– Надо посмотреть. Ты квас-то поставь, Дим.
Вдвоем они быстро обошли все остальные помещения, как первого, так и второго этажа. Никаких следов того, что в доме побывал посторонний, больше не было. Все вещи лежали на своих местах. Даже если неизвестный злоумышленник и забирался сюда, то обыска не проводил. Либо не успел, либо не посчитал нужным.
– Камеры, – сказал Дмитрий, к которому сквозь головную боль возвращалась способность соображать.
Сразу после постройки дома он оборудовал его камерами видеонаблюдения, сочтя, что человеку, живущему одному на обособленном от соседей участке и часто уезжающему в командировки, будет совсем нелишним знать, кто и с какой целью к нему наведывается. Видео транслировалось в режиме реального времени на него телефон, вот только наблюдать за жизнью пустого дома Дмитрию надоело еще в первую неделю.
Режимом просмотра записи он воспользовался всего один раз, когда сильный ветер разбил створку окна, и ему хотелось убедиться, что произошедшее ЧП действительно природное, а не носит рукотворный характер. Камеры он включал, когда выходил из дома, и, хвала небесам, машинально сделал это, отправляясь к Еропкину.
– Точно, ты же у нас капиталист со всеми вытекающими из этого техническими последствиями, – засмеялся брат. – Давай включай свою шарманку, посмотрим, кто тут у нас наследил и куда подевался.
Через пять минут оба Макаровых точно знали, что в доме действительно побывал посторонний. Высокая худощавая фигура, несмотря на жару одетая в черную толстовку с капюшоном, закрывающим лицо, появилась на пороге прихожей, непонятно как открыв дверь (тут Дмитрий сделал зарубку на память – обязательно поменять замок). Она сделала несколько шагов, остановившись у шкафа, замерла, закрыв лицо рукавом, повертела головой по сторонам, видимо, обнаружила вмонтированный под самый потолок глаз камеры и тут же исчезла. Аккуратно закрылась входная дверь, снова проскрежетала то ли отмычка, то ли полученный неизвестно где ключ, и все стихло. Судя по записи, случился этот короткий визит часа полтора назад, – в то время, когда Макаров объяснялся с полицией в доме по соседству.
– Какая хитрая умная сволочь, – с легким восторгом в голосе сказал Женька. – Не сразу сообразил, что в доме могут быть камеры, но быстро, и сумел не попасться. Есть мысли, кто это может быть?
– Ни одной, – честно ответил Дмитрий. – Понятно только, что вся эта канитель имеет то же происхождение, что и убийство Беспалова, а также трэш, который приключился сегодня у Еропкина.
– Угу, и при всем этом Елена Николаевна Беседина пытается уверить нас: в дом к Еропкину залезли из-за того, что он ювелир.
Дмитрий внутренне усмехнулся. Если бы его брат был дураком, то вряд ли дослужился до поста начальника уголовного розыска.
– Я разберусь, Жень, – коротко сказал он.
– Надеюсь, до того, как следующим трупом станет твой, – мрачно заметил брат. – Мне бы не хотелось сначала выезжать на место происшествия, а потом как-то объяснять случившееся маме.
– Жень, я взрослый. И при этом дееспособный, явно неглупый и довольно осторожный мужик. Давай исходить из этого.
– Давай, – легко согласился брат. – Ты действительно всегда знаешь, что делаешь, этого у тебя не отнять. Так что, она тебе нравится?
Делать вид, что он во второй раз не догоняет, о чем его спрашивают, Дмитрий не стал.
– Я и сам пока не понял, – признался он. – Слишком взрослая, слишком независимая, слишком ершистая. В анамнезе развод, довольно взрослый сын, старая собака, друг-инвалид и связанные с ним обязательства, странная связь с Беспаловым, и вранье, да, это ты правильно заметил. В общем, слишком много сложностей, Жень. А ты же знаешь, я сложности не люблю.
– Но она тебе нравится.
На этот раз вопроса не было, только утверждение.
– Нравится, – кивнул Дмитрий. – Сам же видишь, в ней что-то есть.
Брат посмотрел на него с жалостью, словно Дмитрий только что превратился в гукающего и пускающего слюни младенца.
– Я как раз ничего такого не вижу, – сказал он и вдруг засмеялся, – впрочем, как и ты в моей Дашке. У нас с тобой всегда был совершенно разный вкус.
– У тебя очень милая жена, – Дмитрий тоже засмеялся. – Но ты прав, в первую нашу встречу я никак не мог взять в толк, что ты в ней нашел. И только потом понял, что человека. Характер, задор, готовность многим жертвовать и очень сильно любить. Я вот ничего подобного до сих пор не встретил, поэтому и не женат. А в Елене Бесединой меня что-то цепляет, я и сам не могу до конца сформулировать, что именно.
– Так, может, и не надо? Придет время – поймешь. Просто пока будь осторожен, ладно? Нехорошие дела вокруг Елены Николаевны творятся, ой, нехорошие! Так что пошли пить квас, да я домой поеду. След только сфотографирую, – думаю, рано или поздно пригодится. И вот еще. Думаю, в больнице у Еропкина нужно выставить охрану. То, что он остался в живых и может прийти в себя, возможно, кому-то не понравится.
* * *
1907 год
Городской голова Николай Пантелеевич Яковлев сидел в кабинете своего дома и просматривал отчеты сына по делам в имении. На улице уже почти установилось лето, а это означало, что к концу недели можно перевозить Сашеньку в усадьбу, где она пробудет до сентября. Негоже четырехлетнему ребенку летом в городе. Конечно, Анне Петровне это не по нраву, не нравится ей окружающая Сашеньку атмосфера тайны, но к девочке за минувший год она привязалась.
Через открытую форточку с улицы послышались громкие крики. Николай Пантелеевич поморщился, потому что суматохи не терпел.
– Упала, упала! – неслось с улицы, где в расположенном через дорогу парке находился большой глубокий пруд.
Еще раз прислушавшись, Яковлев вдруг понял, что кричит Амалия, Сашенькина кормилица, ставшая теперь няней и находящаяся с девочкой неразлучно. Он похолодел. Не Сашенька ли упала в пруд? Если с девочкой что-то случится, не сносить ему головы.
Не надевая сюртука, он бросился вон из дома, выскочил из ворот, попав в тень липы, наполняющей июньский воздух дивным ароматом, и перебежал через дорогу, в парк, где у пруда толпились люди. Кто-то, притащив багор, пытался выловить что-то из воды, и Яковлев похолодел еще больше, но тут увидел вцепившуюся в подол няне заплаканную Сашеньку. Слава богу, цела!
– Что случилось, Амалия? – спросил он, подходя, и подхватывая на руки рыдающую Сашу. – Мой ангел, почему ты плачешь?
– Кукла, – сквозь слезы ответила девочка и заплакала еще горше. – Я уронила в пруд свою куклу.
По-русски она говорила плохо, с акцентом, зато немецким владела свободно, ибо ее бонна была немкой. Николай Пантелеевич все хотел нанять для Сашеньки учителя русского, да руки не доходили.
– Да все в порядке, барин, – сказал соседский кучер Афанасий, тот самый, что орудовал багром в пруду. – Достали. Намокла чуток, да и все.
Фарфоровая кукла, действительно была совершенно мокрой – от искусно навитых волос до шелкового платьица. При падении в пруд потерялась одна из задетых на ноги туфелек, вот и весь урон, который нанесло внезапное купание.
– Саша, держи свою куклу, – сказал Яковлев и, достав из кармана для часов монетку, протянул ее Афанасию.
– Благодарствуем, барин.
Девочка на руках у Яковлева перестала плакать, схватила мокрую пропажу и прижала к себе. Стоявшие в детских глазах слезы блестели как бриллианты.
– Вы пойдете с нами гулять? – спросила она у Николая Пантелеевича. Тот покачал головой и спустил Сашеньку на землю, передав бонне.
– Нет, душа моя. Мне нужно работать. Амалия Карловна, вы уж проследите, чтобы ничего не случилось.
– Не извольте беспокоиться, – ответила бонна, взяла Сашеньку за руку и не спеша повела по аллеям парка.
Посчитав инцидент исчерпанным, Яковлев вернулся в дом, невольно вспоминая обстоятельства, при которых Сашенька – пятая дочь российского императора Николая Второго оказалась у него в доме. С Николаем Александровичем Романовым Яковлев был знаком с 1896 года, когда от имени всего губернского купечества подносил молодому императору хлеб-соль, будучи приглашенным на коронацию нового русского государя.
В Санкт-Петербурге Николай Пантелеевич по делам службы бывал регулярно, водил знакомства с царскими министрами, а в 1905 году даже добился личной аудиенции императора, после чего новая железная дорога, связавшая Санкт-Петербург и Вятку, прошла через губернский город, которым управлял Яковлев, – к его процветанию и новым торговым связям.
Летом 1906 года, изучив результаты небольшого расследования, которое, по заказу Яковлева, провел частный детектив, Николай Пантелеевич снова отправился в Петербург. В потайном кармане жилета вез он рубин Цезаря, все эти месяцы благополучно пролежавший в тайнике. Поняв, откуда взялся камень и убедившись, что это именно он, Яковлев был намерен вернуть ценность царской семье. Как у человека порядочного и честного, у него даже мысли не возникло, что он может оставить рубин себе.
Аудиенция, которой он смог добиться, закончилась, впрочем, полной для Николая Пантелеевича неожиданностью. Император историю с пропавшим рубином выслушал благосклонно, красоту камня оценил по достоинству, но забрать отказался, оставив его в полном распоряжении провинциального градоначальника, попросив взамен о необычной услуге.
В 1903 году у российского императора и его супруги родилась пятая дочь. Нарекли ее в честь матери Александрой, вот только объявить народу, что вместо долгожданного наследника, на свет опять появилась девочка, не смогли, сочли опасным. Некоторое время она вместе с кормилицей содержалась в тайне в покоях дворца, но подрастающего ребенка, шумного и подвижного, прятать далее было уже небезопасно.
Забрать Сашеньку в провинцию и поселить в своем доме вместе с бонной – такова была просьба императора. Прошлое лето девочка провела в загородной усадьбе Яковлевых, а осенью вместе с Анной Петровной вернулась в городской особняк, где им с няней была отведена комната в задних покоях. После чего пустующий дом, давно не слышавший детских голосов, наполнился топотом быстрых ножек, звонким смехом и разбросанными игрушками.
Яковлев к Сашеньке привык настолько, что уже и не представлял себе, как может быть иначе. Рубин же, отданный ему императором в качестве награды за оказанную услугу, он, недолго думая, снова спрятал в тайник, правда, положив на этот раз для сохранности в жестяную коробочку из-под монпансье «Ландрин», продающихся в яковлевских лавках по всему городу.
Никому из членов своей семьи Яковлев о камне не говорил. В глубине души, он давно решил, что рубин Цезаря станет своеобразным приданым для Сашеньки. Ясно, что у неофициальной дочери императора судьба будет не очень простой, так что драгоценный камень, тем более принадлежащий ее семье по праву, может стать неплохим подспорьем в будущем.
В честности и благоразумии своих детей Николай Пантелеевич не сомневался – знал, что сыновья не посмеют пойти против его воли, решив, что рубин должен достаться им. Но вводить их в искушение и просто вселять ненужные мысли, не торопился. Если все пойдет как задумано, то он отдаст драгоценную реликвию Сашеньке, скажем, в день ее восемнадцатилетия. И нет ничего плохого в том, что до этого времени старая печь сохранит вековую тайну.
За свое здоровье Николай Пантелеевич не опасался. Организм у него был богатырский, никакими излишествами городской голова не страдал, образ жизни вел здоровый, обливался по утрам холодной водой, а потому до Сашенькиного совершеннолетия собирался дожить в добром здравии, как физическом, так и психическом.
Вернувшись в кабинет, он снова приступил к делам. Спустя три дня запряженная карета увезла Сашеньку и Амалию Карловну в пригородное имение Яковлева, и когда Николай Пантелеевич подсаживал девочку в экипаж, он даже не подозревал, что видит ее в последний раз.
Спустя две недели он отбыл в столицу по делам, где подхватил воспаление легких, уложившее его в постель более чем на месяц. Когда же Яковлев, наконец, вернулся в родной город и приехал в имение, чтобы окончательно восстановить силы после долгой болезни, выяснилось, что за пару дней до этого Сашенька и Амалия покинули их город. По распоряжению его императорского величества девочка была отправлена на постоянное место жительства в Голландию. От ее годового присутствия в жизни Яковлевых осталась только кукла, та самая, что пережила купание в пруду. И еще рубин Цезаря, судьбу которого в свете новых обстоятельств нужно было решать заново.
Немного подумав, Николай Пантелеевич принял решение оставить старый план без изменения. Он был намерен дождаться совершеннолетия Сашеньки, после чего, испросив разрешения у императора, отправиться в Голландию, чтобы вручить девушке, которую Яковлев считал своей воспитанницей, драгоценный кулон, раскрыв его таинственную историю. Ждать оставалось всего ничего – четырнадцать лет. И до этого времени Николай Яковлев был намерен ничего не говорить о рубине жене и сыновьям.
Глава восьмая
Побывав у Дани в больнице, Лена немного успокоилась. Конечно, состояние ее друга оставалось стабильно тяжелым, он был помещен в реанимацию и по-прежнему находился без сознания, однако прогноз врачи давали сдержанно оптимистичный. Кроме того, когда Лена уже уходила, закупив в аптеке внизу памперсы, пеленки и средства ухода за лежачими больными, а также получив заверения дежурных медсестер, что больше ничего не требуется, она обнаружила выставленный у Даниной палаты полицейский пост. Что ж, преступник, кто бы он ни был, сюда точно не проникнет.
Чувство вины, поселившееся внутри с того момента, как она узнала, что с Даней приключилась беда, не проходило. Лена точно знала, что именно искали в доме у Еропкина – рубин Цезаря. Если предположить, что его нашла и забрала из тайника именно она, Елена Беседина, то нетрудно было догадаться, куда именно она его отвезет. Разумеется, к знакомому высококлассному ювелиру.
Получается, преступник довольно хорошо знал Лену, а также круг ее общения, и это немного пугало. Судя по Даниным ранам, место, где сейчас хранился рубин Цезаря, он не раскрыл даже под пытками. В его стойкости и готовности отдать жизнь за ее безопасность Лена была уверена. И чувствовала себя виноватой в том, что невольно подставила Даню, который готов был умереть, но не раскрыть ее тайну.
Помимо снедающего ее чувства вины, она, разумеется, испытывала еще и тревогу – предугадать следующий ход бессердечного негодяя было нетрудно. Не найдя рубин в доме у Еропкина, он должен проверить квартиры других причастных к обнаружению тайника, то есть Дмитрия Макарова и ее самой.
В том, что с ней могла случиться беда, винить было некого. Лена сама утащила камень из дома Яковлева и приняла решение не говорить об этом полиции, а потому и ответственность за это несла сама. По этому принципу она жила всю сознательную жизнь, и нарушать его сейчас, пусть и в минуту опасности, не собиралась.
Но дома был Митя, при этом он почти на весь день оставался один, когда Лена уезжала на работу. Ей было страшно представить, что может произойти, если неведомый преступник решит обыскать квартиру и обнаружит в ней двенадцатилетнего мальчика с собакой. Значит, Митьку нужно под любым предлогом на время удалить из квартиры. Например, оставить на ближайшую неделю у отца.
Оставался еще Дмитрий Макаров, которого, по-хорошему, нужно было предупредить о возможных неприятностях, но, подумав, Лена решила пока ни о чем ему не говорить. Ее новый коллега был взрослым человеком, не производящим впечатление тугодума. Лена была уверена, что надвигающиеся проблемы он почувствовал, что называется, спинным мозгом и надлежащие меры безопасности принял. Немного успокоившись, она села в машину и набрала номер сына.
– Митька, – сказала она, когда мальчик взял трубку, – а как ты смотришь на то, чтобы эту неделю пожить у папы? У меня тут на работе полный атас. Да еще Даня попал в больницу, мне придется каждый день к нему ездить, не хотелось бы, чтобы ты чувствовал себя одиноким. Спроси у папы, не против ли он, чтобы я привезла к вам еще и Помпона?
– Мам, забери меня домой, – напряженным голосом попросил вдруг Митька, и Лена от удивления икнула, потому что ее сын всегда прекрасно ладил с отцом. Или Костя новую пассию себе завел?
– Мить, – осторожно спросила она, – ты не хочешь остаться у папы? Что-то случилось?
– Мам, вы, конечно, у меня оба странные. Ты полночи не спишь, с Даней о чем-то шушукаешься, а теперь говоришь, что он в больнице. Мецената твоего убили, да еще и ты труп нашла. Но к твоим странностям я как-то привык. Поэтому лучше с тобой поживу. И одиноким я себя не чувствую никогда, можно подумать, ты не знаешь!
То, что Митька разговаривает с ней, как будто взрослый в их паре он, а она неразумная маленькая девочка, все время творящая глупости, Лене показалось умильным. Однако важно сейчас было не то, что сын все понимает и вообще как-то быстро вырос.
– Митя, а в чем папина странность, я не поняла? – сказала она, потому что не один Дмитрий Макаров мастерски умел вычленять в любом разговоре главное. Черт, и почему сейчас она снова его вспомнила?
– Мам, его полдня не было дома, хотя еще утром у нас с ним были вполне понятные планы. Я, конечно, понимаю, что из-за работы можно сорваться на несколько часов, и не требую, чтобы со мной возились как с маленьким. Но, мама, – в этом месте сын понизил голос, – папа вернулся домой весь в крови.
– Что-о-о-о?
– У него были все руки в крови, и штаны, и рубашка, и кроссовки. Он уже полчаса из ванны не выходит, отмывается. А кроссовки так и стоят в прихожей, под ними уже лужа натекла. Мама, я боюсь! Пожалуйста, приезжай! Надо посмотреть, вдруг он ранен, и ему нужна помощь.
Внутри у Лены черти отплясывали джигу.
Вдвоем они быстро обошли все остальные помещения, как первого, так и второго этажа. Никаких следов того, что в доме побывал посторонний, больше не было. Все вещи лежали на своих местах. Даже если неизвестный злоумышленник и забирался сюда, то обыска не проводил. Либо не успел, либо не посчитал нужным.
– Камеры, – сказал Дмитрий, к которому сквозь головную боль возвращалась способность соображать.
Сразу после постройки дома он оборудовал его камерами видеонаблюдения, сочтя, что человеку, живущему одному на обособленном от соседей участке и часто уезжающему в командировки, будет совсем нелишним знать, кто и с какой целью к нему наведывается. Видео транслировалось в режиме реального времени на него телефон, вот только наблюдать за жизнью пустого дома Дмитрию надоело еще в первую неделю.
Режимом просмотра записи он воспользовался всего один раз, когда сильный ветер разбил створку окна, и ему хотелось убедиться, что произошедшее ЧП действительно природное, а не носит рукотворный характер. Камеры он включал, когда выходил из дома, и, хвала небесам, машинально сделал это, отправляясь к Еропкину.
– Точно, ты же у нас капиталист со всеми вытекающими из этого техническими последствиями, – засмеялся брат. – Давай включай свою шарманку, посмотрим, кто тут у нас наследил и куда подевался.
Через пять минут оба Макаровых точно знали, что в доме действительно побывал посторонний. Высокая худощавая фигура, несмотря на жару одетая в черную толстовку с капюшоном, закрывающим лицо, появилась на пороге прихожей, непонятно как открыв дверь (тут Дмитрий сделал зарубку на память – обязательно поменять замок). Она сделала несколько шагов, остановившись у шкафа, замерла, закрыв лицо рукавом, повертела головой по сторонам, видимо, обнаружила вмонтированный под самый потолок глаз камеры и тут же исчезла. Аккуратно закрылась входная дверь, снова проскрежетала то ли отмычка, то ли полученный неизвестно где ключ, и все стихло. Судя по записи, случился этот короткий визит часа полтора назад, – в то время, когда Макаров объяснялся с полицией в доме по соседству.
– Какая хитрая умная сволочь, – с легким восторгом в голосе сказал Женька. – Не сразу сообразил, что в доме могут быть камеры, но быстро, и сумел не попасться. Есть мысли, кто это может быть?
– Ни одной, – честно ответил Дмитрий. – Понятно только, что вся эта канитель имеет то же происхождение, что и убийство Беспалова, а также трэш, который приключился сегодня у Еропкина.
– Угу, и при всем этом Елена Николаевна Беседина пытается уверить нас: в дом к Еропкину залезли из-за того, что он ювелир.
Дмитрий внутренне усмехнулся. Если бы его брат был дураком, то вряд ли дослужился до поста начальника уголовного розыска.
– Я разберусь, Жень, – коротко сказал он.
– Надеюсь, до того, как следующим трупом станет твой, – мрачно заметил брат. – Мне бы не хотелось сначала выезжать на место происшествия, а потом как-то объяснять случившееся маме.
– Жень, я взрослый. И при этом дееспособный, явно неглупый и довольно осторожный мужик. Давай исходить из этого.
– Давай, – легко согласился брат. – Ты действительно всегда знаешь, что делаешь, этого у тебя не отнять. Так что, она тебе нравится?
Делать вид, что он во второй раз не догоняет, о чем его спрашивают, Дмитрий не стал.
– Я и сам пока не понял, – признался он. – Слишком взрослая, слишком независимая, слишком ершистая. В анамнезе развод, довольно взрослый сын, старая собака, друг-инвалид и связанные с ним обязательства, странная связь с Беспаловым, и вранье, да, это ты правильно заметил. В общем, слишком много сложностей, Жень. А ты же знаешь, я сложности не люблю.
– Но она тебе нравится.
На этот раз вопроса не было, только утверждение.
– Нравится, – кивнул Дмитрий. – Сам же видишь, в ней что-то есть.
Брат посмотрел на него с жалостью, словно Дмитрий только что превратился в гукающего и пускающего слюни младенца.
– Я как раз ничего такого не вижу, – сказал он и вдруг засмеялся, – впрочем, как и ты в моей Дашке. У нас с тобой всегда был совершенно разный вкус.
– У тебя очень милая жена, – Дмитрий тоже засмеялся. – Но ты прав, в первую нашу встречу я никак не мог взять в толк, что ты в ней нашел. И только потом понял, что человека. Характер, задор, готовность многим жертвовать и очень сильно любить. Я вот ничего подобного до сих пор не встретил, поэтому и не женат. А в Елене Бесединой меня что-то цепляет, я и сам не могу до конца сформулировать, что именно.
– Так, может, и не надо? Придет время – поймешь. Просто пока будь осторожен, ладно? Нехорошие дела вокруг Елены Николаевны творятся, ой, нехорошие! Так что пошли пить квас, да я домой поеду. След только сфотографирую, – думаю, рано или поздно пригодится. И вот еще. Думаю, в больнице у Еропкина нужно выставить охрану. То, что он остался в живых и может прийти в себя, возможно, кому-то не понравится.
* * *
1907 год
Городской голова Николай Пантелеевич Яковлев сидел в кабинете своего дома и просматривал отчеты сына по делам в имении. На улице уже почти установилось лето, а это означало, что к концу недели можно перевозить Сашеньку в усадьбу, где она пробудет до сентября. Негоже четырехлетнему ребенку летом в городе. Конечно, Анне Петровне это не по нраву, не нравится ей окружающая Сашеньку атмосфера тайны, но к девочке за минувший год она привязалась.
Через открытую форточку с улицы послышались громкие крики. Николай Пантелеевич поморщился, потому что суматохи не терпел.
– Упала, упала! – неслось с улицы, где в расположенном через дорогу парке находился большой глубокий пруд.
Еще раз прислушавшись, Яковлев вдруг понял, что кричит Амалия, Сашенькина кормилица, ставшая теперь няней и находящаяся с девочкой неразлучно. Он похолодел. Не Сашенька ли упала в пруд? Если с девочкой что-то случится, не сносить ему головы.
Не надевая сюртука, он бросился вон из дома, выскочил из ворот, попав в тень липы, наполняющей июньский воздух дивным ароматом, и перебежал через дорогу, в парк, где у пруда толпились люди. Кто-то, притащив багор, пытался выловить что-то из воды, и Яковлев похолодел еще больше, но тут увидел вцепившуюся в подол няне заплаканную Сашеньку. Слава богу, цела!
– Что случилось, Амалия? – спросил он, подходя, и подхватывая на руки рыдающую Сашу. – Мой ангел, почему ты плачешь?
– Кукла, – сквозь слезы ответила девочка и заплакала еще горше. – Я уронила в пруд свою куклу.
По-русски она говорила плохо, с акцентом, зато немецким владела свободно, ибо ее бонна была немкой. Николай Пантелеевич все хотел нанять для Сашеньки учителя русского, да руки не доходили.
– Да все в порядке, барин, – сказал соседский кучер Афанасий, тот самый, что орудовал багром в пруду. – Достали. Намокла чуток, да и все.
Фарфоровая кукла, действительно была совершенно мокрой – от искусно навитых волос до шелкового платьица. При падении в пруд потерялась одна из задетых на ноги туфелек, вот и весь урон, который нанесло внезапное купание.
– Саша, держи свою куклу, – сказал Яковлев и, достав из кармана для часов монетку, протянул ее Афанасию.
– Благодарствуем, барин.
Девочка на руках у Яковлева перестала плакать, схватила мокрую пропажу и прижала к себе. Стоявшие в детских глазах слезы блестели как бриллианты.
– Вы пойдете с нами гулять? – спросила она у Николая Пантелеевича. Тот покачал головой и спустил Сашеньку на землю, передав бонне.
– Нет, душа моя. Мне нужно работать. Амалия Карловна, вы уж проследите, чтобы ничего не случилось.
– Не извольте беспокоиться, – ответила бонна, взяла Сашеньку за руку и не спеша повела по аллеям парка.
Посчитав инцидент исчерпанным, Яковлев вернулся в дом, невольно вспоминая обстоятельства, при которых Сашенька – пятая дочь российского императора Николая Второго оказалась у него в доме. С Николаем Александровичем Романовым Яковлев был знаком с 1896 года, когда от имени всего губернского купечества подносил молодому императору хлеб-соль, будучи приглашенным на коронацию нового русского государя.
В Санкт-Петербурге Николай Пантелеевич по делам службы бывал регулярно, водил знакомства с царскими министрами, а в 1905 году даже добился личной аудиенции императора, после чего новая железная дорога, связавшая Санкт-Петербург и Вятку, прошла через губернский город, которым управлял Яковлев, – к его процветанию и новым торговым связям.
Летом 1906 года, изучив результаты небольшого расследования, которое, по заказу Яковлева, провел частный детектив, Николай Пантелеевич снова отправился в Петербург. В потайном кармане жилета вез он рубин Цезаря, все эти месяцы благополучно пролежавший в тайнике. Поняв, откуда взялся камень и убедившись, что это именно он, Яковлев был намерен вернуть ценность царской семье. Как у человека порядочного и честного, у него даже мысли не возникло, что он может оставить рубин себе.
Аудиенция, которой он смог добиться, закончилась, впрочем, полной для Николая Пантелеевича неожиданностью. Император историю с пропавшим рубином выслушал благосклонно, красоту камня оценил по достоинству, но забрать отказался, оставив его в полном распоряжении провинциального градоначальника, попросив взамен о необычной услуге.
В 1903 году у российского императора и его супруги родилась пятая дочь. Нарекли ее в честь матери Александрой, вот только объявить народу, что вместо долгожданного наследника, на свет опять появилась девочка, не смогли, сочли опасным. Некоторое время она вместе с кормилицей содержалась в тайне в покоях дворца, но подрастающего ребенка, шумного и подвижного, прятать далее было уже небезопасно.
Забрать Сашеньку в провинцию и поселить в своем доме вместе с бонной – такова была просьба императора. Прошлое лето девочка провела в загородной усадьбе Яковлевых, а осенью вместе с Анной Петровной вернулась в городской особняк, где им с няней была отведена комната в задних покоях. После чего пустующий дом, давно не слышавший детских голосов, наполнился топотом быстрых ножек, звонким смехом и разбросанными игрушками.
Яковлев к Сашеньке привык настолько, что уже и не представлял себе, как может быть иначе. Рубин же, отданный ему императором в качестве награды за оказанную услугу, он, недолго думая, снова спрятал в тайник, правда, положив на этот раз для сохранности в жестяную коробочку из-под монпансье «Ландрин», продающихся в яковлевских лавках по всему городу.
Никому из членов своей семьи Яковлев о камне не говорил. В глубине души, он давно решил, что рубин Цезаря станет своеобразным приданым для Сашеньки. Ясно, что у неофициальной дочери императора судьба будет не очень простой, так что драгоценный камень, тем более принадлежащий ее семье по праву, может стать неплохим подспорьем в будущем.
В честности и благоразумии своих детей Николай Пантелеевич не сомневался – знал, что сыновья не посмеют пойти против его воли, решив, что рубин должен достаться им. Но вводить их в искушение и просто вселять ненужные мысли, не торопился. Если все пойдет как задумано, то он отдаст драгоценную реликвию Сашеньке, скажем, в день ее восемнадцатилетия. И нет ничего плохого в том, что до этого времени старая печь сохранит вековую тайну.
За свое здоровье Николай Пантелеевич не опасался. Организм у него был богатырский, никакими излишествами городской голова не страдал, образ жизни вел здоровый, обливался по утрам холодной водой, а потому до Сашенькиного совершеннолетия собирался дожить в добром здравии, как физическом, так и психическом.
Вернувшись в кабинет, он снова приступил к делам. Спустя три дня запряженная карета увезла Сашеньку и Амалию Карловну в пригородное имение Яковлева, и когда Николай Пантелеевич подсаживал девочку в экипаж, он даже не подозревал, что видит ее в последний раз.
Спустя две недели он отбыл в столицу по делам, где подхватил воспаление легких, уложившее его в постель более чем на месяц. Когда же Яковлев, наконец, вернулся в родной город и приехал в имение, чтобы окончательно восстановить силы после долгой болезни, выяснилось, что за пару дней до этого Сашенька и Амалия покинули их город. По распоряжению его императорского величества девочка была отправлена на постоянное место жительства в Голландию. От ее годового присутствия в жизни Яковлевых осталась только кукла, та самая, что пережила купание в пруду. И еще рубин Цезаря, судьбу которого в свете новых обстоятельств нужно было решать заново.
Немного подумав, Николай Пантелеевич принял решение оставить старый план без изменения. Он был намерен дождаться совершеннолетия Сашеньки, после чего, испросив разрешения у императора, отправиться в Голландию, чтобы вручить девушке, которую Яковлев считал своей воспитанницей, драгоценный кулон, раскрыв его таинственную историю. Ждать оставалось всего ничего – четырнадцать лет. И до этого времени Николай Яковлев был намерен ничего не говорить о рубине жене и сыновьям.
Глава восьмая
Побывав у Дани в больнице, Лена немного успокоилась. Конечно, состояние ее друга оставалось стабильно тяжелым, он был помещен в реанимацию и по-прежнему находился без сознания, однако прогноз врачи давали сдержанно оптимистичный. Кроме того, когда Лена уже уходила, закупив в аптеке внизу памперсы, пеленки и средства ухода за лежачими больными, а также получив заверения дежурных медсестер, что больше ничего не требуется, она обнаружила выставленный у Даниной палаты полицейский пост. Что ж, преступник, кто бы он ни был, сюда точно не проникнет.
Чувство вины, поселившееся внутри с того момента, как она узнала, что с Даней приключилась беда, не проходило. Лена точно знала, что именно искали в доме у Еропкина – рубин Цезаря. Если предположить, что его нашла и забрала из тайника именно она, Елена Беседина, то нетрудно было догадаться, куда именно она его отвезет. Разумеется, к знакомому высококлассному ювелиру.
Получается, преступник довольно хорошо знал Лену, а также круг ее общения, и это немного пугало. Судя по Даниным ранам, место, где сейчас хранился рубин Цезаря, он не раскрыл даже под пытками. В его стойкости и готовности отдать жизнь за ее безопасность Лена была уверена. И чувствовала себя виноватой в том, что невольно подставила Даню, который готов был умереть, но не раскрыть ее тайну.
Помимо снедающего ее чувства вины, она, разумеется, испытывала еще и тревогу – предугадать следующий ход бессердечного негодяя было нетрудно. Не найдя рубин в доме у Еропкина, он должен проверить квартиры других причастных к обнаружению тайника, то есть Дмитрия Макарова и ее самой.
В том, что с ней могла случиться беда, винить было некого. Лена сама утащила камень из дома Яковлева и приняла решение не говорить об этом полиции, а потому и ответственность за это несла сама. По этому принципу она жила всю сознательную жизнь, и нарушать его сейчас, пусть и в минуту опасности, не собиралась.
Но дома был Митя, при этом он почти на весь день оставался один, когда Лена уезжала на работу. Ей было страшно представить, что может произойти, если неведомый преступник решит обыскать квартиру и обнаружит в ней двенадцатилетнего мальчика с собакой. Значит, Митьку нужно под любым предлогом на время удалить из квартиры. Например, оставить на ближайшую неделю у отца.
Оставался еще Дмитрий Макаров, которого, по-хорошему, нужно было предупредить о возможных неприятностях, но, подумав, Лена решила пока ни о чем ему не говорить. Ее новый коллега был взрослым человеком, не производящим впечатление тугодума. Лена была уверена, что надвигающиеся проблемы он почувствовал, что называется, спинным мозгом и надлежащие меры безопасности принял. Немного успокоившись, она села в машину и набрала номер сына.
– Митька, – сказала она, когда мальчик взял трубку, – а как ты смотришь на то, чтобы эту неделю пожить у папы? У меня тут на работе полный атас. Да еще Даня попал в больницу, мне придется каждый день к нему ездить, не хотелось бы, чтобы ты чувствовал себя одиноким. Спроси у папы, не против ли он, чтобы я привезла к вам еще и Помпона?
– Мам, забери меня домой, – напряженным голосом попросил вдруг Митька, и Лена от удивления икнула, потому что ее сын всегда прекрасно ладил с отцом. Или Костя новую пассию себе завел?
– Мить, – осторожно спросила она, – ты не хочешь остаться у папы? Что-то случилось?
– Мам, вы, конечно, у меня оба странные. Ты полночи не спишь, с Даней о чем-то шушукаешься, а теперь говоришь, что он в больнице. Мецената твоего убили, да еще и ты труп нашла. Но к твоим странностям я как-то привык. Поэтому лучше с тобой поживу. И одиноким я себя не чувствую никогда, можно подумать, ты не знаешь!
То, что Митька разговаривает с ней, как будто взрослый в их паре он, а она неразумная маленькая девочка, все время творящая глупости, Лене показалось умильным. Однако важно сейчас было не то, что сын все понимает и вообще как-то быстро вырос.
– Митя, а в чем папина странность, я не поняла? – сказала она, потому что не один Дмитрий Макаров мастерски умел вычленять в любом разговоре главное. Черт, и почему сейчас она снова его вспомнила?
– Мам, его полдня не было дома, хотя еще утром у нас с ним были вполне понятные планы. Я, конечно, понимаю, что из-за работы можно сорваться на несколько часов, и не требую, чтобы со мной возились как с маленьким. Но, мама, – в этом месте сын понизил голос, – папа вернулся домой весь в крови.
– Что-о-о-о?
– У него были все руки в крови, и штаны, и рубашка, и кроссовки. Он уже полчаса из ванны не выходит, отмывается. А кроссовки так и стоят в прихожей, под ними уже лужа натекла. Мама, я боюсь! Пожалуйста, приезжай! Надо посмотреть, вдруг он ранен, и ему нужна помощь.
Внутри у Лены черти отплясывали джигу.