Кардель начал жечь лучины. Высекал огнивом искры и ждал. Когда трут, по его мнению, тлел нормально, не выказывал намерений погаснуть, подносил к тлеющей губке лучину, давал ей сгореть до конца и брал следующую. Лучина, догорая, сгибалась в черную дугу, которая почему-то напоминала Винге привидение на кладбище.

Комната постепенно заполнялась то душистой, то невыносимо едкой древесной копотью, и в колеблющемся свете Винге показалось, что по руке его ползет какой-то жук. Он попытался его стряхнуть, но тот, похоже, даже не обратил внимания на грозный замах. Винге откинул с ног одеяла и чуть не закричал от ужаса: ноги его были облеплены червями, мухами и ярко-зелеными жуками. Свет испугал тварей, и они начали окапываться. Там, где они рыли свои норы, кожа пошла пузырями, чуть ли не булькала.

Впервые за все дни он испугался так, что закричал в голос.

Пальт намочил тряпку и приложил ему ко лбу.

— Ты их видишь? — с дрожью в голосе обратился к нему Винге. Впервые на «ты».

— Не знаю, о чем ты, — отплатил той же монетой Кардель. — Чертиков, что ли? Знаю одно: все, что ты видишь, существует только у тебя в голове.

Эмиль зажмурился из всех сил, услышал нарастающую барабанную дробь и не сразу понял, что этот костяной звук издают его собственные зубы.

Лихорадка началась позже. В короткие минуты облегчения, когда его сознание было уже не в состоянии оплакивать бедственное положение внутренних органов, Кардель был тут как тут. С влажной тряпкой или с размоченным в квасе куском хлеба. Винге покорно проглатывал еду, но удержать ни разу не удалось.

— Что вы от меня хотите?

Обращение на «ты» не привилось.

— Вы уже спрашивали раз двадцать.

— Да… знаю. Ответ ваш, извините, запамятовал. Может, на этот раз запомню.

— Мне нужна ваша помощь в деле, которое ни с того ни с сего свалилось мне на голове. Почему-то показалось… да нет, не показалось; уверен: голова у вас такая же светлая, как и у покойного брата. Редко так бывает: лицо такое же, а голова хуже. Но, друг мой, в таком виде… в таком виде вы ни на что не годитесь. Потому и делаю все, чтобы поставить вас на ноги. Как поправитесь, изложу свое предложение подробнее. И тогда, на трезвую голову, скажете: согласны мне помочь или нет. Если не захотите, откланяюсь. На том и покончим.

— Вы держите меня здесь насильно, как пленника. С какой стати я должен вам помогать?

— Слушайте, Винге… уж я-то знаю, здесь я спец. Перегонное… да вы и сами не хуже меня понимаете: перегонное на побегушках у старухи с косой, служит ей добровольно и в охотку. При ваших… э-э-э… питейных наклонностях вам остался год-два, не больше. Насильно или не насильно, я спасаю вашу жизнь.

— У меня нет ни малейшего представления о делах, которыми занимался мой брат.

— Ваш брат был одним из умнейших людей, которых я встретил в жизни. Вы, конечно, мало похожи на наливное яблочко, чего нет, того нет. Но, как ни крути, упали с того же дерева.

Винге задумчиво покачал головой и выразился так изящно, что Кардель одобрительно крякнул.

— Вы принимаете желаемое за действительное, мой друг.

Пальт стал мучительно искать достойный ответ на этот риторический шедевр, но не успел; последовало продолжение:

— Мы с братом совершенно разные люди. Не знаю, что вас с ним объединяло, но что-то, наверное, объединяло. Заменить его я не смогу.

Кардель мгновенно забыл про состязание в риторике и довольно долго сидел в задумчивости. Лучина догорела, и в полутьме голубовато-бледная физиономия Винге и в самом деле пугающе напоминала лицо его покойного брата в гробу.

Винге закрыл глаза, надеясь, что разговор на этом закончится. Но почти сразу услышал глухой стук кресала о кремень и почувствовал запах горящего трута. Он с трудом разлепил веки. Горела очередная лучина. Физиономия Карделя в инфернальной подсветке снизу навела его на дикую мысль — может, он уже попал в преисподнюю?

Вновь послышался хриплый бас:

— Может, вы и разные. Но у вас есть преимущество. Сесила свела в могилу чахотка, а у вас есть шанс выжить.

Эмиля зазнобило. Он натянул одеяло. Это повторялось не в первый раз: нестерпимый жар перешел в озноб. Он заговорил, и голос его выдавал обуревающий его страх.

— Что меня ждет?

— Еще несколько часов — и вас будет трясти так, что ни одна блоха не удержится. Все до единой сосклизнут. Так что есть и польза.

Наконец-то сон смилостивился над Эмилем Винге. Проспал несколько часов, а когда проснулся, тошнота как будто стала немного меньше, зато сердце билось так, что едва не выскакивало из груди.

— Кардель?

Стул под пальтом скрипнул — сменил позу.

— Тут я.

— Мне страшно.

В наступившей тишине Эмиль Винге ударил кулаком по кроватной раме. Потом еще раз, и еще, все чаще и чаще. Попытался приостановить пароксизм, удержать руку, но ничего из этого не вышло.

— Кардель?

— Вот-вот. Я предупреждал. Блохи паникуют.

Шли часы. Раз за разом повторял Кардель одно и то же мало похожее на правду утешение:


— Теперь худшее позади.

На рассвете седьмого дня из ушей Винге словно вынули затычки. Он внезапно услышал веселый и пронзительный утренний вопль петуха, посмотрел на Карделя, на свои руки, глубоко вдохнул и прислушался к ощущениям. Отвратительное, уже ставшее привычным жужжание под ложечкой исчезло.

И понял — да, правда.

Худшее позади.





9




Они стояли в переулке, в косой тени от дома напротив. Ни разу в жизни у Карделя не поворачивался язык назвать воздух в городе свежим. Но сейчас, после целой недели в затхлой комнате Винге, он был как нельзя более близок к понятию «свежий». Все познается в сравнении, говорил Сесил. Он покосился на Винге — тот тоже дышал и не мог надышаться. По-прежнему бледен и тощ, но в нем произошли большие изменения. Изменения эти Карделю были хорошо знакомы: они происходят едва ли не с каждым, кто, улизнув от неминуемой смерти, обогатился важным знанием: жизнь дана нам взаймы, и с ней надо обходиться бережно и разумно. Эмиль Винге растерянно помаргивал — вид у него был такой, словно он видит все это впервые в жизни. Раз за разом переводил взгляд с конька крыши на канаву, и в конце концов на руках ни с того ни с сего появилась гусиная кожа.

— Все как-то… чересчур резко.

— Ничего не резко. Как всегда. Это раньше все было в тумане.

В переулке появился человечек, согнувшийся под тяжестью небольшого, но, видимо, тяжелого ящика.

— Не угодно ли заглянуть в мой калейдоскоп! Вас ожидает завораживающее зрелище, после которого наш бренный мир покажется скучным и неинтере…

Кардель пробормотал ругательство и отогнал его недвусмысленным движением руки. Гот, поглядев на физиономию пальта, мгновенно исчез.

— Шарлатан. — Кардель усмехнулся.

Пробежал мальчишка с визжащим поросенком на руках. Винге с болезненной гримасой зажмурился — уличный шум его угнетал.

— Господи, как много я не помню… — тихо сказал он, открыв глаза.

— Еще бы… но хоть что-то помните?

— Упсалу. Мою студенческую комнатушку. Помню, как на меня смотрели… ожидали невесть каких свершений. Как же — брат великого Сесила… надежды, ожидания, мерзкая смесь уважения и зависти. Помню своих однокурсников… наверняка сдали выпускные экзамены, получили должности и разъехались. Потом другие однокурсники, а потом и третьи… Мне они казались все моложе и моложе. Старел только я. На моих глазах фамилия Винге, которую благодаря брату произносили с благоговением, чуть ли не с трепетом, забывалась. Для новых поколений она уже становилась пустым звуком. Сотрясением воздуха. «Вин-ге? А кто это?»

Эмиль Винге погрузился в размышления. Ни с того ни с сего начал грызть ноготь большого пальца с такой яростью, что Кардель немного испугался: как бы в расстроенных чувствах не откусил весь палец. Но Эмиль быстро очнулся, брезгливо посмотрел на палец и убрал руку. Резко и тревожно повернул голову — видно, что-то его испугало.

Сделал быстрый шаг назад и прислонился к грубо оштукатуренному фасаду.

— Вы не слышали?

Кардель прислушался. Доносилось журчание толпы на Корабельной набережной, звяканье стекла — наверняка сейчас из-за угла вывернется уличный торговец. Что еще? Вот, только теперь: дробный перестук копыт по булыжной мостовой.

Он недоуменно глянул на Винге.

Тот покачал головой.

— Мы не могли бы пойти куда-нибудь, где дома… где дома не стоят так тесно?

Они прошли несколько десятков метров, и небесный свод открылся над ними во всей красе: Дворцовый взвоз. Внизу, сквозь немыслимое переплетение такелажа стоящих у причала судов, голубыми искрами вспыхивало море. У Эмиля сразу выпрямилась спина. И взгляд уже не блуждал опасливо, он несколько секунд с видимым удовольствием наслаждался открывшимся великолепием.

Кардель подошел к пустому постаменту посередине площади и оперся о него спиной.

— Вдова… на прошлой неделе ко мне пришла вдова по имени Коллинг. Ее дочь погибла… скажем так… как говорил ваш брат, насильственной смертью. Матери сказали, что девушку загрызли волки. Но у нее есть основания подозревать, что это были волки другого сорта… из тех, что шкуру оставляют дома. И никто не хочет ей помочь найти их. Мне удалось получить помощь полицейского управления. Чудом, вообще-то, и при одном условии: делом займусь я сам.

Он опустил глаза и поковырял носком башмака булыжник.

— Осенью прошлого года ваш брат попросил меня ему помочь. Жить ему оставалось недолго… должно быть, посчитал, что в деле может понадобиться сила, а силы у меня, сами видите… Думаю, Сесил с самого начала знал, что я соглашусь. Он-то человека насквозь видел, Сесил. Знал, что соглашусь, и знал, почему. И верил мне. То есть, мне кажется, что верил… — Он запнулся и решительно произнес: — Ничего мне не кажется. Верил — и все тут. Да… сила-то при мне, никуда не делась, но… я сейчас один. Как и ваш брат был, пока меня не нашел. Только он искал кого поздоровей, а я… выше воротника у меня не совсем… не все есть, что требуется. Поэтому сейчас вроде бы наоборот выходит. Он силу искал, а я умную голову. Я, к примеру, не могу заглянуть вам в душу, как брат ваш заглянул в мою. Но тут еще вот что… ваш брат мне и в самом деле верил, а вот вы… поверите ли? Тут без доверия, скажу я вам, шагу не сделаешь, а если и сделаешь, то в такое дерьмо вляпаешься — вряд ли кто вытащит.

Кардель достал из кошелька риксдалер. Детский профиль кронпринца повернут в сторону трона, занять который раньше, чем через два года, он не сможет ни при каких условиях. Протянул монету Винге. Тот вопрошающе на него уставился, но даже руки не поднял, чтобы взять монету.

— Вот так… вы теперь знаете, на что я надеюсь, — это раз. А два — мои, так сказать, силовые аргументы закончились. Я просто прошу о помощи. У вас есть возможность разоблачить негодяя, зверски убившего девочку в день ее свадьбы. И еще вот что… пока я с вами рядом, у вас, кроме собственной совести, есть и более, прошу прощения, разумный способ воздержаться от выпивки. Деньги есть и еще. Половина ваша. Но… если мои опасения верны, денег этих недостаточно, чтобы компенсировать усилия, которые от нас потребуются. Дорога предстоит долгая, трудная… короче, дорога к цели, про которую мы ни шиша не знаем. Да и опасности, думаю, немалые.

Часы на башне Святой Гертруды пробили третью четверть.

— Скоро десять. Давайте так: если надумаете, в четыре часа встретимся у гребной переправы. Если нет — что ж… этих денег хватит и на дорогу домой, и на выпивку, если вы захотите забыть страдания этой недели. Только запомните: если опять уйдете в запой, никому и никогда вы нужны не будете. На вас махнут рукой и забудут о вашем существовании.

Кардель больше не сказал ни слова. Даже не попрощался. Повернулся и стал быстро спускаться к морю. Дошел до Корабельной набережной и пошел направо, к Слюссену. Солнце било прямо в глаза. Время от времени он зажмуривался и вслушивался в приближающееся с каждым шагом радостное бурление порога. Воды Меларена, которые еще три минуты назад с отвращением крутили мельничные колеса, проскакивали шлюз и с восторгом бросались в объятия соленых балтийских сестер.

Миновав низкое мрачное здание таможни, Кардель уселся на каменной лестнице у самой воды и стал ждать. То и дело причаливали лодки на Корабельный остров.