Когда Сесил Винге проснулся во вторник утром после нескольких часов сна, в его комнате было очень холодно. Все еще плохо соображая спросонья, он удивился, что накрыт незнакомым одеялом. Темное, плотное одеяло. Кто-то здесь был.

Это не его одеяло, у него серое.

Он постепенно пришел в себя и понял, что ошибся. Одеяло потемнело от крови, уже свернувшейся и образовавшей толстую багрово-черную корку. Наверное, в глубоком сне он не заметил, как начал кашлять. Такая же корка на подбородке и на шее. Он посмотрел в зеркало – кожа настолько бледна, что кажется прозрачной. Сколько же крови он потерял?

Посмотрел на пальцы. Тоже белые как мел. Он встал и чуть не упал – в ногах не было чувствительности. С таким же успехом это могли быть деревянные протезы. Он кое-как добрался до ведра с водой. Вода замерзла, и, если Юханнесу Балку удалось пробить ледяную корку пальцем, ему пришлось несколько раз ударить обернутым в тряпку кулаком. Налил воды в рукомойник, умылся, оттер с лица черные струпья свернувшейся крови и напился прямо из ведра. Постарался выпить как можно больше, опасаясь обезвоживания. Жажда – верный признак, что он потерял немало жидкости.

Преодолевая слабость, оделся, спустился в кухню и послал служанку за дрожками. Ему надо в Город между мостами. Встретиться с Микелем Карделем.



Пар от свежесваренного кофе поднимался к потолочным балкам кофейни «Малая Биржа». Несмотря на раннее утро, народу довольно много: ранние пташки и школяры вперемежку со страдающими от похмелья беднягами и наемными работниками, желающими подкрепиться чашкой кофе перед встречей с работодателем. Сесил Винге опоздал на встречу, но угрызения совести прекратились, когда он увидел, что Карделя еще нет. Сесил Винге погрузился в невеселые мысли. Он сидел почти неподвижно, изредка поднося к губам дымящуюся чашку, пока на пороге не появилась внушительная фигура, занявшая почти весь дверной пролет. Пальт потоптался у порога, сбивая снег с сапог, а потом отряхнулся с почти собачьей резвостью.

– Прошу извинить. Наткнулся на Блума… его мотало от фасада к фасаду на Свартмангатан. Совесть не позволила оставить его в таком виде, так что я чуть не на руках донес беднягу в Индебету и заволок в его контору. Пусть проспится, не рискуя замерзнуть насмерть.

– Что он праздновал?

– Наоборот… не так легко было понять, что он бормочет, но все-таки я сообразил, что пришла депеша – завтра сюда явится Ульхольм со всеми своими пожитками. Новый полицеймейстер. Он, как я понял, уже готов занять кресло Норлина, примерить его мантию. У Блума, конечно, есть свои недостатки, но в душе он все-таки неплохой парень, с совестью, и ему вовсе не улыбается служить под началом откровенного жулика. Вот он и надрался с горя. А вы, Сесил? Что вам удалось вытянуть из Балка?

– Юханнес Балк поведал историю, которую можно почитать руководством по воспитанию монстров. Я и раньше осознавал, но никогда с такой ясностью, Жан Мишель: никто не становится чудовищем, не побывав предварительно жертвой. Но я еще не закончил. Кое-что в его рассказе не рифмуется. Прежде чем я встречусь с ним опять, я должен либо подтвердить, либо отвергнуть мои подозрения.

Микель Кардель посмотрел на свою деревянную руку и вспомнил все нанесенные ею жестокие, часто незаслуженные удары. Кому-кому, а ему было нечего возразить Винге. Он побывал жертвой и вполне мог бы стать чудовищем.

– Жан Мишель, я хочу вас кое о чем попросить.

– От вас – любая просьба.

– Мне нужно выиграть время до появления Ульхольма. Хотя бы один день.

Кардель удивился:

– А чем Ульхольм может вам помешать, если займет кресло полицеймейстера?

– Думаю, что он выберет линию наименьшего сопротивления и немедленно освободит меня от данных мне Норлином полномочий. Объявит расследование законченным и отпустит Балка в ту же минуту, как узнает о его существовании.

– Но как же так? Ведь даже у полицеймейстера нет неограниченной власти. Почему тогда не судить Балка немедленно? Уж процесс-то он отменить не сможет?

Винге наградил Карделя взглядом, полным уважения и понимания.

– Я хочу понять до конца мотив Балка, прежде чем зарегистрировать его в суде и внести его имя в протокол. Только тогда я могу решить, как провести судебный процесс. Поэтому, Жан Мишель, мне нужен еще один день. Всего один день. Если вы сможете это устроить, есть надежда.

– Надежда? На что?

– Поверьте, я ничего не собираюсь от вас скрывать, но сейчас у меня совершенно нет времени. Умоляю вас набраться терпения.

– И как вы это себе представляете? Как бывший пальт может остановить заступающего на должность полицеймейстера?

– На этот вопрос у меня нет ответа, Жан Мишель, и главное, я не могу предложить вам помощь. У меня есть срочное дело, даже не дело, а долг. И я обязан его выполнить.

Кардель запустил руку в шевелюру, состроил задумчивую гримасу и некоторое время сидел молча, выстукивая деревянной рукой по столу военный марш. Примерно через минуту он поднял голову и, весело прищурившись, посмотрел на Винге:

– Если этот один день – все, что вам нужно, вы его получите.

Он развернулся на скамье и помахал служанке.

– Девочка, милая… забери у меня этот чертов кофе и принеси перегонного. Микелю Карделю надо подумать. Ничто так не стимулирует вдохновение, как стаканчик крепкого.

Винге оставил его и двинулся к Жженой Пустоши, пригибаясь под ветром. Он прижал платок к губам и старался дышать как можно реже и поверхностнее, панически боясь неосторожно вдохнуть колючий ледяной воздух и закашляться. Не отнимая платок, он набрал горсть снега, потер лицо и пересек площадь.





14




На углу Престгатан, по дороге на рынок на Большой площади, Анна Стина частенько видит нищего. Он сидит на двух чурбаках – соорудил некоторое подобие табуретки и выставил вперед руки, источник пропитания. Настолько жуткого вида, что прохожий либо останавливается поглазеть, либо в ужасе отворачивается.

И это не следствие ожога. Кажется, неведомый скульптор обратил его плоть в воск, отлил в странные, привидевшиеся ему в ночном кошмаре формы и оставил застывать. Короткие пальцы без ногтей, ладони в странных буграх и провалах, а розоватая кожа тонка и мягка, как у новорожденного.


Обычно Анна Стина проходит мимо и отводит глаза, но на этот раз ей нужен именно он, этот нищий. И надо же – на обычном месте его нет. Придется ждать. Она топчется на снегу, стараясь согреться. Кажется, прошла вечность, пока он появился, этот нищий, с чурбаками под мышкой и обернутыми в валяную подстилку руками. Она дала ему время привести в порядок рабочее место, дождалась, пока он размотает тряпку, постелет ее на табуретку и выставит на всеобщее обозрение свои страшные руки. Мертвые руки, на которых не тают снежинки.

Анна Стина подошла и протянула ему сэкономленный от собственного завтрака хлеб.

Нищий поморгал, ошеломленный несоответствием щедрости подаяния и обликом дарительницы, и спросил настороженно:

– Благослови тебя Бог, дитя, чем я заслужил такую милость?

– Хочу послушать, что случилось с твоими руками.

Нищий осклабился едва ли не с облегчением:

– Да я сто раз рассказывал и брал подешевле. Ты когда-нибудь была у озера Клара?

Анна Стина молча кивнула.

– Тогда знаешь, какой там запах. И это не гниль в воде, не отбросы на берегу. Нет, там по-другому воняет. От мануфактуры, я там в молодости работал. Мыло они делают. Всякое-разное – и простое, для рождественской бани таких, как мы с тобой, и с отдушкой, для утреннего туалета господ аристократов. Работа та же, разница в аромате. Но туши, из которых выплавляют жир, воняют – не приведи Господи. Потом этот жир смешивают кое с чем и дают застыть. Ты до десяти не успеешь сосчитать – и пожалуйста, мыло готово, мойся на здоровье… Да, вот так вот. Молодой я был, резвый… Мне надо было смешать поташ с известью. Поторопился по молодости, просыпал порошок на руки, да и сунул в ведро с водой. Мастер завопил, дескать, ты спятил, что ли, – да поздно было. Как в кипящее масло окунул. Поташ… он под водой горит, понимаешь. А получилось вот что… – Он поднял изуродованные кисти чуть не к ее носу. – Они меня пожалели, оставили с метлой ходить… Но метлой, сама понимаешь, на хлеб не заработаешь.

Анна Стина задумалась.

– Больно было?

Нищий захохотал.

– Как пощупать преисподнюю, деточка, как преисподнюю, куда мне уж точно дорога.

Заметив, что она не приняла шутку, он сделался серьезнее.

– Ничего хуже в жизни не было. Мастер оттер мне руки шерстяной тряпкой от этой кипящей каши, кожа вся сошла. Сгорела. Лимонным соком поливали… Может, без лимонов было бы еще хуже, но несколько дней я словно горящие угли в руках сжимал.

Он с отвращением сплюнул, а когда поднял на нее глаза, хорошее настроение как рукой сняло.

– Что еще? Вспомнил всю историю – и теперь думаю, что могла бы подать и побольше.

– А можешь сделать для меня такую смесь? Я заплачу.



Озеро Клара не близко – они шли не меньше получаса. Анне Стине показалось, что мануфактура на берегу наклонилась к замерзшей воде, будто почва под ней уже не выдерживала веса тяжелого, уродливого здания. Наверняка обман зрения. Дождались, пока сядет солнце и рабочие начнут расходиться по домам. Серые фигуры тянулись унылой цепочкой, а нищий, шевеля губами и искалеченными пальцами, пересчитывал – все ли вышли? Беспокойно оглянулся и дал знак – пошли.

Обогнули обращенный к холму фасад мыловаренной мануфактуры и вышли к озеру. Здесь здание стояло на массивных сваях. Просвет между льдом и основанием был достаточен, чтобы пролезть на корточках. Они оказались под полом мануфактуры. Нищий начал ощупывать доски, то и дело оскальзаясь на льду и сопровождая каждое неудачное движение грязной руганью. В конце концов он обнаружил знакомую ему щель, просунул руку, снял засов и отшатнулся, чтобы не получить по голове упавшей крышкой люка. Они пролезли в люк и наткнулись на большую кучу мусора – Анна Стина догадалась, что люк предназначен для сбрасывания накопившегося мусора в озеро, а пока лед не тронется, мусор складывают поближе к дыре.

Ее спутник прижал руку к губам – на тот случай, если на фабрике кто-то остался и может обратить внимание на пар от его дыхания. Долго прислушивался и наконец подал знак – все спокойно.





15




Кардель помахал здоровой рукой и несколько раз сжал и разжал кулак, пытаясь восстановить кровоток в замерзших пальцах. Он ждал уже больше получаса. Служанка не пожелала впустить в дом незнакомца, да еще с такой грозной внешностью. Заставила дожидаться хозяйку во дворе.

– Вот-вот придет, – бросила она, а когда он попросил что-нибудь согревающее, хмыкнула, хлопнула дверью у него перед носом и скрылась в доме.

Он устал ждать. То и дело вставал на цыпочки – только так удавалось увидеть часы на башне Катарины, скрывающиеся за коньком крыши соседнего дома. На пятый или шестой раз понял, что стрелки не движутся. Должно быть, проникла влага, и преодолеть сопротивление льда зубчатым колесикам механизма… это им не по зубчикам.

Не успел он посмеяться собственному каламбуру, в двери открылось смотровое окошко и его окликнула та же нахальная круглолицая служанка.

– Он может зайти в сени и выпить домашнего пива, – сказала она в третьем лице, словно подчеркивая незначительность посетителя. – Теплого, если пожелает. Хозяйка скоро примет.

Еще и это. Оказывается, вдова все время была дома. Он разозлился, но мысль о теплом пиве заставила его забыть планы отмщения, которые он уже начал вынашивать. Кардель счистил с плеч несуществующий снег, вежливо потоптался у порога, отряхивая сапоги, и оказался в теплых сенях. В доме пахло свежевыпеченным хлебом. Он снял задубевший камзол, сделал глоток горячего крепкого пива и благодарно вздохнул, чувствуя приятную ломоту согревающегося тела.

Сразу за кухней, в полутемной комнате его ждала хозяйка дома, вдова Фрёман. Она не снимала траур, хотя муж ее отправился в мир иной уже много лет назад. Вдове было не меньше шестидесяти. Детей у супружеской пары, как он догадывался, никогда не было, и вдова от тоски по умершему мужу никуда из дому не выходила. Сидела у камина, прямая, как кочерга. В ее лице Кардель не обнаружил даже малейшего признака жалости к своей горькой судьбе; наоборот. Сосредоточенная, суровая мина – дескать, если мой любимый муж помер, если мир подложил мне такую свинью, – ничего, отплачу той же монетой. Она не вознаградила его даже кивком.

Он прокашлялся.

– Мир этому дому.

Вдова Фрёман повернула голову в его сторону, посмотрела на него суровым немигающим взглядом, и у него тут же появилось ощущение, что она уже знает о нем все, что ей надо знать. Вдова помедлила с ответом.

– Мне сказала служанка, что вас зовут Кардель, что вы служите в сепарат-страже. Какая нужда вас сюда привела – далеко за пределами моего понимания. Если бы жизнь не была так однообразна, я бы даже думать не стала – велела бы служанке вас выпроводить. Что вам надо?