— Ты пахнешь раем.
Затем утыкается носом в мои волосы и снова вдыхает. Его руки крепче сжимают мои, а голос схож с рычанием.
— Держу пари, ты тоже на вкус как рай.
Мой разум легко отвлекается при самых благоприятных обстоятельствах, потому сейчас превращается в пустоту. Я совершенно забываю о ненависти к Киллиану, о том, чтобы надо попросить его уйти, или о чем-то еще, если уж на то пошло, и просто цепляюсь за его пиджак и пытаюсь остаться в вертикальном положении.
Он прижимается ко мне всем своим твердым телом, одной рукой вцепляется в мои волосы на затылке, другой обхватывает шею и отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза.
В его собственных бушует ад.
— Давай, соври мне. Скажи, что не хочешь, чтобы я зарылся лицом между твоих ног. Потому что это все, о чем я могу думать.
Он медленно поглаживает большим пальцем пульс на моей шее, без сомнения чувствуя его ускоренное биение.
— Трубкозуб, — шепчу я.
Его глаза вспыхивают. Он облизывает губы, и, черт возьми, ничего сексуальнее я в жизни не видела.
У моего бедра пульсирует его эрекция.
Хотя я стараюсь излучать силу и холодную уверенность в себе, мой голос дрожит, когда я говорю:
— Я хочу тебя кое о чем попросить.
Он замирает и напрягается, словно пружина. Его немигающий взгляд фокусируется на мне. Его дыхание становится неровным.
— Я хочу, чтобы ты сделал шаг назад. Ты слишком подавляешь и слишком ошеломляешь. У меня голова не соображает.
Он молча изучает выражение моего лица. Между нами искрится. Его взгляд такой горячий и напряженный, что кажется, будто он обжигает. Затем Киллиан снова переводит свое внимание на мой рот.
— Киллиан. Пожалуйста.
Его глаза медленно закрываются, желваки на его челюсти напрягаются. Он медленно выдыхает через нос, затем отпускает меня.
Стоит ему отступить на шаг, мои ноги становятся ватными настолько, что я практически соскальзываю на пол.
Поправляя галстук, он откашливается.
— Приношу свои извинения. Из-за тебя я… Мне кажется, я слишком… — Он останавливается и переводит дыхание. Его смех низкий и слегка растерянный. — Боюсь, что из-за тебя у меня едет крыша.
— Мне знакомо это чувство.
Наши взгляды встречаются и удерживают друг друга. Киллиан стоит всего в футе от меня, и воздух между нашими телами кажется слишком насыщенным. Намагниченным. Как будто какая-то невидимая сила притягивает нас друг к другу, как бы мы ни старались держаться порознь.
Наше дыхание становится синхронным. Мои уши горят.
Его ладони сжимаются и разжимаются, как будто заставляет себя не тянуться ко мне.
— Все это очень странно, — шепчу я.
— Ага.
— Сверх странно. Вроде НЛО и домов с привидениями. Что-то сверхъестественное.
— Если ты этого не понимаешь, это не означает, что этого не должно случиться.
— Но этого не должно случиться. Так не должно быть. Я — это я, а ты — это ты.
— Да, у нас есть кое-какой багаж, но не обязательно распаковывать его сегодня вечером.
Его глаза горят желанием, но голос бархатно мягкий, хриплый от эмоций. Сочетание животной похоти и необузданной уязвимости опьяняет. Особенно от такого мужчины, как он.
Почему-то. Хоть убейте, не могу этого понять.
— Не хочу показаться грубой, но, может быть, я тебе нравлюсь только потому, что отказываю? Может быть, ты из тех парней, которые любят вызов? Может быть, я привлекаю тебя только потому, что…
— Твоя привлекательность в том, что ты — это ты, — перебивает он так мягко, словно ласкает голосом мою кожу. — Ты храбрая, умная, жесткая, но добрая. И забавная. И красивая. Боже, тобой достаточно просто любоваться. И при этом ты не прикладываешь усилий. Мне нравится, как ты выглядишь. Словно у тебя есть задачи поважнее, чем одеваться определенным образом, вести себя определенным образом или притворяться кем-то другим, дабы произвести впечатление на мужчину. Ты не стыдишься себя. Живешь по своим правилам. Доверяешь своим инстинктам. Ищешь свое место. Ты отказываешься меняться, чтобы куда-то вписаться. Так делает большинство женщин. Ты же… свободная. Это освежает. Ты заставляешь меня чувствовать…
Некое время он подыскивает слово, потом медленно моргает, словно приходит к неожиданному — и не совсем желанному — пониманию.
Затем качает головой и отводит взгляд, сглатывая.
Он стоит вот так, напряженный и молчаливый, а я смотрю, как он борется со всем, что не позволяет себе сказать.
Это невероятно привлекательно, черт бы его побрал.
— Эй? Гангстер.
Не поворачивая головы, он снова смотрит на меня. Настороженно.
Неожиданно я ловлю себя на том, что улыбаюсь ему.
— Ты мне тоже нравишься. Это вселяет в меня надежду, что где-то глубоко под всей этой жесткой черной броней у тебя действительно есть сердце.
— Я бы поблагодарил, но не уверен, что это комплимент.
Мгновение мы смотрим друг на друга, не двигаясь, пока я не выдыхаю:
— Безопасно ли мне с подругами возвращаться в нашу квартиру?
— Да, — он отвечает без колебаний.
Я изучаю его лицо, интуитивно понимая, что конкретно он оставил невысказанным.
— Потому что ты будешь присматривать за нами?
— Да.
— И ты не допустишь, чтобы случилось что-то плохое.
— Да.
— Потому что ты… необъяснимым образом… очарован мной?
Он протягивает руку и нежно проводит костяшками пальцев по моей щеке. Его взгляд следует по пути его прикосновения.
— Это не так уж необъяснимо, — мягко замечает он. — Я очарован тобой так же, как Ньютон — гравитацией.
— Не понимаю, о чем ты.
— Как только он открыл ее, все остальное во Вселенной обрело смысл.
Я сижу с этим фактом мгновение, позволяя себе прочувствовать его слова. Позволяя себе принять это и осознать.
Киллиан дает мне время все обдумать, мирно выжидая.
Он не требует от меня ответа. Он не настаивает на какой-либо реакции. Он просто тихо стоит и смотрит на меня без всякого ожидания.
Можно было ба посмеяться над этим. Я могла бы разозлиться на него. Я могла бы осыпать его презрением. Но суть в том, что он готов принять любую мою реакцию, радуясь, если она будет правдивой.
Это озаряет меня, как восход солнца над горами: он не хочет лгать мне. Он не хочет играть со мной в игры. Он хочет выложить мне свою правду.
Если бы моя жизнь была фильмом, то его режиссерами были Альфред Хичкок и Вуди Аллен.
— Как думаешь, может, у тебя кризис среднего возраста? — Он откидывает голову назад и смеется. — Ведь мы даже не целовались.
Все еще посмеиваясь, он сухо чеканит:
— Не из-за отсутствия попыток с моей стороны.
— Но ты должен признать, что твое стремление зашкаливает. Практически мания. Ромео впечатлился бы твоей целеустремленностью.
— Если ты думаешь, что я перегибаю палку, тебе следует познакомиться с моим братом. Он целый год сидел за одним и тем же столиком в дерьмовой закусочной, любуясь своей будущей женой, прежде чем сказать ей хоть слово.
Как только он это произносит, становится понятно по его поведению, что упоминание его брата было ошибкой.
Я улыбаюсь, удивительно радуясь этому поступку.
— Не волнуйся, гангстер. Я никому не скажу, что ты человек.
Он задумчиво проводит большим пальцем по моей скуле, потом берет меня за подбородок.
— Даю тебе неделю на размышление, — внезапно заявляет он.
— На что?
— Обдумать поцелуй. Если через неделю ты решишь, что действительно не хочешь меня целовать, я отпущу тебя. Ты больше никогда обо мне не услышишь. — Он выдерживает паузу. — Уточню: я все равно буду следить, чтобы ты была в безопасности. Это не шантаж.
Затем утыкается носом в мои волосы и снова вдыхает. Его руки крепче сжимают мои, а голос схож с рычанием.
— Держу пари, ты тоже на вкус как рай.
Мой разум легко отвлекается при самых благоприятных обстоятельствах, потому сейчас превращается в пустоту. Я совершенно забываю о ненависти к Киллиану, о том, чтобы надо попросить его уйти, или о чем-то еще, если уж на то пошло, и просто цепляюсь за его пиджак и пытаюсь остаться в вертикальном положении.
Он прижимается ко мне всем своим твердым телом, одной рукой вцепляется в мои волосы на затылке, другой обхватывает шею и отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза.
В его собственных бушует ад.
— Давай, соври мне. Скажи, что не хочешь, чтобы я зарылся лицом между твоих ног. Потому что это все, о чем я могу думать.
Он медленно поглаживает большим пальцем пульс на моей шее, без сомнения чувствуя его ускоренное биение.
— Трубкозуб, — шепчу я.
Его глаза вспыхивают. Он облизывает губы, и, черт возьми, ничего сексуальнее я в жизни не видела.
У моего бедра пульсирует его эрекция.
Хотя я стараюсь излучать силу и холодную уверенность в себе, мой голос дрожит, когда я говорю:
— Я хочу тебя кое о чем попросить.
Он замирает и напрягается, словно пружина. Его немигающий взгляд фокусируется на мне. Его дыхание становится неровным.
— Я хочу, чтобы ты сделал шаг назад. Ты слишком подавляешь и слишком ошеломляешь. У меня голова не соображает.
Он молча изучает выражение моего лица. Между нами искрится. Его взгляд такой горячий и напряженный, что кажется, будто он обжигает. Затем Киллиан снова переводит свое внимание на мой рот.
— Киллиан. Пожалуйста.
Его глаза медленно закрываются, желваки на его челюсти напрягаются. Он медленно выдыхает через нос, затем отпускает меня.
Стоит ему отступить на шаг, мои ноги становятся ватными настолько, что я практически соскальзываю на пол.
Поправляя галстук, он откашливается.
— Приношу свои извинения. Из-за тебя я… Мне кажется, я слишком… — Он останавливается и переводит дыхание. Его смех низкий и слегка растерянный. — Боюсь, что из-за тебя у меня едет крыша.
— Мне знакомо это чувство.
Наши взгляды встречаются и удерживают друг друга. Киллиан стоит всего в футе от меня, и воздух между нашими телами кажется слишком насыщенным. Намагниченным. Как будто какая-то невидимая сила притягивает нас друг к другу, как бы мы ни старались держаться порознь.
Наше дыхание становится синхронным. Мои уши горят.
Его ладони сжимаются и разжимаются, как будто заставляет себя не тянуться ко мне.
— Все это очень странно, — шепчу я.
— Ага.
— Сверх странно. Вроде НЛО и домов с привидениями. Что-то сверхъестественное.
— Если ты этого не понимаешь, это не означает, что этого не должно случиться.
— Но этого не должно случиться. Так не должно быть. Я — это я, а ты — это ты.
— Да, у нас есть кое-какой багаж, но не обязательно распаковывать его сегодня вечером.
Его глаза горят желанием, но голос бархатно мягкий, хриплый от эмоций. Сочетание животной похоти и необузданной уязвимости опьяняет. Особенно от такого мужчины, как он.
Почему-то. Хоть убейте, не могу этого понять.
— Не хочу показаться грубой, но, может быть, я тебе нравлюсь только потому, что отказываю? Может быть, ты из тех парней, которые любят вызов? Может быть, я привлекаю тебя только потому, что…
— Твоя привлекательность в том, что ты — это ты, — перебивает он так мягко, словно ласкает голосом мою кожу. — Ты храбрая, умная, жесткая, но добрая. И забавная. И красивая. Боже, тобой достаточно просто любоваться. И при этом ты не прикладываешь усилий. Мне нравится, как ты выглядишь. Словно у тебя есть задачи поважнее, чем одеваться определенным образом, вести себя определенным образом или притворяться кем-то другим, дабы произвести впечатление на мужчину. Ты не стыдишься себя. Живешь по своим правилам. Доверяешь своим инстинктам. Ищешь свое место. Ты отказываешься меняться, чтобы куда-то вписаться. Так делает большинство женщин. Ты же… свободная. Это освежает. Ты заставляешь меня чувствовать…
Некое время он подыскивает слово, потом медленно моргает, словно приходит к неожиданному — и не совсем желанному — пониманию.
Затем качает головой и отводит взгляд, сглатывая.
Он стоит вот так, напряженный и молчаливый, а я смотрю, как он борется со всем, что не позволяет себе сказать.
Это невероятно привлекательно, черт бы его побрал.
— Эй? Гангстер.
Не поворачивая головы, он снова смотрит на меня. Настороженно.
Неожиданно я ловлю себя на том, что улыбаюсь ему.
— Ты мне тоже нравишься. Это вселяет в меня надежду, что где-то глубоко под всей этой жесткой черной броней у тебя действительно есть сердце.
— Я бы поблагодарил, но не уверен, что это комплимент.
Мгновение мы смотрим друг на друга, не двигаясь, пока я не выдыхаю:
— Безопасно ли мне с подругами возвращаться в нашу квартиру?
— Да, — он отвечает без колебаний.
Я изучаю его лицо, интуитивно понимая, что конкретно он оставил невысказанным.
— Потому что ты будешь присматривать за нами?
— Да.
— И ты не допустишь, чтобы случилось что-то плохое.
— Да.
— Потому что ты… необъяснимым образом… очарован мной?
Он протягивает руку и нежно проводит костяшками пальцев по моей щеке. Его взгляд следует по пути его прикосновения.
— Это не так уж необъяснимо, — мягко замечает он. — Я очарован тобой так же, как Ньютон — гравитацией.
— Не понимаю, о чем ты.
— Как только он открыл ее, все остальное во Вселенной обрело смысл.
Я сижу с этим фактом мгновение, позволяя себе прочувствовать его слова. Позволяя себе принять это и осознать.
Киллиан дает мне время все обдумать, мирно выжидая.
Он не требует от меня ответа. Он не настаивает на какой-либо реакции. Он просто тихо стоит и смотрит на меня без всякого ожидания.
Можно было ба посмеяться над этим. Я могла бы разозлиться на него. Я могла бы осыпать его презрением. Но суть в том, что он готов принять любую мою реакцию, радуясь, если она будет правдивой.
Это озаряет меня, как восход солнца над горами: он не хочет лгать мне. Он не хочет играть со мной в игры. Он хочет выложить мне свою правду.
Если бы моя жизнь была фильмом, то его режиссерами были Альфред Хичкок и Вуди Аллен.
— Как думаешь, может, у тебя кризис среднего возраста? — Он откидывает голову назад и смеется. — Ведь мы даже не целовались.
Все еще посмеиваясь, он сухо чеканит:
— Не из-за отсутствия попыток с моей стороны.
— Но ты должен признать, что твое стремление зашкаливает. Практически мания. Ромео впечатлился бы твоей целеустремленностью.
— Если ты думаешь, что я перегибаю палку, тебе следует познакомиться с моим братом. Он целый год сидел за одним и тем же столиком в дерьмовой закусочной, любуясь своей будущей женой, прежде чем сказать ей хоть слово.
Как только он это произносит, становится понятно по его поведению, что упоминание его брата было ошибкой.
Я улыбаюсь, удивительно радуясь этому поступку.
— Не волнуйся, гангстер. Я никому не скажу, что ты человек.
Он задумчиво проводит большим пальцем по моей скуле, потом берет меня за подбородок.
— Даю тебе неделю на размышление, — внезапно заявляет он.
— На что?
— Обдумать поцелуй. Если через неделю ты решишь, что действительно не хочешь меня целовать, я отпущу тебя. Ты больше никогда обо мне не услышишь. — Он выдерживает паузу. — Уточню: я все равно буду следить, чтобы ты была в безопасности. Это не шантаж.