Он выглядел ужасно. Красные глаза, серое лицо, словно он не спал много дней, щетина на лице, мятая рубашка. Помню, он сел рядом и спросил, как я. Я подняла большой палец вверх. Хотела дать знак, что я более-менее, а получилось наоборот, потому что с пальца был сорван ноготь и выглядел он просто жутко. Я тут же спрятала руку. Гэбриэл взял мою ладонь и развернул ее, вглядываясь. Потом хрипло сказал, что передвинул пианино в гостиную. Что теперь, когда я вернусь в его квартиру, я смогу играть, глядя в окно на город. Я покачала головой. Сжала перед ним руку в кулак, показывая, что, как бы сильно я ни старалась, три пальца на правой руке больше не могут двигаться. Он все понял.

– Прости, что не успел, – сказал он, пытаясь успокоить сбитое дыхание. Его душили эмоции, гнев, злость. – Я связался с Джованой и убедил ее, что Стаффорды затеяли очень опасную игру. Она должна была помочь тебе вернуться домой, но Дэмиен не позволил ей. Я жалею, что потерял время, пытаясь договориться с ними. Буду жалеть до конца жизни. Слова никогда не будут так же убедительны, как пули…

Я помотала головой, молчаливо возражая. Прикоснулась к его щеке, заглянула в глаза, положила руки на плечи. Как же мне хотелось возразить ему, поспорить! Слова всегда лучше, чем пули! А разговор, пусть и плохой, – всегда лучше, чем пролитая кровь. Каждая капля крови питает бога смерти. Он уже раздулся от крови, как пиявка, но ему все мало и мало. И никогда не будет достаточно.

Я обняла Гэбриэла. Он привлек меня к себе, склонившись надо мной. Потом отстранился и поцеловал меня в лоб. Словно давно хотел этого, давно хотел прикоснуться ко мне губами, но вот только сейчас пришло время.

Как жаль, что он не поцеловал меня раньше. Например, в ту ночь, когда я играла для него, а он смотрел.

Если б он оцеловал меня тогда, то сейчас я бы лежала не на этой больничной койке, а скорей всего, в его постели, на его груди. Мы бы пили вино, и я бы играла ему мелодии, сидя перед пианино в его рубашке на голое тело.

Судьба не швырнула бы меня Дэмиену Стаффорду, как котенка бультерьеру. Я бы не пыталась примирить непримиримое: огонь и воду, лето и зиму, солнце и мрак. И я бы не заплатила за это так дорого…





* * *


Мое возвращение домой решили отпраздновать с размахом. Родня по отцовской и материнской линии, кузены и кузины, с которыми я не горела желанием увидеться. Гора подарков для меня, которые мне не хотелось открывать. Роскошный ужин, огромный стол, скатерти из египетского хлопка, дорогое вино – праздник, на который я предпочла бы не приходить.

Вызванные на дом визажист и парикмахер уложили мои волосы, покрыли лицо толстым слоем косметики и завили ресницы. Маникюрша нарастила мне ногти взамен сломанных и сделала безупречный французский маникюр. Швее пришлось перешивать купленное для меня платье: оно висело на мне мешком.

Я не могла отделаться от мысли, что я – покойник, которого некростилисты украшают перед похоронами. Накладывают косметику и маскируют те места, где сшивали кожу. Чтобы родным, провожающим мертвеца в последний путь, не пришлось волноваться и испытывать неприятные эмоции. Чтобы последнее, что они увидели, была безупречная пудра, красивые локоны и пышные кружева.

А ведь Кристи и в самом деле больше нет. Она умерла в том лесу, среди мха и папоротников. Лисы съели то, что осталось. Трава проросла сквозь кости. А в глазнице черепа поселилась маленькая ядовитая змея. Она похожа на шнурок из металлических нитей, но капли ее яда хватит, чтобы убить войско…

– Может быть, у вас есть какие-то пожелания? – услужливо спросила парикмахер, раскладывая передо мной журналы. – Я могу сделать вам стрижку, высветлить пряди, уложить ваши волосы как угодно…

Я только головой помотала.

Потом мой взгляд упал на портрет в журнале, на котором была запечатлена брюнетка с ледяным взглядом и длинными иссиня-черными волосами, завитыми в небрежные локоны. Она напоминала мне Джовану Стаффорд, и еще Йеннифер из Венгерберга[4], и еще, глядя на нее, я почему-то вспомнила о ведьмах, Хеллоуине и черной магии. Эта брюнетка словно олицетворяла собой все, что ненавидел мой отец.

Я коснулась руки парикмахерши, указала на портрет модели в журнале, а потом – на свои волосы.

– Вы уверены, мисс? У вас такой красивый, благородный блонд! Многие девушки мечтают добиться такого оттенка. И к тому же черный цвет подчеркнет бледность вашего лица. А если вы захотите вернуть прядям исходный цвет, то поможет только магия или придется отращивать их снова несколько лет.

Я только усмехнулась в ответ. Даже не уверена, что у меня есть эти несколько лет. МакАлистеры не живут так долго.





* * *


Если бы отец мог испепелять взглядом, я бы первая превратилась в уголь.

Рейчел охнула, когда увидела меня спускающейся по лестнице в гостиную.

На мгновение умолкли гости, когда узнали во мне Кристи МакАлистер, которая в детстве была кудрявой и рыжеволосой бестией, потом с Божьей помощью волосы сами собой распрямились и приобрели чистый золотистый оттенок, а теперь, не иначе как под влиянием депрессии, бедняжка выкрасила их в цвет воронова крыла. Да еще и платье надела в тон – угольно-черный сатин, холодный и невесомый, как сумерки.

Гэбриэл Харт, который только-только вошел в гостиную, остановился, словно молнией пораженный. Не узнал меня. Потом взял два бокала с шампанским и, не сводя с меня глаз, зашагал ко мне навстречу.

– Если бы я знал, что сюда прибудет сама Королева ночи, то не посмел бы опаздывать. Ты потрясающе выглядишь. С возвращением домой, – проговорил он тихо. Так, чтобы услышала только я.

Я улыбнулась и взяла его под руку. Харт оценил мой новый оттенок волос и мой образ. И Рейчел не скажет мне ничего плохого. А мнение остальных – да пусть в задницу его себе засунут.

Когда всех пригласили к столу, я поняла, что совсем не хочу есть. За все то время, что я находилась в больнице, организм отвык от еды. Врачи перед выпиской настаивали, что мне нужно начинать есть и без питания я не смогу поправиться, однако от одного запаха еды меня выворачивало наизнанку.

Но еще больше меня мутило от людей. От их раздражающей суеты и бессмысленных разговоров.

– Стаффорды пожалеют! Они заплатят! Бог их проклянет! Они не уйдут безнаказанными! – клокотала сидящая рядом с отцом моя двоюродная тетка Шинейд.

Сколько себя помню, она никогда не отличалась тактом, а суетливостью напоминала курицу, которой только отрубили голову: все эти прыжки, беготня, хлопанье крыльями кого угодно могли свести с ума. И черт бы с ней, но разговор подхватили другие. На головы Стаффордов посыпались проклятия и пожелания сдохнуть в муках. Даже малютка Агнес вытерла пальчики о платье и объявила: «Стаффордам – смерть». И почему-то именно ее слова – слова ребенка, который еще в куклы играет, – привели меня в ужас. Ведь она не понимает, о чем говорит. Что ей рисует ее воображение в эту минуту? Монстров? Инопланетян с плотоядной дырой вместо рта? А что, если они люди, Агнес? Такие же люди, как мы с тобой. И неужели ты уже позабыла, как играла с Дэмиеном Стаффордом и восхищалась его прекрасной Дженни?

Я смотрела в тарелку, не решаясь поднять глаза. Отец сидел напротив, и одно его присутствие приводило меня в ужас. Один его взгляд мог заставить меня панически бежать из гостиной прочь.

– Мы не знаем, кто сделал это, – вмешался в разговор Сет. – И пока Кристи снова не заговорит, нельзя делать выводы.

– Кто же еще мог сделать это? – возразил мой отец. – Тем более у нас есть свидетельства того, что Дэмиен Стаффорд в ту ночь был замечен недалеко от того места, где нашли Кристи. Не так ли, Гэбриэл?


Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Как потеют ладони и кишки сжимаются в один тугой узел. Отец лгал, бессовестно и с совершенно ровным лицом. И просил Харта подыграть ему на радость гостям.

Я вскинула на Гэбриэла глаза и увидела, что он смотрит на меня. Его взгляд был прикован ко мне, и он пытался рассмотреть во мне что-то. Правду. Правду о том, что случилось той ночью.

– Гэбриэл? – повторил мой отец. – Я говорю о тех документах, что вы дали мне сегодняшним утром.

– О каких документах? – спросил Харт, и по его голосу я поняла, что он раздражен. Верней, он в ярости от того, что отец пытался сделать из него идиота. Не было никаких бумаг. Не было никаких доказательств того, что это был Дэмиен Стаффорд. Не было ничего, кроме непомерного желания моего отца в очередной раз посмеяться надо мной.

Я поднялась из-за стола, едва сдерживая слезы. Мне нельзя плакать, иначе я не смогу остановиться. Иначе мое сердце не выдержит всей этой несправедливости и разорвется. Я вышла из гостиной, хотя отец окликнул меня, и его оклик был отнюдь не ласковым. В ту секунду меня настигла мысль, что он не успокоится, пока не уничтожит меня. Что я буду служить или ему, или царству червей. Что я буду играть по его правилам или…

Или моя игра закончится раньше времени.

Я быстро вышла в сад и огляделась. Обволакивающее покрывало сумерек уже легло на землю. На кобальтово-синем небе созрела первая звезда. Ветер тронул прядь моих волос, как флиртующий парень, которому не терпится сделать меня своей. Мир был безумно красив в эту тихую меланхоличную минуту. И внезапно я ощутила себя лишней в этом мире. Ошибка, нелепость, брак. Овца, полюбившая волка. МакАлистер, не пожелавшая воевать со Стаффордами. Коварный аспид в голубином гнезде…

Позади меня хрустнула ветка. Я слишком поздно заметила преследователя. Резко развернулась, инстинктивно сжав руки в кулаки.

– Это я, – сказал Гэбриэл, медленно подходя ближе. – Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. За столом ты выглядела испуганной.

Он подошел ближе и протянул мне кусок торта на блюдце. Я взяла блюдце, хотя есть не хотелось.

– Хочешь пройтись? – спросил он.

Я кивнула, взяла его под руку, и мы вдвоем побрели по садовой аллее, прочь, в темноту. Все что угодно, лишь бы не возвращаться в дом. Легкое чувство ностальгии вошло в сердце: когда-то давно мы с Хартом уже прогуливались по этому самому саду в мой день рождения. Тогда же я узнала, что он детектив и работает на моего отца, и ужасно разозлилась на него. Помню, как бежала за ним чуть ли не до самой парковки, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю. Наивная дурочка, мечтающая о мире во всем мире и презирающая тех, кто становится на тропу войны.

Теперь все это казалось забавным, даже смешным. Что, если никто из нас не заслуживает быть спасенным? Никто из нас не заслуживает такой милости, как примирение и прощение. Что если все мы – и Стаффорды, и МакАлистеры – носим внутри столько ненависти, злобы и жестокости, что Бог хочет лишь одного – нашей смерти? Что, если мир станет только лучше, когда все мы сгнием в земле?

Должно быть, Харт думал о том же, потому что внезапно спросил:

– Все еще мечтаешь примирить ваши семейства?

Мы сели у фонтана, я откусила кусок торта и помотала головой. Примирение – волшебный единорог, которого видят только шизофреники и слишком впечатлительные дети.

– Почему? – спросил он. – Ведь не Стаффорды сделали это с тобой.

Я вскинула на него глаза, панически озираясь. Откуда он знает?! Как понял?

– Все просто, – тут же пояснил Гэбриэл, заметив мой испуг. – После возвращения из больницы ты ведешь себя так, словно кто-то держит тебя под прицелом и может убить в любой момент. Боишься своей тени и выглядишь так, как будто находишься не среди семьи, а среди врагов… Это были не Стаффорды. Это был твой отец. Так?

Гэбриэл был хорошим психологом. Замечал вещи, которые ускользали от других. И, должно быть, давно понял, что во всей этой истории, приключившейся со мной, что-то нечисто.

– Просто кивни. Тебе не обязательно что-то говорить, – снова попросил он и коснулся моей щеки.

И это прикосновение, нежное и осторожное – милость, которую я совершенно не ждала, – заставило мое сердце пропустить удар. Все то хорошее, что я знала о Харте и чувствовала рядом с ним, было словно многократно помножено этим прикосновением. Я прижала его ладонь к своему лицу и закрыла глаза. Удивительное дело – контраст: после всей той жестокости, что я пережила, его руки были словно обещанием рая.

И я кивнула. Я призналась. Не смогла солгать.

Харт помог мне подняться на ноги, набросил свою куртку мне на плечи и, глядя в глаза, сказал:

– Ты не можешь оставаться с ним под одной крышей. Я могу забрать тебя туда, где будет спокойно и безопасно. Взамен мне ничего не надо. Просто скажи, что ты согласна, ну или кивни, и я заберу тебя отсюда.

Земля словно ушла из-под ног. Уши заложило. Я вцепилась в его плечи так крепко, словно Харт вот-вот мог исчезнуть. Он предлагал мне безопасность. И это было самое соблазнительное предложение из всех, что мне когда-либо делали.

Я открыла рот, набрала воздух в легкие и хриплым, срывающимся голосом произнесла:

– Когда?





* * *


Я уехала с ним ту же ночь. Вернулась в дом, только чтобы обнять напоследок Сета, Майкла и Рейчел.

– Гэбриэл отнес тебе сладкое? – спросила она. – Этот торт я сама испекла.

Я кивнула и сжала ее в объятиях.

– Он мне нравится, – сказала она. – Мое сердце подсказывает, что он парень что надо.

Мне интересно, что ты скажешь о нем завтра, Рейчел. Когда узнаешь, что я сбежала с ним и больше не вернусь.

Отец окликнул меня, когда я поднималась по ступенькам в свою комнату. Моя спина одеревенела от одного его голоса.