Настя колебалась, склоняясь то к одному объяснению, то к другому.

– Я понимаю ваше нежелание публиковать текст, который получил негативную оценку знатока литературы и филологии, – говорила она. – Но почему вы отказываетесь от экранизации? В сериале будет только история и персонажи, все слова напишут сценаристы. Вы получите деньги, в конце концов, разве они помешают? О том, что вы написали неудачный текст, никто не узнает. Что вас останавливает?

– Андрюха говорил, что в титрах будет написано «по повести» и имя автора.

– И что? Если вы не хотите признавать свое авторство, оставьте псевдоним «Андрей Кислов» или любой другой возьмите. Книгу все равно не купить, кто ее прочитает? Если к вам будут обращаться издатели – отказывайте. В конце концов, можно договориться с производителями сериала, что в титрах вообще не будут указывать литературную основу. Кино – и кино. Какие проблемы?

– Нет, Анастасия Павловна. Не уговаривайте меня, я сказал «нет». Никакой экранизации не будет.

Она меняла формулировки, искала аргументы, но каждый новый виток разговора утыкался в глухую стену. Почему-то вся ситуация казалась ей очень похожей на приснопамятный допрос в минувшую пятницу с той лишь разницей, что следователь новых подходов и аргументов не искал, долдонил одно и то же, как механический попугай, стараясь вывести ее из себя и додавить. Сходство же состояло в том, что ей снова приходилось напряженно слушать и думать, успевая переключиться с мысли на мысль в секундных паузах между словами. Как живут отец и сын Веденеевы? Какие они? Как думают? О чем мечтают? Как понять Константина, чтобы найти к нему подход?

Она пыталась извлекать информацию из всего, что на данный момент доступно.

Много книг. Настя во время то и дело возникавших пауз обводила глазами полки, выхватывая названия и имена авторов. Состав библиотеки, собранной человеком, может о многом рассказать.

Голосов Максима Викторовича и Зои совсем не слышно, сперва изредка доносились кое-какие «кухонные» звуки: что-то звякнет, чайник засвистит, но потом наступила полная тишина. Чайник со свистком… Это семидесятые-восьмидесятые, позже основная масса людей перешла на модные электрические, Настя даже рекламу помнила, ее все время крутили по телевизору. Значит, семья привыкла жить не просто экономно, а крайне экономно, Веденеевы пользуются старыми вещами, пока те еще служат, и не тратят ни одной копейки, если в этом нет острой необходимости. Судя по одежде, аккуратно поклеенным новым обоям и недавно покрашенным деревянным оконным рамам, они не бедствуют, просто ведут бюджет рационально. Скорее всего, копят на что-то. Наверное, на очередное лечение Константина или на новое жилье.

Но почему же не слышно голосов? Допустим, дверь в кухню закрыта, дверь в комнату Константина – тоже, и между помещениями расположена еще одна комната. Звукоизоляция. Дом ветхий, но постройка старая, довоенная, тогда, наверное, стены возводили более толстые, чем сейчас. Но звяканье-то доносилось… Впрочем, высокие звуки всегда слышнее. Неужели они пьют чай молча? Или разговаривают шепотом? Или хозяин закрыл двери и в кухню, и в проходную комнату? Интересно, почему? Отец трепетно относится к работе сына и привык соблюдать тишину, чтобы не мешать? Может ли быть так, что Константин в семье главный и поставил отца «на подпевки»? Но при этом уважает профессиональное мнение Максима Викторовича, которому не понравилась рукопись, и не хочет его расстраивать? Не вяжется. Расклад должен быть каким-то другим.

Идем дальше. Сын увлеченно зарабатывает на пропитание, отец взял на себя роль хозяйки в смысле быта. Готовит еду, стирает, делает уборку. Нет, совсем не получается. Чувствовал бы себя «хозяйкой» – непременно постучал бы в дверь, предложил гостье и сыну принести чаю. А он не стучал и не предлагал. Увлекся Зоей, созерцая ее красоту? Вполне возможно. Только Дзюба говорил, что отец Константина работает в двух местах на суточных сменах, отдыхает и отсыпается полностью хорошо если через день. Как-то плохо такой график сочетается с ролью «главного по быту». А если вспомнить о том, что Константина уже довольно давно интересует вопрос любви-нелюбви между родителями и детьми и лжи между близкими людьми, то становится понятно, что… что ничего не понятно.

– Со мной приехал Латыпов, продюсер из «Старджета», он твердо намерен добиться от вас уступки прав, если я скажу ему, что автор – вы.

– Латыпов? Андрюха говорил о нем. И еще о какой-то Лесе.

– Это редактор. Вы готовы встретиться с Латыповым?

– Не вижу смысла.

Константин впервые за весь разговор слегка улыбнулся и даже посмотрел Насте в глаза.

– Я не могу запретить ему позвонить в нашу дверь. И, наверное, папа ему откроет.

О как, «папа», не «отец». Ласково. Примем к сведению.

– Но ваш продюсер ничего не добьется. Пусть не тратит время попусту. Ему я тоже скажу «нет», – продолжал Веденеев.

– Но поговорить с ним вы согласитесь?

– Я вежливый человек, не привык с порога разворачивать людей, которые пришли ко мне. Если Латыпов захочет лично услышать от меня отказ, он его услышит, мне не трудно.

– То есть вы вежливый и очень упрямый?

– Ну, если вам так удобнее, то – да.

Ничего, Николай Маратович тоже не лыком шит, упрямством природа его не обделила, большим половником в миску наливала. Свою часть работы Настя выполнила, автора повести нашла, наличие препятствий к экранизации установила, а про «уговорить передать права» или «устранить то, что препятствует экранизации» в договоре с агентством ни словом не упомянуто. Вот пусть продюсер сам и уговаривает, и выясняет, откуда взялись эти препятствия, и устраняет их, это его часть. Латыпов все равно захочет лично убедиться, на слово не поверит, он же априори считает, что без его квалифицированного надзора и контроля все будет сделано плохо и неправильно.

Ей очень хотелось спросить, почему Константин так озабочен проблемой нелюбви между родителями и детьми, но она сдерживала свои порывы, вспоминая жену Стасова. Татьяна терпеть не могла подобных вопросов и ужасно злилась, когда слышала их от журналистов. «Если это действительно личное, то такие вопросы вынуждают меня говорить о том, о чем я говорить не хочу именно потому, что это личное, я по каким-то причинам не могу обсуждать это от своего имени, поэтому использую выдуманных персонажей и выдуманные ситуации. А если это не личное, то журналистам уже не интересно. Никогда нельзя спрашивать писателя о таких вещах, это глупо и неприлично», – неоднократно говорила Таня. Конечно, Каменская не журналист, а всего лишь частный детектив, да и Веденеев не маститый автор, как Татьяна, но урок Настя усвоила: таким вопросом можно человека рассердить. А этого ей совсем не надо.

– Хорошо, – она поднялась и шагнула к двери. – Спасибо, что уделили мне так много времени. Жаль, что у меня не получилось договориться с вами. Но вам еще предстоит беседа с Латыповым, возможно, Николай Маратович окажется более убедительным.

Константин тоже встал из-за стола.

– Я провожу вас.

Ага, вежливый. Ну понятно.

– Не стоит, я помню, где дверь.

Он молча двинулся к выходу из комнаты, медленно, сильно хромая, но без палки. Выйдя в маленькую прихожую, Настя убедилась, что ведущая в кухню дверь действительно закрыта. Но звукоизоляция в квартире точно плохая: едва они с Константином вышли из большой комнаты, раздался голос Максима Викторовича. Значит, шаги он услышал.

– Костик, вы закончили?

– Да, пап, я провожу, не беспокойся.

Отец возник на пороге кухни, у него за спиной возвышалась Зоя.

– Не ты проводишь, а мы проводим, – спокойно поправил Веденеев-старший.

Выражение лица Константина было странным. Безмерное удивление вдруг сменилось озабоченностью и тревогой. Почему? Понятно, он не ожидал, что гостей на самом деле было двое, уверен был, что Каменская пришла одна. Ну, удивился – и удивился, ладно. Но тревога-то откуда? Чем он вдруг так озаботился? Чего испугался? Увидел красивую женщину и забеспокоился, что отец увлечется новой знакомой, влюбится, женится? Глупость какая! Этого обычно боятся подростки, а не взрослые мужчины, когда после смерти матери прошло лет тридцать.

– Я не знал, что вы не одна, – Константин говорил по-прежнему негромко и почти без эмоций, но в его голосе проступили какие-то новые нотки не то холода, не то недоверия.


Настя дружелюбно улыбнулась.

– В нашей профессии женщины редко ездят в командировки в одиночестве, это небезопасно. С напарником все-таки надежнее.





* * *


– Вы голодны? – спросила Настя, когда они с Зоей вышли из дома на улице Панфилова.

– Нет, гостеприимный хозяин влил в меня столько чаю с сухариками, что мне даже дышать трудно. Наверное, нужно звонить нашему командиру, сказать, что мы освободились.

– Давайте сначала поговорим. Без командира.

– Конечно, – Зоя вздохнула. – Однако мне не совсем понятно, почему вы утаиваете от него информацию. Сначала не разрешили ему идти вместе с нами к Веденеевым, теперь не хотите, чтобы я при нем рассказывала. Честно признаться, меня напрягают такие игры.

– Это не игры. Это этические правила. Заказчик имеет право получать от нас полную информацию о том, что непосредственно касается предмета договора. В данном случае это авторское право на книгу и обстоятельства, препятствующие экранизации. Но ведь люди, с которыми мы разговариваем, рассказывают не только об этом, понимаете? Мы используем профессиональные навыки, чтобы вызвать к себе доверие, а когда человек тебе доверяет, он может даже ненамеренно рассказать много такого, что не предназначено для… Ну, одним словом, вы меня поняли. Ведь поняли?

Зоя кивнула и снова вздохнула.

– Мне Константин сказал, что книгу действительно написал он, – продолжила Настя, – что Кислов прилагал огромные усилия к ее опубликованию. Что сам Константин был против публикации, потому что считал книгу слабой и плохо написанной, ссылался на мнение отца – преподавателя русского языка и литературы, но Кислов не внял его доводам, сделал за свой счет тираж и привез его Веденееву в надежде, что друг обрадуется. Константин своего мнения о книге не переменил за эти годы, поэтому отказался и от экранизации. Кислов был очень расстроен, уговаривал передумать, они созванивались по этому поводу несколько раз. Ну, как-то так, если коротко. Кстати, поведение сестры Кислова теперь выглядит более понятным. У нее были ключи от квартиры брата, она являлась к нему без предупреждения, когда хотела, вполне могла слышать переговоры Андрея со «Старджетом», сначала его согласие, потом отказ, и быстро сообразила, как можно заработать. А у вас что? Максим Викторович эту информацию подтверждает? Он действительно читал повесть сына и дал резко отрицательный отзыв?

– Мы об этом почти не говорили. Вернее, говорили, но совсем мало. Знаете, Настя, мне кажется, вы были правы, когда взяли меня в эту поездку.

– Почему?

– Вы же знаете, я не люблю много рассказывать. За долгие годы я неплохо овладела искусством задавать такие вопросы, чтобы собеседник часами мог разливаться соловьем, а мне останется только вовремя кивать и приятно улыбаться. Похоже, сегодня у меня удачно получилось.

– И какой же вопрос вы задали? – с любопытством спросила Настя.

– Я всего лишь задумчиво сказала: «Хотела бы я знать, что чувствует отец, когда читает рукопись первой книги, написанной его сыном». Как ни странно, этого оказалось достаточно.





Максим Викторович Веденеев




Он когда-то начинал учителем в школе, затем прошел весь путь от воспитателя отделения до заместителя начальника воспитательной колонии, где отбывают наказание несовершеннолетние осужденные. Не сказать, чтобы Максим Викторович страстно любил свою работу, все-таки он хотел преподавать русский язык и литературу, а не перевоспитывать юных преступников. Не любил, но был благодарен ей за возможность содержать семью.

О том, что в колонию, где он служил, прибыл для отбытия срока сын прокурора области Гнездилова, знали, конечно же, все сотрудники. Знали и недоумевали: как такое могло произойти? Почему прокурор не отмазал сыночка? И ладно бы еще, если б парня за убийство упекли, все-таки тяжкое преступление, хотя при нынешних нравах отмазать можно даже при стопудовых доказательствах, за примерами далеко ходить не надо. Но за кражи… Сошлись на том, что прокурор, наверное, действительно честный. Верилось в это слабо, но других объяснений придумать не смогли.

Примерно через полгода Максим Викторович спохватился, поняв, что давненько не слышал фамилию Гнездилова. Неужели ни прокурор, ни его жена за шесть месяцев ни разу не приехали повидать сына? Несовершеннолетним свидания разрешены без ограничений, и ехать недалеко, малолетки отбывают срок в той области, где проживали и были осуждены, далеко от дома их не отправляют, так еще при советской власти было заведено.

Веденеев вызвал к себе воспитателя отделения, спросил, как ведет себя осужденный Гнездилов, получает ли письма и посылки. Оказалось – ни писем, ни посылок.

– Свиданий тоже не было? – уточнил Максим Викторович. – Может, я пропустил?

– Никак нет, товарищ майор, не было.

– Какой режим у него?

– Пока обычный, согласно ориентировкам из СИЗО. Для перевода на строгий ничего не натворил, облегченного пока не заслужил, льготного тем более.

– Переживает, наверное, что родители не приезжают?

– Да не похоже, – усмехнулся воспитатель отделения. – Скользкий он, если честно. Нехороший парнишка.

– Пришли-ка мне его, хочу посмотреть, поговорить, – распорядился Веденеев.

Когда через полчаса в его кабинете появился Леонид Гнездилов, Максим Викторович даже растерялся на мгновение. Высокий, ширококостный, гориллоподобный парень, которому только-только исполнилось шестнадцать, никак не выглядел на свой возраст. Сладенькая улыбочка не вязалась с наглым взглядом маленьких быстрых глаз.

– Осужденный Гнездилов, третий отряд, статья сто пятьдесят восемь, срок пять лет, – заученно отрапортовал Леонид. – Явился по вашему вызову.

– Ты присядь, – мягко начал Максим Викторович. – Давай побеседуем просто так, без протокола.

Беседа не задалась. Леонид проявил полное равнодушие к тому обстоятельству, что к нему не приезжают, не пишут писем и не шлют передачки.

– Мне ничего не нужно, – повторял он.