* * *


— Прости…



Андрей принял меня в свои объятия, едва отпустил Марат. Я незаметно улыбнулась: как символично — из рук в руки… в надёжные и сильные руки настоящего мужчины. Я зарылась лицом в его расстёгнутую рубашку и прижалась губами к его груди, чувствуя, как сильно и уверенно бьётся его сердце.



— И ты прости.



— Ты был прав... И Марат прав... И Максим прав... А я всегда считала себя умной женщиной…



— Мне кажется, мою умную женщину ждёт другая умная женщина.



Я обернулась. Лена маялась в нескольких шагах, бросая на нас быстрые взгляды и снова отворачиваясь к поляне, куда, подбрасывая в воздух смеющегося сына, уходил Марат. Нам нужно было поговорить с подругой. Ей это было нужно. Я вдруг разом вспомнила и её хмурость, и виноватый взгляд, который она старалась безуспешно скрыть, и её уклончивые ответы об отце Данилки, и её недавние слова: «Оксан, чего бы ты не смогла мне простить?.. Ты мне ничего не должна. Это я тебе должна… Первая причина — это ты, а вторая — все твои мечты, третья причина — это ложь. Кто прав, кто виноват — не разберёшь». Все пять последних лет оборванных фраз, недосказанности и плохого настроения одноклассницы стали понятны. И я совершенно не представляла…



— Мы недолго… Принеси пока фотоаппарат. Мы с Леной прогуляемся, посмотрим, что там за качельки.



— Они метрах в десяти ниже, на краю скалы. Десять минут? Вам хватит?



— Конечно! Всё уже сделано и сказано. Всего одна точечка осталась. Мне не нравится быть джи-центром. Так что мы недолго. А потом ты нас пофографируешь, ладно?



— Люблю тебя.



Я потянулась к губам адвоката и получила нежный поцелуй. Схлопотав лёгкий заигрывающий шлепок по мягкой точке, я подошла к подруге:



— Пойдём, на качели покачаемся.



Лена смотрела в глаза с вызовом загнанного в угол зверька, сильно сдобренным тягучим чувством вины. Сердце сжалось в тугой комок от болезненной жалости.



— Оксан…



— Ты мне только на один вопрос ответь… — я на секунду замолчала, поняв, что повторяю слова Марата. Как же мы пропитались друг другом, разделили привычки на двоих, дополняли друг друга… — как ты не спятила за пять лет? Как можно было Марату хотя бы не сказать?



— Это два вопроса.



— Ну… выбери один.



— Я думала, Марат женат, и у него есть сын. А когда хотела сказать тебе… неудобно было, что ты помогаешь и не знаешь… а ты…




— …сказала, что он не женат и сына у него нет. Я помню.



— Я думала, вы снова будете вместе.



— Ленка… — я взяла подругу под руку и повела вниз по склону горы. — …а не спятила-то как? Я бы спятила.



Лена пожала плечами.



— Человек такая сволочь — ко всему привыкает.



У меня в голове роилась туча вопросов, но все они были далеки от моих чувств. Я не представляла, как сложатся отношения Марата с сыном. Как это будет? Между бывшим мужем и подругой не было никаких отношений, они никогда не испытывали друг к другу никаких чувств, кроме дружеских. Но уже несколько лет нет и их. Я была абсолютно уверена, что больше у Лены не будет никаких проблем — Марат не позволит сыну ходить в круглосуточный интернат и расшибётся в лепёшку, чтобы сын был здоров. Но вариант «выходной папа» — это не о Марате. И какую жизненную… мужскую установку может дать Данилу знание, что папа живёт отдельно? А постулат «живут же другие так» не имел никакого отношения ни к Марату, ни к Лене...



Мы шли молча. Я была уверена, что подруга думает о том же. Им было о чём поговорить с Маратом наедине. Но не на пикнике.



Качели мы увидели не сразу. Немного свернули с чуть заметной тропы и оказались от них немного в стороне. Лес на почти ровной площадке отвесной горы подступал к самому её краю. Ровноствольные сосны цеплялись за каменистое основание, свешивая высокие кроны над быстрым течением притока Маны. Ниже по течению как раз он и обрывался радужным водопадом в материнскую реку, а здесь его дно было похоже на ложку с крутыми краями. Совершенно прозрачная вода позволяла рассмотреть каждый камень на дне. Верёвочные качели с сиденьем, вырезанным из старой автомобильной покрышки, привязанные к толстым сосновым сукам, явно предназначались для любителей острых ощущений — с них ныряли с горы в воду, хотя место было опасным: как раз напротив дерева под водой дремал обласканный течением до неправильной вытянутой округлости огромный кусок скалы.



— Это они на этих качелях качались, что ли?!



В голосе Лены звучал ужас и гнев. Я не могла поверить в неразумность Андрея и огляделась по сторонам, с облегчением увидев импровизированные качели, подходящие для малыша: кусок ствола берёзы лежал поперёк поваленного заросшего мхом ствола осины.



— Нет, вон там качались.



— Фу-ух! Меня чуть кондрашка не хватила! Наверное, это захватывающие впечатления, но я бы не рискнула качаться над водой.



Я с силой подёргала толстые верёвки:



— Ну, раз они здесь висят, значит кто-то на них качается. Можно ведь и не прыгать в воду. И вообще повернуться к ней спиной, дабы не будить богатое воображение и избавиться от соблазнов.



Лена, держась за ветку, старалась заглянуть за край горы:



— Метров семь высота будет… Где, интересно, назад забираются?



Я осторожно присела на кусок шины, не сразу опустив на неё свой вес. Посмотрела на крепкие узлы… подогнула ноги, вцепившись в канаты. Толстые сучки даже не прогнулись, только один немного заскрипел.



Я покачивалась, легонько отталкиваясь ногой и стараясь не нависать даже над краем скалы, не то что над водой. Для острых ощущений хватило щекочущего спазма внизу живота при взгляде с высоты скалы. Чувство самосохранения, когда родились внуки, срослось с ответственностью за дочерей и мальчишек. И я цепко держалась за верёвки, стараясь прислушиваться к скрипу дерева.



Это, наверное, и спасло.