Парень схватился за живот, застонал и сполз по стене дома. Кардель ногой отодвинул снег, сел рядом и подождал, пока тот придет в себя.

– Набей рот снегом, мальчуган, – посоветовал он. – Сразу станет лучше.

Парень зло на него глянул, но совета послушался.

– Лучше, правда?

Последовал угрюмый кивок.

– С чего ты бросился бежать? Я не причиню тебе зла. Хочу только узнать кое-что. Покажи-ка мне перстенек у тебя на пальце. Не бойся, не украду.

Парень намочил снегом палец и с усилием скрутил перстень. Герб не такой, как у Карла Юхана. А все остальное… как и предполагал Кардель. Не отличить. И камень, и кольцо.

– Где ты его взял?

– Герб моего рода. Получил в наследство от отца, – еле слышно, все еще морщась от боли, сказал парень.

– Ну да, как же. Из тебя такой же дворянин, как из меня Густав Адольф, только что одержавший победу при Лютцене.

Еще один злобный взгляд в ответ.

– В Стокгольме полно ювелиров. Не из тех, что служат при дворе, но уж точно не хуже. За плату сделают любой герб.

– Чтобы ты с твоими приятелями могли выдавать себя за знать?

Парень покосился на деревянный кулак Карделя, из которого по-прежнему торчал нож.

– Такому дуболому, как ты, не понять. У тебя даже и желания нет чего-то добиться.

Кардель засмеялся.

– И много их, этих фальшивых перстней?

– С каждым годом все больше. То и дело натыкаешься. А ты что думаешь, мало найдется ворон, готовых платить за павлиньи перья? – Парень горько усмехнулся. – Если ты так интересуешься, удивляюсь, почему не замечал раньше.

– Раньше не интересовался.

Кардель набил рот табаком и протянул кисет парню. Тот пожал плечами, взял щепотку и засунул за щеку.

– А как тебя зовут?

– Карстен Нордстрём. Но в городе меня знают, как Карстена Викаре.

Карстен Викаре… Кардель совсем недавно слышал это имя. Но где? Он перемалывал табак зубами, пока рот не наполнился горьковатым возбуждающим соком. Не надо было так напиваться… выплюнул на снег коричневую струйку табачного сока, и его осенило.

– Викаре! Карточный шулер… Значит, ты со своими подельниками облапошиваешь приятелей? Раздеваешь их догола? Вы их называете «кроликами»… Кристофер Бликс. Может, вспомнишь такого?

На лбу парня, несмотря на мороз, выступил пот.

– Бликса нет в живых. Он утопился в Рыцарском заливе сразу после свадьбы.

– Вот оно что…

– Но мы же этого не хотели! Игра есть игра! Всего лишь игра…

Значит, Кристофер Бликс мертв… Хотя Кардель почти не надеялся увидеть ученика фельдшера живым, но известие наполнило его сердце горечью. Семнадцать лет… такая короткая жизнь, омраченная ужасами чужих смертей и закончившаяся ужасом собственной. Может, мальчик и был труслив, но Кардель вовсе не был уверен, что, попади в его положение, он решился бы на что-то другое.

– И на сколько вы его ободрали? И его друга? Сто риксдалеров? Знаешь, парень, хоть с Бликсом я почти не знаком, он мне успел понравиться. И мне очень жаль, что пришлось тебе соврать.

Карстен Викаре поднял бровь:

– В каком смысле?

– В прямом. Сказал, что не причиню тебе зла.





5





На следующее утро Кардель за чашкой огненно-горячего кофе в «Малой Бирже» рассказал Винге про ночную встречу. Но не все. Даже не назвал Карстена Викаре по имени. И удивился: никогда раньше не видел он Винге в таком хорошем настроении.

– Похоже, удача нам улыбнулась, Жан Мишель. Какое совпадение! И прошу принять мои поздравления – вы не могли использовать подвернувшийся шанс лучше. Впервые за все время мы узнали так много о Карле Юхане. Он молод, он откуда-то приходит в Стокгольм с мечтой о лучшей жизни, по чьей-то подсказке идет к ювелиру и заказывает себя фамильный перстень с гербом. Фабрикует дворянское происхождение.

Карделю было намного труднее переварить новые сведения, поэтому он не понимал энтузиазма Сесила Винге.

– Все, конечно, замечательно, но я не понимаю, что изменилось. Мы не знаем его имени. Что мы можем сделать без имени? Разве что искать ювелира, который сделал этот перстень?

Винге покачал головой:

– Таких слишком много. К тому же почти все они работают незаконно, без разрешения и без ведома старейшин цеха, и найти их имена ничуть не легче, чем имя самого Карла Юхана. И даже если мы найдем мастера, не могу представить причину, по которой Карл Юхан сообщил бы ему свое имя. Ни настоящее, ни, вполне возможно, вымышленное.

Кардель обреченно кивнул:

– А я что говорил? Что есть, то есть. То и будем есть. Мы не на дюйм не приблизились.

– И да, и нет. Когда мы с вами рассматривали герб Карла Юхана, меня все время преследовало некое дежавю. Что-то он мне напомнил, но я никак не мог сообразить, что именно. И до сих пор не могу. Но вот что я знаю совершенно точно, Жан Мишель: этот герб не принадлежит ни к одному роду, которому когда-либо выдали шведскую дворянскую грамоту. А теперь все стало на свои места: Карл Юхан сам нарисовал свой герб.

– И что?

– Пока не знаю… пока не знаю, Жан Мишель. Надо подумать.



В городе ветер. Над сугробами вьется снежный дымок. Кардель потянулся, расправляя затекшую спину, поскользнулся, нелепо взмахнул руками и рухнул на спину. Слава богу, в сугроб. Он цветисто выругался.

– Слушайте, Сесил… – сказал он, не вставая. – Трактир «Золотое солнышко» совсем рядом. Эта чертова стужа вызывает жажду. Я знаю, вы терпеть не можете крепких напитков, но у меня, как у пьющего, другая точка зрения. Если что-то шевелится в башке и никак не выходит наружу, выход один: встряхнуть мозги стаканом крепкого.

Винге открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и с поклоном протянул Карделю руку. Кардель покачал головой и неуклюже, опираясь на одну руку, поднялся – даже четверти его веса хватило бы, чтобы опрокинуть тонкого как былинка Винге в тот же самый сугроб.

В «Золотом солнышке» весело потрескивал огонь в печи, догрызая малиновые скелетики дров. Им принесли по куску ржаного хлеба с ломтиками сыра, горячий шоколад и большой кувшин теплого красного вина. Покончив с сыром, Кардель заказал еду: рагу из репы, лука и моркови и остатки тощего зимнего зайца под коричневым жидким соусом.

Они пили стакан за стаканом, и Кардель с удивлением и даже с некоторым разочарованием отметил, что вино не производит на Сесила Винге никакого действия, разве что немного порозовели белые как мел щеки. Еще больше его удивило, что Винге заговорил первым:

– Позвольте обрисовать задачу, Жан Мишель. Если вы любите кого-то больше, чем самого себя, разве не естественно, что вы сделаете все от вас зависящее, чтобы сделать предмет вашей любви счастливым?

Кардель наморщил лоб, выпятил губу и покачал головой:

– Я не так-то много знаю о таких вещах.

– Разумеется знаете. Невозможно стать человеком, не столкнувшись так или иначе с подобной дилеммой.

Кардель отвернулся и долго смотрел на игру огня в печи.

– Переживания такого сорта ни к чему хорошему не ведут. Тот, кого ты любишь, бросит тебя по той или иной причине, и тебе будет еще хуже.

– Мудрый ответ, Жан Мишель, очень мудрый и очень важный для понимания дальнейших рассуждений. Давайте обратимся к конкретному примеру. Представьте себе, что человек знает, что умирает. Он знает, что жена любит его не меньше, чем он ее, и его смерть принесет ей неисчислимые страдания. Мысль о ее жизни после его ухода гложет его днем и ночью. Он представляет ее в вечном трауре, в добровольном отшельничестве, отвергающей все предложения… представляет, как она намеренно губит свою молодость. И он, этот умирающий, пытается придумать, как этому помешать. Представьте, Жан Мишель, на свою судьбу он уже не может повлиять, но всеми силами старается облегчить свой уход для любимой женщины. Вы следите за моей мыслью?

Кардель молча кивнул. Винге потянулся за кувшином с вином и налил себе бокал. До краев.

– Умирающий знает свою жену лучше, чем кто-либо. Он знает ее предпочтения, знает, что ей нравится, а что не по душе. И как-то на балу он встречает красивого молодого капрала, в роскошном мундире, с черными усами и блестящим будущим. Заговорив с ним, наш умирающий убеждается, что капрал не только красив, но и умен, и добр. К тому же по-юношески доверчив, что встречается не часто и всегда радует сердце. Умирающий муж приглашает капрала в дом, они становятся друзьями. Он представляет его жене, чья грусть перед неизбежной кончиной мужа придает ее красоте особое, неизъяснимое очарование. Они встречаются все вместе чаще и чаще, и муж начинает выискивать предлоги, чтобы оставить их вдвоем. Не сразу… далеко не сразу между юным капралом и женой угасающего мужа вспыхивает взаимное чувство. Муж понимает, что, когда он испустит последний вздох, они утрут друг другу слезы и пойдут по жизни дальше. Рука об руку. Заключат брачный союз…

Винге закрыл глаза и в несколько глотков осушил бокал, запрокинув голову так, что собранные в пучок волосы коснулись спины.

– У них скоро будет ребенок.

Он поперхнулся вином и закашлялся. Кардель уставился на него едва ли не с ужасом:

– И вы это сделали? Вы что, с ума сошли?

– Именно это я сделал, Жан Мишель. – Винге протер платком глаза и на секунду приложил его к губам. – И у меня не было никаких причин предполагать, что мой план не удастся.

– Только вы не учли, что живые люди – не костяшки на счетах. И не цифры в журнале счетовода.

– Повторяю – у меня не было причин предполагать, что я ошибся в расчетах, Жан Мишель, – повторил Винге. – Но! Мой кашель заглушал их любовные стоны, и, если бы я мог удержаться и не входить в спальню, все шло бы именно так, как я планировал. Но одно дело – рассчитывать и планировать, и совсем другое – увидеть собственными глазами. В тот же вечер я покинул дом и переехал к Роселиусу.

– А ребенок? Кто отец ребенка? Вы или капрал?

– Не знаю, – коротко ответил Винге и замолчал.

За окном трактира в снежном дыму мелькали тени прохожих с расставленными для равновесия руками. Служанка небрежно кинула в печь полено, и на пол посыпался дождь искр. Кардель кинулся к печи, и они вместе со служанкой начали затаптывать огонь.

– Какого черта, девчонка! Надо осторожнее. Одной искры достаточно, а ты чуть пожар не устроила. Доски на полу сухие, вспыхнут, как трут.