— …и что сказать? Я помню, когда Эрика сюда привез ли. Я-то что… господа, думаю, и сами сообразили: мне к нормальной жизни уже не вернуться. А вот Эрик… он же совсем мальчишка, вся жизнь впереди. У меня и сомнений не было: поправится. Тут-то у нас… тут мало у кого сохранились такие надежды. У меня, допустим, шансов нет, но хоть у кого-то… думал, увижу, как Эрик выберется отсюда порадуюсь. Глядишь, и навестит когда-нибудь.

Иоахим Эрссон внезапно заплакал, беззвучно и горько Слезы катились по отечным щекам. Он взялся за угол простыни и закрыл лицо.

— Они что-то с ним сделали… с головой, — невнятно произнес он из-за своего укрытия. — Весь пол забрызган… И голову перевязали кое-как, вся подушка в крови. А Эрик Тре Русур… от него одна скорлупа осталась.

В доме на скале у моря умалишенных охватило возбуждение.

Санитар, проведший Винге и Карделя через мрачную анфиладу залов, по которым от стены к стене металось эхо отчаянных воплей, рыданий и хохота, оглянулся и сказал извиняющимся тоном:

— Их слишком много… Теснота — жуть. Один заорет, всем слышно. Ну, и тоже вопить начинают. Вроде заразы.

Они поднялись по лестнице, вышли во двор, и служитель провел их в главное здание. С видимым напряжением выдернул тяжелый дубовый засов. По обе стороны коридора шли двери с маленькими квадратными окошками.

— Тут он, ваш новенький.

Приоткрыл люк на окошке, сунул голову, сморщился и отпрянул. Жестом показал — дальше уж вы сами. Отошел в сторону и принялся тереть ячмень на глазу.

Карделю пришлось несколько раз сморгнуть, прежде чем глаза привыкли к темноте. Солома на полу, перевернутый ночной горшок. Четверо мужчин, голые или в не поддающемся описанию тряпье, сбились в кучку и прикрыли друг другу ладонями глаза — заметно испугались света, редкого и на вид очень опасного гостя в их… палате? Ну нет. У Карделя язык бы не повернулся назвать этот закуток больничной палатой. Тюремная камера для опасных преступников.

Он разразился многоэтажным ругательством, уступил место у смотрового окошка Винге и что есть силы треснул деревянным кулаком по замку.

— А ну-ка быстро… — зарычал он, — открой дверь и выпусти его. И принеси что-нибудь прикрыться.

Перепуганный санитар отпер замок и убежал.

Кардель остановился в дверях и загородил проход, широко расставив ноги. Четверо умалишенных робко отступили к стене. Эрик Тре Русур не обратил на него ни малейшего внимания. Он сидел на полу, сунув руки между согнутых в коленях ног. Он, в отличие от остальных, даже не пошевелился, когда в камеру хлынул поток света Не обратил внимания и на Карделя, когда тот его поднял Пришлось тащить его в коридор, как куклу. Руки безвольно повисли, а ноги волочились по полу. Винге начал было шептать ему слова утешения, но быстро понял — бессмысленно. Положил мальчику руки на плечи, чтобы тот не свалился со скамьи. Запах от него шел жуткий, пожалуй, даже хуже, чем вонь в камере. Мочился он, очевидно, под себя Об этом свидетельствовала воспаленная ярко-алая кожа на внутренней стороне бедер. Губы фиолетовые от холода. Голова забинтована замызганной повязкой с алым цветком просочившейся крови.

Санитар прибежал с чистой льняной рубахой, в которую можно было завернуть по меньшей мере троих таких как Эрик Тре Русур. Винге стал осторожно надевать ее на юношу, и когда, наконец, выпростал его голову из складывавшегося то так, то этак льняного рубища, посмотрел на санитара.

— Что ты знаешь про эту рану на голове?

Парень затряс головой так, что вши не удержались в волосах и полетели в разные стороны.

— Что вы, что вы господа! Ничего я не знаю! Его привезли такого!

Винге начал ощупывать голову — очень осторожно Кардель был почти уверен: если бы даже напарник действовал решительнее, Эрик Тре Русур все равно бы не обратил внимания. Винге некоторое время прикасался к разным областям черепа, покачал головой и начал разматывать повязку. Длинные, красивые волосы острижены, а вокруг раны и обриты. Отверстие в черепе невелико, не больше шиллинга. Черная корка свернувшейся крови оторвалась вместе с повязкой, и из раны тут же начала сочиться сукровица. Кардель с отвращением замел ил несколько увязших в сгустке крови насекомых, для которых это пиршество стало последним.

Винге долго смотрел на трепанационное отверстие. Глаза его медленно гасли. Он взял Эрика за щеки, повернул голову к себе и долго смотрел в глаза. Из угла приоткрытого рта непрерывно текла слюна.

Кардель повернулся к санитаре, с трудом сдерживая слезы бессильной ярости.

— Вымойте его хорошенько и переведите в отдельную палату… или как там у вас это называется.

Тот хотел было что-то возразить, но Кардель его опередил.

— Мне плевать, — тихо прорычал он, не разжимая зубов. — Плевать, много у вас места или мало. Я уже сказал: приведи, сукин сын, в порядок комнату. Свою, если нет другой! Он совершенно безопасен, никакого замка не надо.

И посмотрел на Винге.

— Йоахим Эрссон прав. Пустая скорлупа.

Они вышли наружу. Обогнули дом умалишенных, и в лицо ударил плотный, холодный ветер с Балтики. Волны, быстро обрастая гребнями пены, разбивались о камни — не так часто увидишь прибой в заливе. Кардель терпеть не мот ветер Обычно он старался поскорее укрыться но сейчас остановится и долго стоял. Дожидался, пока более и ли менее выветрится из одежды въевшаяся отврати тельная вонь. На другом берегу залива на мысе Вальдемара смутно виднелись недавно выстроенные мастерские Бекхольмен уже почти погрузился во мрак, хотя еще можно различить реющий над верфью флаг. Он перевел взгляд, на Город между мостами. Тот словно замер в раздражен ном ожидании: когда же, в конце-то концов, зажгут уличные фонари? Почему фонарщики не берет пример вот с той спешащей зачалиться до темноты шхуны, где уже за жжены бортовые и топовые лантерны?

Они прошли таможню и остановились под горой Стигбергет. Здесь дуло поменьше.

— И что теперь? — нарушил молчание Кардель. — Что дальше-то будем делать?

Винге резко вскинул голове — похоже, ждал этот вопрос.

— Дайте время подумать, Жан Мишель.

Они перешли мост и разошлись по своим переулкам Кардель некоторое время смотрел вслед напарнику. При хоть ветра и качающихся фонарей: казалось, Винге пытается убежать от плавно раскачивающихся, будто приглашающих к танцу ночных теней.

Покачал головой и двинулся домой, ускоряя шаг.





17





В холодном бледном небе парят сотни чаек. Выискивают шанс спикировать на площадь и выхватить рыбу с лотка зазевавшейся торговки. Пугливо взмывают в небо и тут же затевают драку или сварливо переругиваются из-за добычи. Торговки уставили каменный мостик и площадь бочками с судаком и щукой. На ногах толстые соломенные лапти — лучшая защита от холода. Топчутся в ожидании конца службы в церкви на Рыцарском острове. Вряд ли найдется хоть одна, у которой не подпилен противовес на безмене. У кого побольше, у кого поменьше, в зависимости от смелости и нахальства: лучший способ положить в карман несколько лишних рундстюкке.

Винге перешел мост, прошел мимо серых склепов погоста и занял место с таким расчетом, чтобы видеть врата. Он не одинок — попрошайки всех видов заняли свои места еще раньше: им надо было проскользнуть через мост, пока сосиски еще не заняли свои будки. Расчет простой: размягченные словом Божьим прихожане проявят большую, чем обычно, щедрость. В ожидании публики нищие прихорашиваются: стараются придать одежде вид, выражающий ту крайнюю степень нищеты, которая не может не тронуть сердце благодетеля. Ждать недолго: на башне простонал последний возглас колокола, подтвердивший, что кротость прихожан и желание сделать что-то богоугодное достигли апогея, и люди, стараясь не толкаться, повалили из церкви.

Винге вытянул шею и встал на цыпочки, стараясь сделаться повыше. Во-первых, так лучше видно, а во-вторых лучше виден он сам. Перед вратами церкви нет никакой паперти, никаких ступенек: дверь на уровне булыжника и это дает ему преимущество: видно каждого выходящего. Но, как он ни старался, та, кого он ждал, заметила его первой: едва появилась, впилась в него глазами. Может быть она тоже его ждала? На первый взгляд одна. Без спутников. Не надо придумывать никаких извинений. Тем не менее не двинулась к нему сразу; отошла в сторонку и ждала, пока рассосется толпа. Видно, не хотела толкаться. Посчитала ниже своего достоинства.

Одета скромно; платье неброских тонов, черная шаль на плечах, хотя многие дамы вырядились в яркое — не столько из тщеславия, сколько из желания показать, что их общественное положение дает им право нарушать новые предписания Ройтерхольма. Кивнула, и они молча пошли по Рыцарской. Перед «Мальменом», куда он хотел ее пригласить, выстроилась длинная очередь желающих поправить здоровье чем-то более существенным, чем вин для причастия.

В аркаде под колоннами Эмиль Винге заметил каменную скамью. Они присели, и тут же ветер с северо-восток принес запах королевских конюшен у Нового моста.

— Я ищу тебя не по своим делам, — сухо сказал он. — Мне от тебя ничего не надо.

Ни слова в ответ — только вопросительный взгляд.

— Один человек, которого наш покойный брат очень ценил, обратился ко мне за помощью. Его зовут Жан Мишель Кардель. Он и в самом деле очень порядочный человек, хотя по виду не скажешь. Из тех, кого война уже прожевала. Хотела было проглотить, но раздумала. Выплюнула… правда, с одной рукой. Но он не озлобился… повторяю еще раз: добрый, порядочный человек. И прошу тебя помочь, потому что он заслужил куда больше, чем я могу ему дать.

— Можешь рассказать по порядку?

Она долго слушала, не прерывая. Когда он закончил, отсыпала из изящной табакерки понюшку табака и с видимым наслаждением втянула в ноздрю.

Музыкально чихнула в носовой платок и спросила:

— Ну что ж, любимый брат… я вижу две возможности. Может случиться, что Эрик Тре Русур сам кузнец своего… своего несчастья. Но причине, которую мы никогда не узнаем, убил невесту, тут же раскаялся и попросил других помочь ему понести заслуженное, как он считает, наказание.

— А вторая? Вторая возможность?

— Заговор. Само собой, заговор.

— И каким способом я могу исключить эту вторую возможность? Исключить заговор?

Она встала и принялась ходить вдоль скамьи. Дойдет до края, повернет — и назад. Руки за спиной — точно как в детстве, когда поддавалась на его упрашивания и диктовала ответы на заданные отцом арифметические задачи.

— Знаешь, что в первую очередь приходит в голову? — спросила она задумчиво. — Деньги… Мне кажется, ты упустил из виду: юноша — единственный наследник Тре Русур. Кто теперь распоряжается поместьем, когда он недееспособен? Гот, кому больше всех выгодна трагедия, чаще всего и есть ее автор.

— И с чего начать?

— Управляющий. Этот… как ты его назвал… Свеннинг. Вряд ли есть причины подозревать его в каком-то злом умысле… но узнать, от кого он получает деньги… это же очевидно. Ты сказал, подпись владельца на контракте выглядела странно, не так ли?

— Почти клякса.

— И никаких других? Никто больше не подписал?

Эмиль покачал головой и удостоился кривой улыбки Хедвиг.

— Думаю, и сам сообразил. Что это означает? Это означает вот что: документ подписан без свидетелей, иначе стояли бы их подписи тоже. Потяните за эту ниточку и посмотрите, кто задергается. И если даже такой ход ничего не даст, только тогда вы имеете полное право сдаться. Сегодня же напиши управляющему… — Сестра запнулась.

— Свеннингу.

— Свеннингу. И попроси ответить как можно быстрее.

Несколько минут они обсуждали, как написать: содержание, формулировки, тон. И только когда письмо Свеннингу уже было обсуждено до деталей, Хедвиг прекратила свои колебательные движения вдоль скамьи и остановилась.

— Эмиль… эта история и в самом деле так для тебя важна?

— Да. Важна.

— Я понимаю… большой соблазн — стать вторым Сесилом. И у тебя, конечно, свои причины довести это дело до конца. Но это не значит, что ты должен быть чересчур доверчив.

— Что ты имеешь в виду?

— Этот Кардель… — Она сменила позу, точно готовилась к предстоящей филиппике. — Ты сказал, война его выплюнула, лишила всего: руки, возможностей нормальной жизни. А Сесил вернул ему достоинство и уверенность в себе… на время, по крайней мере. И вот Сесил умирает, а он находит тебя.

— Не он меня, а я его…

— Неважно. Он тебя, ты его… главное, вы с Сесилом очень похожи, и я решусь предположить, что Кардель увидел в тебе возможность вновь пережить это чувство. Чувство нужности. — Она задумалась на секунду, словно оценивала точность определения, и уверенно, с нажимом повторила: — Вот именно: нужности. Востребованности. Но помни: его лояльность Сесилу необязательно распространяется и на тебя. Он лоялен, даже не просто лоялен, он предан — но не тебе, а призраку. Человеку, ушедшему в мир иной. Человеку, которого с нами уже нет. Здесь-то и таится опасность. Кардель действует по велению сердца, а что значит — по велению сердца?

Это значит — капризно и непредсказуемо. Так что будь начеку.

Она села рядом, секунду подумала и придвинулась совсем близко.

— Ты собираешься рассказать ему про нашу встречу? Поделиться? Признаться, что помощь исходит не только от тебя?

Он открыл было рот, но не успел сказать ни слова.