Она устала, ночь в поезде отзывалась песком в глазах и мутью в голове, и еще полночи предстояло не спать. В конце концов, она не нянька заказчику, а всего лишь исполнитель договора.
– Удачи вам, Николай Маратович, – коротко бросила она, получила назад свой отсканированный талон и пошла по коридору к автобусу.
Через несколько шагов ее догнала Зоя.
– Круто он.
– Деньги, – пояснила Настя. – Ну и самолюбие, конечно, не без этого.
Аржо
Увещевания майора впрок не пошли, и весной 2003 года осужденного Гнездилова перевели в исправительную колонию.
Больше Максим Викторович Леонида никогда не встречал. Спустя годы слышал из разных источников, что Гнездилов, он же Леня-Мародер, круто поднялся в криминальной среде, сделал большие деньги на наркотиках, отсидел второй раз, получив не очень большой срок, а ныне процветает и благоденствует где-то далеко от родных краев. Но связей с областью не утратил и активно поддерживает местного авторитета Аржаева по кличке Аржо, который «держит» половину города.
Веденеев много говорил с сыном о Лене, причем не по собственной инициативе: Костик сам задавал вопросы и мучительно раздумывал о том, почему родители отвергли сына, а брат – брата. Потом вопросы стали реже, а затем и вовсе прекратились, и Максим Викторович сильно удивился, когда Костик дал ему прочесть свою рукопись. Оказалось, что сын думал об этом все годы. Веденееву даже на какую-то минуту стало неприятно и обидно, ведь если для Кости такой значимой оказалась проблема нелюбви родителей к ребенку, значит, эту проблему он считает своей. Важной для себя. Актуальной. Неужели Косте кажется, что его недолюбили? Конечно, он рано лишился матери, но Максим Викторович так старался, чтобы мальчик получал всю возможную заботу, внимание, уважение. Он очень любил своего сына и по-настоящему уважал его личность. Может ли быть, чтобы Костя этого не почувствовал?
Впрочем, обида быстро улеглась, хотя надо признать, что в первый момент Максим Викторович не справился с эмоциями и в довольно резких выражениях раскритиковал повесть. Текст и в самом деле был слабым и с точки зрения языка, и с точки зрения композиции, это правда, но ведь можно было и помягче высказаться, поделикатнее…
Оба они, отец и сын, много работали и не очень много общались. Жили бок о бок, любя друг друга и твердо зная, что рядом – родной и надежный человек. Максим Викторович старался задавать сыну как можно меньше вопросов, по опыту зная, что может получиться из гиперопеки и насколько тонка грань, отделяющая родительское внимание от назойливого любопытства. Он никогда не входил в комнату Кости без стука, не спрашивал, куда тот уходит, есть ли у него девушка и почему у него плохое настроение. Хороший педагог, Веденеев-старший всегда вовремя умел показать, что готов выслушать и обсудить, если у его немногословного сына появится желание поговорить и чем-то поделиться.
Желание такое появлялось у Костика в последние годы редко, но отец не считал это проявлением отчуждения или даже нелюбви. Характер, что ж тут поделаешь. А может, это и неплохо.
И вдруг появилась эта женщина, сноха судьи Гнездилова, со странным именем Лиана. Судья к тому времени уже умер, и вот жена его старшего сына решила найти Леонида, потому что ее овдовевшая свекровь очень уж тоскует. Причина показалась Максиму Викторовичу резонной. Если жена судьи вынужденно терпела разлуку с сыном под нажимом сурового и непреклонного мужа, то воссоединение с Леонидом могло бы и в самом деле вернуть ей радость жизни хотя бы частично. Но зачем Лиана Гнездилова приехала к Веденееву? Неужели она думала, что Максим Викторович назовет ей адрес Леонида? Какая наивность!
– На это я не надеялась, – сказала Лиана. – Понимаете, у меня совсем нет никаких связей в МВД, ни одного знакомого, которого я могла бы попросить собрать для меня информацию. Ленино имя было полным табу при жизни Виктора Семеновича. Если свекор что-то и знал, то никогда не говорил. Единственное, что мне известно точно – в какую колонию его направили после осуждения. Вот туда я и поехала. Там мне сказали, что вы очень интересовались Леней, пока он сидел, наблюдали за ним, и дали ваш адрес. Нужно же было с чего-то начинать, – она виновато улыбнулась. – Да и адрес давать не хотели, говорили, что не положено, пришлось прибегать к весомым аргументам.
Понятно. Если в советское время «кадры решали все», то теперь все решают деньги. А чем он мог помочь? Немногим. Максим Викторович знал только три факта: номер колонии, куда перевели Леонида, наличие второй судимости да его кличку – Мародер. Веденеев поделился с Лианой своими воспоминаниями об осужденном Гнездилове, ничего не утаил и под конец добавил:
– У меня много знакомых осталось в полиции и в службе исполнения наказаний, могу их попросить что-нибудь выяснить, если хотите. Но на это потребуется время.
– Конечно, я понимаю. Спасибо вам.
– Запишите мой телефон и позвоните через два-три дня. Возможно, я уже что-нибудь смогу узнать.
В это время вернулся Костик, и они долго и весело пили чай втроем, обсуждая сначала Леню Гнездилова, потом американский фильм «Отступники», потом психологов-блогеров. Лиана собралась уходить, Костик через свое приложение вызвал ей такси и вышел проводить до машины. Вернулся через десять минут спокойный и молчаливый, как обычно; от недавнего веселого оживления не осталось и следа.
Максим Викторович свое обещание выполнил, позвонил нескольким старым знакомым. Ему было что сообщить Лиане.
Но она больше не объявлялась. Наверное, нашла другую возможность собрать информацию. А может, решила, что криминальный авторитет Мародер, сделавший колоссальные деньги на наркотиках, – не такая уж большая радость для вдовы судьи Гнездилова.
Аржо
Мародер перезвонил через два часа. Голос его звучал по-прежнему холодно и ровно.
– Отвечаю на твой последний вопрос, Аржо. Это не очень хорошо. И вполне вероятно, что даже плохо. Ты что-нибудь еще узнал?
– Пока ничего. Гости только недавно вышли от Веденеева, я не успел пока…
– Они что, больше двух часов с ним разговаривали?
– Ну… Выходит, что да.
– Тогда это плохо. Будь здоров, Аржо. Работай. Хорошо сработаешь – спишу еще.
Работай! Вот как хочешь – так и понимай. Осторожным стал Мародер, слова лишнего не скажет, не верит никому. Раньше он таким не был. Меняют деньги человека, ох, меняют.
Но что-то в голосе Мародера пугало Аржо. Пугало так, что он буквально терял рассудок.
– Вайс! – завопил он, распахивая дверь, ведущую в длинный коридор. – Быстро ко мне!
Каменская
Когда Зоя закончила пересказ своей беседы с Веденеевым, мороженое в ее креманке совсем растаяло. Они сидели в маленьком кафе, куда от улицы Панфилова дошли минут за пять.
– Все-таки филолог есть филолог, – задумчиво проговорила Зоя.
– Вы имеете в виду оценку рукописи Константина?
– Да нет, я про Котова. Максим Викторович несколько раз возвращался к тому телефонному звонку, который случайно подслушал Константин, ему прямо покоя не давало словосочетание «Котов недоделанный». Оно и вправду слух режет.
– Режет, – согласилась Настя. – И я даже знаю, почему. А что сам Веденеев считает?
– Говорил, что «недоделанный» должно относиться к роду занятий, к профессии, но никак не к фамилии. Можно сказать, например, «писатель недоделанный», или танцор, даже политик – и то можно. Но в сочетании с фамилией все теряет смысл. «Иванов недоделанный»… Глупо.
– А если фамилия является общеупотребительным синонимом профессии? Вот вы играете на скрипке, приведу понятный вам пример: скрипача, который считает себя виртуозом, но на самом деле играет очень плохо, как можно назвать?
– «Гарретт недоделанный», – Зоя рассмеялась. – И в самом деле. «Плисецкая недоделанная» – балерина, которая плохо танцует, но претендует на роль примы. Станиславский – синоним профессии режиссера, Лев Толстой – писателя. Да, вы правы. А Котов… Я даже не припомню известных людей с такой фамилией.
– Я тоже, – призналась Настя. – Но ведь это поправимо, правда? Теперь можно звонить отцу-командиру, он, поди, весь извелся уже. Только давайте договоримся: рассказывать буду я сама. Хорошо? Мы с вами влезли в очень деликатную ситуацию, придется проявлять крайнюю осторожность.
Брови Зои чуть приподнялись, выражая недоумение.
– Мы с Константином общались около двух часов. Разговаривали о его книге. Я задавала великое множество вопросов. И он ни разу – понимаете? – ни разу не назвал фамилию Гнездилова, не рассказывал о поездке в Москву и ни словом не упомянул о том, что Леонида искала некая Лиана. Вся повесть написана под влиянием истории Леонида Гнездилова, Константин обдумывал ситуацию много лет, обсуждал неоднократно с отцом, она не шла из головы. И когда приходят и расспрашивают о твоей первой и единственной повести, разве не естественным было бы как-то осветить предысторию?
– Наверное, характер такой, – предположила Зоя. – Замкнутый, недоверчивый, лишнего слова не произнесет. Или травма в прошлом.
– Например?
– Например, был очень открытым и разговорчивым, а потом кто-то выговорил ему, что болтает много лишнего, растекается мысью по древу и забивает эфир тем, что никому не интересно. Это весьма болезненно, поверьте. После такого человек вполне может начать тщательно фильтровать все, что говорит, и следить за каждым словом.
– Да, такое может быть. Или кто-то воспользовался его разговорчивостью ему же во вред. Но возможно, дело не только в характере Константина, но и в Лиане Гнездиловой, о которой он столь старательно умалчивал. Вы заметили, как он испугался, когда понял, что вы все эти два часа разговаривали с его отцом?
– Не заметила, – покачала головой Зоя. – Я на вас смотрела, хотела понять, довольны вы результатами беседы или нет.
Пока Зоя вычерпывала ложечкой растаявшее мороженое, теперь больше похожее на йогурт, Настя позвонила Латыпову, тот перекинулся парой слов с водителем и сказал, что подъедет к дому на улице Панфилова через 6–7 минут.
– Побежали, – скомандовала Настя. – Мы с вами ни в каком кафе не были и никакой информацией не обменивались, это понятно?
Зоя молча кивнула, торопливо натягивая куртку. Настя оставила на столе деньги, не дожидаясь счета, сейчас каждая минута дорога: когда подъедет Латыпов, обе дамы должны стоять возле подъезда с невинными лицами. Как школьницы, прогулявшие урок, проскальзывают мимо директора с таким видом, будто выходили из здания просто воздухом подышать на переменке, так и они… Одна бабушка уже, другая пенсионерка. Смешно.
* * *
Вечерних рейсов из местного аэропорта оказалось немало, и Настя порадовалась, что зарегистрировалась по телефону и, поскольку все трое летят без багажа, можно не стоять ни в каких очередях. Латыпов мрачно молчал: разумеется, он захотел сам встретиться с автором книги и, разумеется, ничего не добился. Впрочем, лично для него это было не «разумеется», как для Насти Каменской, а «как ни странно», ибо Николай Маратович был уверен в своих возможностях уговаривать и убеждать.
Они распечатали посадочные в автомате неподалеку от стоек регистрации, подошли к воротам на посадку, достали паспорта с вложенными в них талонами, и вдруг продюсер обратился к девушке в униформе авиакомпании:
– Пусть дамы проходят в салон, а я остаюсь. Вы там пометьте у себя в компьютере, что я отказался от полета.
Зоя изумленно посмотрела на него, а Настя импульсивно схватила Латыпова за рукав и тут же отдернула руку.
– Николай Маратович… – начала она.
Но Латыпов словно не слышал ее, он уже был полностью нацелен на выполнение своего решения.
– Ну что там? – раздался сзади сварливый женский голос. – Проходите уже, не задерживайте.
– Без вас не улетят, – насмешливо ответил какой-то мужчина. – Куда вы так торопитесь, мама? Разбиться поскорее?
Очередь недовольно загудела, и непонятно было, то ли сердились на неожиданную задержку, то ли на циничную шутку в не самый подходящий момент. Зять и теща… Хрестоматийная ситуация из расхожих анекдотов.
– Пометьте, – настойчиво продолжал Латыпов. – Не считайте меня опоздавшим и не объявляйте по громкой связи. Я никуда не лечу. Насчет того, что возврат денег за билет уже невозможен, я в курсе.
Настя собралась было уговаривать его передумать, но остановилась. Да пусть делает что хочет! Ей-то какая разница? Намерен попробовать еще раз – ради бога. Она устала, ночь в поезде отзывалась песком в глазах и мутью в голове, и еще полночи предстояло не спать. В конце концов, она не нянька заказчику, а всего лишь исполнитель договора.
– Удачи вам, Николай Маратович, – коротко бросила она, получила назад свой отсканированный талон и пошла по коридору к автобусу.
Через несколько шагов ее догнала Зоя.
– Круто он.
– Деньги, – пояснила Настя. – Ну и самолюбие, конечно, не без этого.
Аржо