Но, может, оно и сейчас ещё билось. Совершало последние толчки, не веря, что уже нет смысла, трепыхалось в агонии. Уже не живое, но пока и не до конца мёртвое. И Кирино сердце вторило ему, готовое вот-вот остановиться. От страха.

Прохожий не шевелился и руки не убирал, и его скрытая внешность проявлялась всё ярче, растворяя в себе нормальные человеческие черты. А тело под рукой как будто начало сдуваться, оседало, темнело, морщилось, с каждой секундой становясь всё больше похожим на высохшую древнюю мумию. А потом по нему побежали синие огоньки, едва заметные при дневном свете.

Прохожий распрямился, отодвинулся, пламя вспыхнуло, целиком охватив мертвеца, и через несколько минут от бомжа остались только изломанный силуэт, нарисованный на каменных ступенях белёсым пеплом, да куртка, траурным флагом висящая на ветке. А жуткая внешность опять спряталась под привычной человеческой. Едва просматривалась. Для Киры. Остальные наверняка бы её не разглядели, приняли бы прохожего за самого обычного мужчину средних лет.

Да и Кира на него больше не смотрела, вжималась спиной в дерево, дышала глубоко и громко. Глаза закрыла, потому что перед ними плыли тёмные круги, а парковый пейзаж превратился в отражение на воде, искажённое сильной рябью. И словно неведомый груз давил вниз, колени обессиленно подгибались.

Ну почему? Почему она такая дура ненормальная? Зачем она потащилась за незнакомым человеком? Да ведь и не человеком. Он же по-настоящему страшный и, даже самому тупому ясно, очень опасный.

И куда потащилась? В парк. В котором утром безлюдно и пусто. Ори громче пожарный сирены – тебя никто не услышит. Некому потому что. А если бы этот жуткий незнакомец заметил её раньше, чем бомжа, теперь бы Кирин прах раздувал ветер?

Бежать отсюда! Как можно скорее.

Кира отлепилась от дерева, одновременно открывая глаза, но тут же опять впечаталась в ствол, крепко ударилась затылком, но совсем не почувствовала боли. Все прочие ощущения перебил ужас.

Прохожий стоял прямо перед ней, меньше чем в одном шаге, и смотрел в упор двумя парами глаз. Обычными, человеческими, светло-карими, и сквозь них ещё одними. Полыхающими синим огнём, за которым пряталась бездонная чернота. Смотрел, не отрываясь, и, кажется, прекрасно понимал: Кира видит то, что видеть не должна.

Мамочки! Что сейчас будет?

Кира уже опять слышала омерзительный хруст ломающихся костей, её костей, видела синие огоньки, перебегающие по её безжизненному телу. Пепел забьётся в трещины коры, да и ту не пощадит странное пламя, обуглит, обожжёт до черноты. И на дереве тоже останется выгоревший отпечаток – последняя память о Кире. А впереди её ждёт…

Да, тот самый мрак, что прячется за пламенем дьявольских глаз. Вечный мрак, и более ничего нет. И Киры тоже нет.

Мамочки!

– Я… – через силу выдавила она, желая заверить, что ничего не видела, ни о чём не догадывается и, вообще, никому никогда не расскажет, что заходила с утра в парк. Она же в школе должна быть, на уроке. – Я…

Но прохожий не стал слушать. Отступил, развернулся, пошёл прочь, не оглядываясь. Не слишком торопился, но постепенно скрывался за деревьями и наконец исчез совсем.

Кира сползла вниз, скользя спиной по стволу. Ткань куртки и ремень сумки цеплялись за неровности коры, обиженно шуршали. Кира обхватила руками колени, уткнулась в них лицом.

Сколько просидела – неизвестно. Время совсем не имело значения. Может, и вовсе не существовало. Всё не существовало. Бред, наваждение. Ну не бывает же такого на самом деле. Ну ведь правда – не бывает?

Потом Кира кое-как поднялась, двинулась к выходу. Брела по тропинке, запинаясь за собственные ноги. Неведомый груз по-прежнему тянул вниз.

Наверное, это из-за набитой учебниками и тетрадями сумки. Хотелось скинуть её с плеча, отбросить прочь. Зачем она, такая тяжёлая? И школа – зачем? Хотелось упасть на плотно утрамбованную земляную дорожку, свернуться клубочком, заснуть.

Кира так и сделала: упала, возле самых ворот, не удержалась. Мир поплыл из-под ног, открывая чёрную бездну, внутри которой полыхал синий огонь, и Кира рухнула вниз, во мрак. Она же предполагала, что именно это и случится.





* * *


Очнулась Кира на кушетке в больничном кабинете. За столом сидела тётенька в белом халате. Врач или медсестра. Заметила, что Кира шевелится, сразу встала со стула, подошла, устроилась на краю кушетки возле Кириных колен.

– Ну что, очухалась? Как себя чувствуешь?

– Не знаю, – честно ответила Кира.

Никак она себя не чувствовала. И в мыслях, и в ощущениях сплошной туман.

– Что-нибудь болит? – не унималась врачиха, и Кира призналась:

– Живот.

– Тянет вниз и как будто что-то сжимается внутри, а потом немного отпускает?

– Ага.

Кира удивилась: до чего точно описала врачиха изводящую её боль.

– Тебе сколько лет?

– Одиннадцать. Скоро двенадцать исполнится.

– А крови нет?

– Крови… – Голос у Киры дрогнул.

Неужели она и правда умирает? Истекает кровью. Тот ужасный прохожий всё-таки сделал с ней что-то?


Врачиха улыбнулась, накрыла Кирину ладонь своей, тёплой и мягкой.

– Ну что ты сразу испугалась! Да ведь знаешь уже, наверное, что такое «критические дни». О чём не надо вы всегда раньше времени узнаёте. – Кира смутилась, отвернула лицо, а врачиха продолжала говорить. – Скоро мама за тобой приедет. Нашли её телефон в твоём дневнике. Это хорошо у вас в гимназии придумали, телефоны родителей в дневнике писать. И дожидаться не понадобилось, когда ты в себя придёшь. А теперь вот – на! Таблеточку выпей. Но-шпу. От неё точно полегчает.

Врачиха принесла со стола заранее приготовленные стакан с водой и маленькую жёлтую таблетку. Кира бросила её в рот, но запивать не торопилась. И зря. Таблетка оказалась ужасно горькой, и Кира залпом осушила весь стакан.

– А ты что в парке делала в такое время? – опять заговорила врачиха. – Тебе же в школе положено быть.

– Не знаю, – пробормотала Кира. – Не помню.

«Не хочу вспоминать!» Слишком жутко и невероятно. И всё равно никто не поверит.

Врачиха качнула головой с осуждением, открыла рот, намереваясь расспрашивать дальше. Или, может, читать нотации. О том, что нехорошо прогуливать школу. О том, как девочке-подростку опасно болтаться одной в безлюдных местах. О том, что люди попадаются разные. Хотя убеждать в последнем Киру не требовалось. Но тут дверь распахнулась, и в кабинет ворвалась мама.

Вот именно – ворвалась. Как будто Кира находилась не в больнице, а в заточении в самой высокой башне самого мрачного замка в плену у самого ужасного дракона и её необходимо было срочно вызволять.

Да так и есть.

– Кирюшенька! Что с тобой, солнышко?

Врачиха перехватила маму.

– Да не волнуйтесь вы так. Всё уже в порядке. Вполне типичная реакция. Слабость, небольшой обморок. И такое случается, – она болтала скороговоркой, не давая посетительнице вставить и слово. Очень ловко у неё получалось заговаривать зубы. И перепуганных до смерти мам. – Пусть пока девочка поднимается, собирается, а мы побеседуем чуть-чуть в соседнем кабинете. Ничего страшного с ней не случилось. Просто взрослеет. Время пришло.

«Время пришло». Немного позже папа повторил это же словосочетание. Но у него оно прозвучало не успокаивающе, не мимолётно-беспечно, а с ноткой отчаяния и тоскливого смирения. Кажется, папа очень надеялся, что такое время не придёт никогда.

Кира не стала рассказывать родителям подробно, что с ней произошло. Хорошо ещё, врачиха не проболталась, что подобрали их дочку возле парка, а вовсе не по дороге в школу. И мама вполне удовлетворилась объяснением: «Шла, потом голова закружилась. Сильно. И в глазах потемнело. Не удержалась, упала. А очнулась уже в больнице». Мама до сих пор считала, что всё так и было. Да Кира и сама начинала всё сильнее в это верить.

Ну не могло же на самом деле случиться то, что случилось. Наверное, Кире это привиделось или приснилось, пока была в отключке. Ведь полный бред: человек с двумя ликами, прикосновением руки превративший бомжа в мумию, огонь, возникший ниоткуда и в несколько мгновений бесследно уничтоживший тело. Просто кошмарный сон. А возле парка Кира оказалась потому, что плохо себя чувствовала, плохо соображала, вот и свернула не туда: вместо налево направо.

Вполне могло так быть. Кира убеждала себя, а сама с пристальным вниманием всматривалась в людей на улице. Одновременно ожидала и ужасно боялась встретить ещё одного человека, под обычной внешностью прячущего другую, таинственную и жуткую. А как-то не выдержала и специально отправилась в парк, к дальнему краю пруда.

Никакой старой грязной куртки на ветке дерева, конечно, не висело, и Кира облегчённо вздохнула, без боязни подошла к каменным ступеням, ведущим к воде. И застыла.

Едва различимый – заметишь, только если как следует приглядеться, – на ступенях рисовался изломанный человеческий силуэт. А ведь вчера дождь прошёл и, по делу, должен был смыть все следы! Но странное синее пламя, видимо, навсегда оставило памятный отпечаток, сделало отметку в книге жизни о чьей-то несложившейся судьбе и странной смерти.

А потом Кира нашла альбом на антресолях. Случайно. Полезла туда за ящиком с инструментами. Чтобы поменять батарейку в настенных часах, понадобилась крестовая отвёртка. Плёвое дело. Кира сама с подобным справлялась, а не дожидалась папу.

Пока Кира придвигала к себе ящик, задела стопку старых журналов и ещё каких-то бумаг. Та покосилась, самая верхушка поехала вниз лавиной. Кира попыталась поймать журналы на лету, но сама едва не грохнулась со стула. Забыв про отвёртку, спрыгнула на пол, принялась собирать рассыпавшееся. Тут его и обнаружила – альбом.

Он отлетел всех дальше и раскрылся на одной из страниц. Кира его, скорее всего, и так бы пролистала, но теперь-то уж точно не смогла безучастно отложить в сторону.

Со страницы на Киру пялилось жутковатое существо. В двух видах: в полный рост и портрет покрупнее. Оно очень походило на человека, если бы не некоторые детали. Слишком длинные руки и огромные, почти правильно круглые глаза.

Незанятое картинками пространство страницы было плотно заполнено словами, написанными мелким угловатым почерком. Папиным. Кира с трудом в нём разбиралась. И сейчас читать не стала, перевернула несколько листов.

На каждом нарисовано новое существо, то больше похожее на человека, то меньше, то совсем уж напоминающее зверя. А вот и знакомые черты: голова неправильной формы, слишком широкая, как у кобры, расправившей капюшон, лысая, морщинистая, скошенный подбородок и глубоко спрятанные глаза. Точно он.

Кира поёжилась, даже показалось, что нарисованные глаза вспыхнули синим.

Ключ звякнул в замке, распахнулась входная дверь.

– Кир, ты почему тут по полу ползаешь? Потеряла чего? Или упала? – Папа заметил альбом у неё на коленях. – Ки…

Словно надуваемый воздушный шарик вырвался из пальцев и улетел, сжимаясь, превращаясь в бесформенное нечто. Так и папа. Плечи у него опустились, и лицо как-то заострилось, стало бледным и неподвижным.

– Где ты взяла? – не ругался, не сердился, произнёс тихо и аккуратно, словно боясь своих же слов.

– С антресолей упал, – честно доложила Кира, заглянула в отцовские глаза. – Это ведь ты рисовал? Ты тоже их видел?

Папа окончательно сник, присел рядом, спросил:

– А ты, значит, видела?

Кира чётко осознала: ему бы очень хотелось услышать в ответ беззаботное «нет». Оно чуть было и не вырвалось само по себе, но…

Папа не покрутит пальцем у виска, не отправит дочь к психиатру и не засмеётся, упомянув её богатое воображение или осудив: «Поменьше надо гадости всякой по телевизору смотреть».

– Вот этого, – Кира указала на рисунок. – Недавно. Ну, помнишь, когда мне на улице плохо стало?

У папы губы задрожали, он обхватил Киру за плечи.

– Он ничего не сделал с тобой?