— Бестиги не должен узнать, откуда ты ее получил.

— Постараюсь обойтись без упоминания источника, — пообещал Страйк, вставая. — За воду тоже спасибо.

— Зайчик, погоди, я с тобой, — заворковала Сиара, прижимая к уху телефон. — Киран? Мы выходим — Корморан и я. Прямо сейчас. Эван, милый, пока.

Она наклонилась и поцеловала его в обе щеки; Даффилд, уже наполовину выбравшийся из кресла, был обескуражен.

— Можешь тут переночевать, если…

— Нет, милый, у меня завтра днем работа, нужно хорошенько выспаться.

Когда Страйк вышел на улицу, его вновь ослепили вспышки, но папарацци, судя по всему, растерялись. Он помог Сиаре сойти по ступенькам и повел ее к задней дверце «мерседеса»; из толпы папарацци кто-то крикнул:

— Эй, дядя, ты вообще кто такой?

Ухмыляясь, Страйк хлопнул дверцей. Коловас-Джонс сел за руль; они отъехали от тротуара; на этот раз никто их не преследовал.

Через пару кварталов Коловас-Джонс нарушил молчание, глядя в зеркало заднего вида и обращаясь к Сиаре:

— Домой?

— Наверное, да. Киран, сделай одолжение, включи радио. Музыки хочется, — сказала она. — Погромче, котик. Ой, я балдею.

Леди Гага пела «Телефон».

Когда Сиара повернулась к Страйку, на ее удивительное лицо упал медовый луч светофора. Ее дыхание пахло алкоголем, а кожа — перечно-сладкими духами.

— Ты больше ничего не хочешь у меня спросить?

— А знаешь что, — сказал Страйк, — пожалуй, хочу. Зачем у тебя в сумке сменная подкладка?

Не веря своим ушам, она звонко рассмеялась, склонилась ему на плечо и ткнула локотком в бок:

— А ты забавный!

— Нет, серьезно, зачем?

— Ну, это придает сумке типа индивидуальность; подкладки можно заказывать по своему вкусу и менять, даже использовать как шейные платочки. Это же такая прелесть — натуральный шелк, изящный рисунок. А молния по краю — последний писк.

— Интересно, — сказал Страйк.

Сиара легко прижалась к нему бедром и опять рассмеялась — теперь глубоким, грудным смехом.

«Трезвонь, трезвонь, но дома никого!» — надрывалась Леди Гага.

Музыка заглушала их разговор, но Коловас-Джонс постоянно стрелял глазами в зеркало заднего вида, без нужды отрываясь от дороги. Прошла еще минута, и Сиара сказала:

— Ги был прав: я люблю больших. А ты такой громила. И типа суровый. Это очень сексуально.

Еще через квартал она прошептала:

— Где ты живешь? — и по-кошачьи потерлась о его щеку.

— Я ночую на раскладушке у себя в конторе.

Сиара захихикала. Она определенно захмелела.

— Шутишь?

— Ничуть.

— Тогда ко мне?

На ее прохладном, сладком язычке сохранился привкус «перно».

— Ты спала с моим отцом? — Страйк улучил момент, когда она не накрывала губами его рот.

— Нет… Что ты, нет… — Короткий смешок. — У него же волосы крашеные… вблизи типа лиловые… Я его называла «рокер-чернослив».

А потом, минут через десять, у Страйка проснулся голос разума, который напомнил, что желание может обернуться унижением, и Страйк, собравшись с духом, сообщил:

— У меня нет одной ноги.

— Что за выдумки!


— Это не выдумки. В Афганистане оторвало.

— Бедненький зайчик, — прошептала она. — Давай я помассирую.

— Давай… это, правда, не нога. Но тоже приятно.





9




В туфлях на плоской подошве Робин легко взлетела по лязгающей железной лестнице. Сутки назад, когда она выбрала именно эту пару, зная, что придется много ходить пешком, ей лезло в голову слово «топтуны», но сегодня эти старомодные черные туфли уже казались хрустальными башмачками Золушки. Робин жаждала поскорее рассказать Страйку о своих достижениях и почти бежала по солнечной стороне перекопанной Денмарк-стрит. Она была уверена, что любая неловкость, оставшаяся между ними после позавчерашних пьяных выходок Страйка, улетучится без следа, когда они вдвоем порадуются ее потрясающим самостоятельным открытиям.

Но на лестничной площадке она остановилась как вкопанная. Уже в третий раз стеклянная дверь оказалась запертой, а в неосвещенной приемной висела мертвая тишина.

Отперев дверь своим ключом, Робин быстро оценила обстановку. Дверь в кабинет распахнута. Раскладушка убрана за шкаф. В мусорной корзине — никаких следов ужина. Монитор темный, чайник холодный. Напрашивался вывод, что Страйк, как она про себя выразилась, не ночевал дома.

Робин повесила пальто, достала из сумки записную книжку, включила компьютер и после недолгого бесплодного ожидания начала вбивать в файл отчет о своих вчерашних действиях. От волнения она всю ночь не спала: представляла, как будет рассказывать Страйку все в лицах. А вместо этого теперь пришлось стучать по клавишам. Где его носит?

Пока руки порхали над клавиатурой, в голове у Робин созрел ответ, который ей совсем не понравился. Коль скоро Страйк был убит известием о помолвке своей бывшей, он, видимо, отправился к ней и стал умолять ее не выходить за другого. Недаром же он кричал на всю Черинг-Кросс-роуд, что Шарлотта не любит Джейго Росса. Это очень похоже на правду: наверное, Шарлотта бросилась на шею Страйку, они помирились и уснули, обнявшись, в том доме, откуда Страйка выставили четыре недели назад. Робин, помнившая осторожные расспросы и сетования Люси насчет Шарлотты, подозревала, что нынешнее воссоединение не сулит ей продолжения работы на прежнем месте. «Да какая разница, — напомнила она себе, тыча пальцами в клавиши и делая ошибку за ошибкой. — Через неделю тебя здесь уже не будет». От этих мыслей она распереживалась еще сильнее.

Конечно, оставалась и другая возможность: Страйк пришел к Шарлотте, а та его прогнала. Тогда вопрос о его местонахождении приобретал совершенно иной характер, более насущный и менее личный. А вдруг он снова пустился в загул, без удержу и без присмотра? Деловитые пальцы Робин замедлили бег, а потом и вовсе остановились на середине предложения. Повернувшись вместе со своим конторским стулом, она уставилась на умолкший офисный телефон.

Кто, кроме нее, может знать, что Корморана Страйка нет там, где ему сейчас положено быть? Может, позвонить ему на мобильный? А если он не возьмет трубку? Сколько часов нужно выждать перед обращением в полицию? У Робин даже возникла мысль позвонить на работу Мэтью, чтобы посоветоваться, но это было бы чересчур.

Вчера они с Мэтью поссорились: Робин вернулась домой поздно, даже очень поздно, проводив пьяного Страйка от «Тотнема» до конторы. Мэтью в который раз отчитал ее за наивность, впечатлительность и доверчивость, граничащую с идиотизмом; подчеркнул, что Страйк скупится на зарплату для секретаря-референта и использует методы эмоционального шантажа; предположил, что никакой Шарлотты нет в природе, а Страйк просто бьет на жалость, чтобы и дальше эксплуатировать Робин. Тут Робин не стерпела и высказала все: что если кто ее и шантажирует, так это сам Мэтью, который постоянно дает понять, что она не приносит в дом достаточно денег и мало занимается хозяйством. Неужели трудно понять, что ей по душе работа у Страйка; неужели он не может постичь своим ограниченным и черствым финансовым умом, что ей даже думать неохота про этот отдел кадров? Мэтью устыдился и стал искать примирения (хотя и оставил за собой право не одобрять поведения Страйка), но Робин, всегда незлобивая и мягкая, рассердилась и замкнулась в себе. Перемирие было заключено только утром, но неприятный осадок все же остался, в особенности у Робин.

Теперь, сидя в полной тишине перед мертвым телефоном, она перенесла часть свой досады на Страйка. Где он бродит? Чем занимается? Почему проявляет безответственность, которую приписывал ему Мэтью? Почему она должна тут торчать и в одиночку держать оборону, пока он обхаживает свою бывшую и не вспоминает об их деле?..

…о своем деле…

Шаги на лестнице: Робин поймала себя на том, что знает малейшие неровности в походке Страйка. Впившись глазами в стеклянную дверь, она выждала, чтобы шаги добрались до площадки второго этажа, а потом решительно повернулась к монитору и в сердцах забарабанила по клавишам.

— Доброе утро.

— Здравствуйте.

Едва подняв на него взгляд, она продолжила печатать. Босс был утомлен, небрит и до странности хорошо одет. Естественно, Робин утвердилась в мысли, что он ходил мириться к Шарлотте, и, судя по всему, удачно. Следующие два предложения запестрели опечатками.

— Как идут дела? — От Страйка не укрылся напряженный профиль и холодный тон секретарши.

— Прекрасно, — ответила Робин.

Она рассчитывала положить перед ним безупречно оформленный отчет, а потом с ледяным спокойствием обсудить детали своего увольнения. А возможно, и предложить ему взять временную секретаршу прямо на этой неделе, чтобы Робин могла ввести ее в курс дела.

Страйк, чье хроническое невезение только что окончилось триумфом, а настроение совершило небывалый за последние месяцы скачок вверх, с нетерпением ожидал встречи со своей секретаршей. Он не собирался бахвалиться ночными похождениями (особенно теми, которые полностью восстановили его утраченную веру в себя), потому что привык помалкивать о таких делах, и надеялся хоть немного подправить барьеры, пошатнувшиеся после злоупотребления «дум-баром». Он продумал красноречивый монолог с извинениями, выражениями благодарности, а также с пересказом весьма интересных выводов, сделанных накануне.

— Чая не хотите?

— Нет, спасибо.

Страйк посмотрел на часы:

— Я опоздал всего на одиннадцать минут.

— Когда приходить — это ваше личное дело. То есть, — оговорилась Робин, понимая откровенную враждебность своей реплики, — меня не касается, что вы… во сколько вы приходите.

Она мысленно отрепетировала примирительные, великодушные ответы на воображаемые извинения Страйка за пьяные эскапады, но сейчас с отвращением заметила, что в его манере нет и тени стыда или раскаяния.

Повозившись с чайником, Страйк через несколько минут поставил перед ней кружку обжигающего чая.

— Я же сказала, что не…

— Не будете ли вы так любезны ненадолго отложить этот важный документ и уделить мне минуточку внимания? Хочу извиниться за позавчерашнее происшествие.

— В этом нет необходимости, — сказала она тихим, напряженным голосом.

— Нет, есть. Я не помню и половины того, что было. Надеюсь, я не натворил ничего совсем уж отвратительного.

— Нет.