— Я займусь. На тебе, как обычно — мангал. Данил, — позвал Марат мальчишку, — во-он ту газету неси, научу складывать пионерскую пилотку. Потом покажу что-то в лесу.



Я села в кресло за стол, Лена уже собрала в пакет с мусором пустые упаковки продуктов и устроилась рядом, наблюдая за сыном с материнским вниманием. Андрей установил мангал и разжёг огонь, принёс ведро с маринованным мясом и шампуры и, поручив нам с подругой нарезать толстыми кольцами лимоны, лук, кабачки и баклажаны с помидорами, принялся за подготовку шашлыков. Марат разводил огонь в «свече», рассказывая Данилке, что и зачем он делает.



Мальчишка с удовольствием наблюдал, подавал тонкие прутики и отвечал на вопросы мужчины о детском садике и о себе. Мы с Андреем заговорили о его кулинарных шедеврах, Лена неотрывно наблюдала за Данилом, иногда присоединяясь к нашему разговору и прислушиваясь к беседе сына с Маратом:



— А в садике у тебя есть друзья?.. А зовут их как?.. А папку твоего как зовут?



— Не знаю, — пожал плечами Данил, — мама не говорила.



Я посмотрела на Лену. Мне она никогда на этот вопрос не отвечала, всегда уходила от ответа со словами: «Случайная связь. Не хочу вспоминать». И теперь она сидела побледневшая, как полотно. Андрей, бросив взгляд на мальчика и на присевшего возле него Марата, бросил:



— Если бы не знал точно, что у тебя нет сына, сказал бы, что его папка — ты. Одно лицо. Только Данька беленький.



------------------------------------



[1] Костёр «финская свеча» — жар сосредоточен в его центре. Для сооружения используется полено, верхушка которого разрубается на 6-8 частей. Внутрь раскола помещается трут с поленьями и разжигается. «Свеча» способна гореть около восьми часов и отлично подходит для кипячения воды и приготовления пищи.





Глава 12. Точка джи




Никто не свят… во всех всего намешано,



У всех своё: и дно, и высота,



И лезет то духовное, то грешное,



То красота в душе, то пустота.



И каждый где-то в жизни ошибается,



У каждого бывают времена,



Когда не так, как хочешь, получается,



И невпопад судьбы звучит струна.




Даются нам презрение и почести,



Победы и препятствия свои,



И слабость — поступать лишь так, как хочется,



И сила — жить и в чести, и в любви.



Никто не свят… Не ангелы… И надо ли



Нам бередить всё то, что заросло —



Бывало, что и птицы камнем падали,



Но снова становились на крыло...[1]



Подруга, казалось, не дышала, глаза налились страхом и виной, а губы задрожали. Не укрылось это и от глаз Андрея. Он тихо чертыхнулся и положил ладонь на мою руку то ли напоминая о себе, то ли стараясь удержать от чего-то, то ли просто стремился поддержать в созданной им же неловкой ситуации.



В моей голове не было ни одной мысли. Пустота. И яма на душе, куда внезапно ухнуло сердце. Меня будто сковала вечная мерзлота, вздыбив кожу мурашками и охватив нервным ознобом тело. Казалось, мир застыл, всё было словно не со мной… в дурном сне. Но тишину, показавшуюся оглушающей, несмотря на пение птиц, треск огня и шум леса, со свистом опускавшейся на шею гильотины рассёк вопрос Марата:



— Лена… а почему ты не сказала?.. Что ты себе, вообще, позволяешь!..



— Данилка, пойдём-ка, я тебя на качели покачаю! И Оксана с нами пойдёт, она тоже любит качаться, — Андрей сжал мою ладонь и встал, протягивая руку подбежавшему малышу.



Я поднялась, повинуясь крепкой хватке адвоката, уводившего меня прочь от уронившей в ладони лицо Лены, и Марата, чьи поджатые губы и ходившие ходуном скулы не предвещали подруге ничего хорошего.



— Андрей, какая качелька?



Я высвободила руку, едва мы ступили на узкую лесную тропу. Больше всего на свете мне хотелось услышать объяснение подруги — как она могла?!



— По моей вине им есть о чём поговорить…



— По твоей вине?! — я задохнулась от возмущения и закашлялась от вскипевшей обиды, перебивая любимого мужчину. — Андрей! Причём тут ты?!



— А причём тут — кто? — Андрей остановился и повернулся ко мне, подхватывая Данила на руки. — Лена?.. Марат?.. Пять лет прошло после вашего развода. Причём тут, Оксана, ты?



Его холодный тон окатил, будто течение горной Маны. Я мгновенно осознала, что обидела любимого мужчину. Взыгравшее женское «даже бывший муж подруги — табу» взяло верх над логикой и рассудком. Видимо, чувство охватившей меня вины, выступившее на щеках обжигающим румянцем, всё сказало адвокату. Его взгляд смягчился. Уже спокойным, без вызова, тоном с нотками понимая и сочувствия, добавил: