Мотор несколько раз прокрутил по прошлогодней листве задние колеса и… заглох.
В лесу снова воцарилась тишина.
Глава двенадцатая
Москва Июль 1945 года
— Что-то я не пойму, Иван Харитонович, чего ты со своей компанией привязался к этой машине? — недоумевал комиссар. — Второй раз докладываешь по убийствам железнодорожников и опять — какой-то «Хорьх»! Ты отправил ориентировку на него в ОРУД-ГАИ?[14]
— Конечно, Александр Михайлович. Как только получили подтверждение, что отпечатки протектора принадлежат этому автомобилю, сразу отправили запрос с требованием принять все меры к поиску.
— Так что ж тебе еще надо?
— Понимаете, нет у нас других серьезных зацепок в деле, — настаивал Старцев, — потому и копаем в этом направлении.
— Как нет?! Ты же минуту назад заявил о появившемся первом свидетеле, о подробном рассказе этой девчонки… Полины. И что же? Опять «нет зацепок»?
Иван с нотками обиды пояснил:
— Рассказала она немало и даже попыталась описать внешность всех троих бандитов. А что нам, товарищ комиссар, прикажете делать с этим описанием? Один в коричневом кожаном шлемофоне «как у летчиков», другой в офицерском кителе без погон, третий в кепке и в плаще. Да в таком виде половина населения по улицам ходит…
Замечание было справедливым. И уместным. Народ в послевоенной столице и в самом деле одевался более чем скромно, особенно это касалось мужской его части. В первый год войны почти все производство спешно перепрофилировали под военные нужды. Швейные фабрики вместо привычной одежды стали изготавливать комплекты форменного обмундирования, защитные камуфляжные сети, тенты, чехлы, палатки, вещмешки… Со складов и из магазинов все запасы гражданской одежды разошлись довольно быстро. Наступила эра дефицита. Женщины еще умудрялись что-то мастерить для себя вручную или на швейных машинках, которые тоже были далеко не во всех семьях. А мужчины в лучшем случае донашивали то, что сохранилось с довоенных времен или надевали то, в чем вернулись с фронта.
— И все-таки я не понимаю, что твоей группе дадут сведения по немецкой машине, — уже без былой решительности сказал Урусов. — Допустим, вам удастся выяснить, кто ранее владел «Хорьхом» и кто его угнал у полковника Кононова. Ну а дальше-то что?
— Есть две причины, товарищ комиссар.
— Излагай. Я слушаю.
— Во-первых, машина угнана у инвалида Хлынова не простыми ворами, а именно теми, кто убивает железнодорожников. Это уже не вызывает сомнений, так как отпечатки протекторов «Хорьха» мы обнаружили и в Церковном проезде, и в Михалковском тупике. Возможно, убийцы позарились на нее, чтобы сподручнее выслеживать жертву и быстрее уносить ноги с места преступления — это предстоит выяснить. Уверен: чем больше мы узнаем об автомобиле, тем проще будет найти банду убийц.
Комиссар поморщился:
— Ладно, с большой натяжкой, но принимается.
— Почему с натяжкой, Александр Михайлович?
— Потому что я не совсем понимаю, как твои орлы будут искать бандитов, если те после очередного преступления бросят машину, и ты найдешь ее где-нибудь в лесах за Капотней. Даже отпечатки пальцев на руле тебе не помогут, потому что криминал ежедневно пополняется молодой шантрапой и вернувшимися с фронта бойцами, не нашедшими себе применения в мирной жизни. Давай о второй причине. И покороче, а то мне скоро докладывать наркому.
— Вторая причина — это интуиция Василькова, — просто ответил Старцев.
Урусов окинул подчиненного странным взглядом, в котором были и удивление, и страх, и вопрос. Вопрос мог бы звучать приблизительно так: не пора ли тебе, Иван Харитонович, отдохнуть?.
— Васильков Александр Михайлович — непростой человек в этом смысле, — поспешил объясниться майор.
— Не понял. Расшифруй.
— Интуиция у него сильнейшая. Словно наперед видит, как сложится. Я когда служил под его началом в дивизионной разведке, иной раз рот закрыть забывал от его мыслей и действий. Поначалу они казались непонятными, путаными, непредсказуемыми. А потом выходило так, что выбирал он единственно правильный вариант. Сделай он по-другому — провалили бы задание или вовсе погибли.
Глянув на часы и оценив оставшееся время, комиссар кивнул:
— У меня есть чуть больше тридцати минут. Расскажи подробнее.
— Закурить разрешите?
— Кури.
— Поначалу мы побаивались немецкую разведку. Мы были необстрелянные, а они — асы с большим опытом. Работали они лучше и более организованно, — начал Старцев, канителясь с папиросами и спичками. — А в сорок третьем мы не прочь были встретиться с ними на нейтральной с глазу на глаз, потому что не только поднаторели, но и стали на голову выше…
* * *
Это случилось весной, за три месяца до начала Курской стратегической оборонительной операции. Кое-где еще белели снежные островки, но основная масса снега уже стаяла.
Группа дивизионной разведки Василькова прошлой ночью вернулась с тяжелейшего двухсуточного задания по вскрытию обстановки при перегруппировке вражеских сил. Потерь, слава богу, не было, но вымотались до предела.
Согласно штатному расписанию Васильков командовал ротой. Хотя какая там рота? В лучшие времена в разведке дивизии насчитывалось не больше сорока — сорока пяти разведчиков. Взвод, по пехотным меркам. Три спаянные группы по десять — двенадцать бойцов плюс несколько «пристяжных» — два повара, ездовые, санитар. А в худшие — после неудачных рейдов — рота «худела» до пятнадцати человек. Отделение.
Недалеко от Старого Оскола затесалась неприступная высотка. Даже не высотка, а так — титька юной барышни на худом растущем теле. Вермахт ускоренно подтягивал резервы, немецкая пехота зарывалась в землю, обустраивая новые линии окопов.
Во время подобной перегруппировки во многих местах передовых позиций естественным образом появляются дыры, но на этой высотке фашист закрепился намертво. Сразу за гребнем «титьки» тянулась опушка редкого лесочка, а восточный склон, да и вся округа были покрыты золотисто-коричневой прошлогодней травой. Целая дивизия из трех полков не могла взять этот чертов прыщ. Потери были огромные.
Новый комдив разведку недолюбливал. Вызвал Василькова и приказал: как стемнеет, добыть «языка», сопроводив свой приказ крылатой фразой: «Живыми без „языка “лучше не возвращайтесь».
Перед завтрашней атакой ему позарез нужны были сведения о свежих пулеметных и минометных точках для подавления их артиллерией. После тяжелого задания разведчикам полагался отдых, но случалось и так, что «язык» требовался — хоть убейся. Тогда приходилось шнырять за линию фронта без передышки каждую ночь.
Действующих разведчиков по списку оставалось человек двадцать пять. Что делать? Приказ есть приказ. За его невыполнение в боевой обстановке грозил расстрел или в лучшем случае — штрафная рота.
Васильков со Старцевым засели в землянке над картами с недавно разведанной обстановкой: гадали, кумекали, как и где лучше переходить нейтральную полосу… С этим определились, а дальше поспорили. Иван предлагал продвинуться подальше от высотки и поискать «языка» поглубже во вражеском тылу, где враг менее бдителен. Александр стоял на своем: надо лезть в самое пекло и тащить фельдфебеля прямо из окопа. Старцев к тому времени в разведке служил без году неделя и уступил.
Построили личный состав, рассказали о поставленной задаче, разделились на две группы. В группу захвата, как всегда, попали сильные, выносливые ребята — шесть человек. В более многочисленную группу прикрытия — все остальные. Дождались темноты, перемахнули через бруствер и поползли…
Немцы пускали в черное небо ракеты, левый склон высотки оглаживал луч прожектора, но группы без приключений добрались до обозначенных рубежей. Прикрытие во главе со старшиной осталось на нейтральной полосе; группа захвата: Васильков, Старцев и четверо бойцов — двинулись дальше.
Незаметно просочившись на позиции противника, повернули вправо, добрались до последней линии окопов. На дальней линии всегда было проще взять «языка» — там по ночам почти все спали. Правда, и тащить его приходилось дольше.
Выследили фельдфебеля, подползли, оглушили. Повезло: все получилось тихо, без единого громкого звука. Уставшие, с огромным трудом доперли немецкого бугая до группы прикрытия. Те были посвежее и скоренько доставили «гостинец» комдиву.
Под утро выяснилось, что в плане сведений фашист оказался бесполезным. Мало того что он был всего лишь унтер-офицером, так еще и служил в санитарном взводе. Командир дивизии рвал и метал, орал на разведку, как на врагов народа. Благо не дошло до трибунала — даже он понимал, что в темноте во вражеских окопах определить специальность «языка» невозможно.
Пришлось разведке следующей ночью опять готовиться к вылазке. И тут Васильков проявил чудеса своей интуиции.
— Саня, при всем уважении, но это же самоубийство! — напирал и пытался отговорить боевого товарища Старцев. — Мы разок там уж побывали! Нас ждут там! Это ты понимаешь?
Васильков стоял на своем:
— Знаю, что есть другие проходы. Но мы пойдем ровно тем же коридором и ровно в то же время. Поверь мне, немчура думает, что мы сунемся в другом месте…
И, как это ни удивительно, но он оказался прав.
Привычно разбившись на две группы, разведчики миновали нейтральную полосу и беспрепятственно проползли на немецкие позиции в той же точке, где сделали это в прошлый раз. Они полностью повторили предыдущую операцию, за исключением финального аккорда: «языка» взяли в другом окопе, чтобы снова не притащить санитара.
Звание свежего «языка» оказалось повыше — обер-фельдфебель. Он занимал должность помощника командира роты и хорошо знал расположение всех огневых точек, обустроенных на высотке. Комдив наконец-то был доволен.
А еще пленный фашист выдал крайне интересную информацию: оказывается, после наглой вылазки группы Василькова немецкая разведка получила приказ выследить ее и уничтожить. Немцы рассчитали все правильно: после первой неудачи с санитаром русские попытаются исправить ошибку и придут снова.
Разделившись на три отряда и усилившись пулеметчиками, фрицы законопатили все три соседних прохода, устроив в них засады. Они были абсолютно уверены, что русские не отважатся идти проторенной дорожкой и обязательно выберут другую — по соседству. Они прождали бойцов Василькова почти до утра и снялись с позиций лишь тогда, когда им сообщили о пропаже обер-фельдфебеля.
Старцев долго не мог в это поверить. А после того случая всецело доверял интуиции более опытного боевого товарища.
* * *
Когда Старцев закончил рассказ, комиссар удивленно покачал головой, снова посмотрел на часы и поднял трубку телефонного аппарата.
— Борисов, записывай, — приказал он секретарю. — Полковник Кононов, командир стрелковой дивизии из состава 2‑го Украинского фронта. Записал? Выясни, где находится этот человек. Если будет возможность, сразу соединяй…
Телефонный аппарат зазвонил через десять минут. Урусов выслушал доклад секретаря и кивнул Старцеву на вторую трубку.
— Возьми, послушай, — сказал он, пока в трубке трещало и свистело. — Твой Кононов служит в Краснодаре начальником штаба Кубанского военного округа.
Иван поднял вторую трубку, приложил к уху. Через несколько секунд треск стих и послышался ровный мужской голос:
— Алло! Алло! Полковник Кононов на проводе!
— Товарищ полковник, вас беспокоит начальник Московского уголовного розыска комиссар милиции третьего ранга Урусов.
Звание «комиссар милиции третьего ранга» соответствовало армейскому званию «генерал-майор». Полковник почтительно поприветствовал:
— Здравия желаю, товарищ комиссар.
— Товарищ Кононов, нам необходима ваша помощь. Есть несколько вопросов.
— Понял, товарищ комиссар. С удовольствием, если ответы в моей компетенции. Слушаю вас…
В лесу снова воцарилась тишина.
Глава двенадцатая
Москва Июль 1945 года
— Что-то я не пойму, Иван Харитонович, чего ты со своей компанией привязался к этой машине? — недоумевал комиссар. — Второй раз докладываешь по убийствам железнодорожников и опять — какой-то «Хорьх»! Ты отправил ориентировку на него в ОРУД-ГАИ?[14]
— Конечно, Александр Михайлович. Как только получили подтверждение, что отпечатки протектора принадлежат этому автомобилю, сразу отправили запрос с требованием принять все меры к поиску.
— Так что ж тебе еще надо?
— Понимаете, нет у нас других серьезных зацепок в деле, — настаивал Старцев, — потому и копаем в этом направлении.
— Как нет?! Ты же минуту назад заявил о появившемся первом свидетеле, о подробном рассказе этой девчонки… Полины. И что же? Опять «нет зацепок»?
Иван с нотками обиды пояснил:
— Рассказала она немало и даже попыталась описать внешность всех троих бандитов. А что нам, товарищ комиссар, прикажете делать с этим описанием? Один в коричневом кожаном шлемофоне «как у летчиков», другой в офицерском кителе без погон, третий в кепке и в плаще. Да в таком виде половина населения по улицам ходит…
Замечание было справедливым. И уместным. Народ в послевоенной столице и в самом деле одевался более чем скромно, особенно это касалось мужской его части. В первый год войны почти все производство спешно перепрофилировали под военные нужды. Швейные фабрики вместо привычной одежды стали изготавливать комплекты форменного обмундирования, защитные камуфляжные сети, тенты, чехлы, палатки, вещмешки… Со складов и из магазинов все запасы гражданской одежды разошлись довольно быстро. Наступила эра дефицита. Женщины еще умудрялись что-то мастерить для себя вручную или на швейных машинках, которые тоже были далеко не во всех семьях. А мужчины в лучшем случае донашивали то, что сохранилось с довоенных времен или надевали то, в чем вернулись с фронта.
— И все-таки я не понимаю, что твоей группе дадут сведения по немецкой машине, — уже без былой решительности сказал Урусов. — Допустим, вам удастся выяснить, кто ранее владел «Хорьхом» и кто его угнал у полковника Кононова. Ну а дальше-то что?
— Есть две причины, товарищ комиссар.
— Излагай. Я слушаю.
— Во-первых, машина угнана у инвалида Хлынова не простыми ворами, а именно теми, кто убивает железнодорожников. Это уже не вызывает сомнений, так как отпечатки протекторов «Хорьха» мы обнаружили и в Церковном проезде, и в Михалковском тупике. Возможно, убийцы позарились на нее, чтобы сподручнее выслеживать жертву и быстрее уносить ноги с места преступления — это предстоит выяснить. Уверен: чем больше мы узнаем об автомобиле, тем проще будет найти банду убийц.
Комиссар поморщился:
— Ладно, с большой натяжкой, но принимается.
— Почему с натяжкой, Александр Михайлович?
— Потому что я не совсем понимаю, как твои орлы будут искать бандитов, если те после очередного преступления бросят машину, и ты найдешь ее где-нибудь в лесах за Капотней. Даже отпечатки пальцев на руле тебе не помогут, потому что криминал ежедневно пополняется молодой шантрапой и вернувшимися с фронта бойцами, не нашедшими себе применения в мирной жизни. Давай о второй причине. И покороче, а то мне скоро докладывать наркому.
— Вторая причина — это интуиция Василькова, — просто ответил Старцев.
Урусов окинул подчиненного странным взглядом, в котором были и удивление, и страх, и вопрос. Вопрос мог бы звучать приблизительно так: не пора ли тебе, Иван Харитонович, отдохнуть?.
— Васильков Александр Михайлович — непростой человек в этом смысле, — поспешил объясниться майор.
— Не понял. Расшифруй.
— Интуиция у него сильнейшая. Словно наперед видит, как сложится. Я когда служил под его началом в дивизионной разведке, иной раз рот закрыть забывал от его мыслей и действий. Поначалу они казались непонятными, путаными, непредсказуемыми. А потом выходило так, что выбирал он единственно правильный вариант. Сделай он по-другому — провалили бы задание или вовсе погибли.
Глянув на часы и оценив оставшееся время, комиссар кивнул:
— У меня есть чуть больше тридцати минут. Расскажи подробнее.
— Закурить разрешите?
— Кури.
— Поначалу мы побаивались немецкую разведку. Мы были необстрелянные, а они — асы с большим опытом. Работали они лучше и более организованно, — начал Старцев, канителясь с папиросами и спичками. — А в сорок третьем мы не прочь были встретиться с ними на нейтральной с глазу на глаз, потому что не только поднаторели, но и стали на голову выше…
* * *
Это случилось весной, за три месяца до начала Курской стратегической оборонительной операции. Кое-где еще белели снежные островки, но основная масса снега уже стаяла.
Группа дивизионной разведки Василькова прошлой ночью вернулась с тяжелейшего двухсуточного задания по вскрытию обстановки при перегруппировке вражеских сил. Потерь, слава богу, не было, но вымотались до предела.
Согласно штатному расписанию Васильков командовал ротой. Хотя какая там рота? В лучшие времена в разведке дивизии насчитывалось не больше сорока — сорока пяти разведчиков. Взвод, по пехотным меркам. Три спаянные группы по десять — двенадцать бойцов плюс несколько «пристяжных» — два повара, ездовые, санитар. А в худшие — после неудачных рейдов — рота «худела» до пятнадцати человек. Отделение.
Недалеко от Старого Оскола затесалась неприступная высотка. Даже не высотка, а так — титька юной барышни на худом растущем теле. Вермахт ускоренно подтягивал резервы, немецкая пехота зарывалась в землю, обустраивая новые линии окопов.
Во время подобной перегруппировки во многих местах передовых позиций естественным образом появляются дыры, но на этой высотке фашист закрепился намертво. Сразу за гребнем «титьки» тянулась опушка редкого лесочка, а восточный склон, да и вся округа были покрыты золотисто-коричневой прошлогодней травой. Целая дивизия из трех полков не могла взять этот чертов прыщ. Потери были огромные.
Новый комдив разведку недолюбливал. Вызвал Василькова и приказал: как стемнеет, добыть «языка», сопроводив свой приказ крылатой фразой: «Живыми без „языка “лучше не возвращайтесь».
Перед завтрашней атакой ему позарез нужны были сведения о свежих пулеметных и минометных точках для подавления их артиллерией. После тяжелого задания разведчикам полагался отдых, но случалось и так, что «язык» требовался — хоть убейся. Тогда приходилось шнырять за линию фронта без передышки каждую ночь.
Действующих разведчиков по списку оставалось человек двадцать пять. Что делать? Приказ есть приказ. За его невыполнение в боевой обстановке грозил расстрел или в лучшем случае — штрафная рота.
Васильков со Старцевым засели в землянке над картами с недавно разведанной обстановкой: гадали, кумекали, как и где лучше переходить нейтральную полосу… С этим определились, а дальше поспорили. Иван предлагал продвинуться подальше от высотки и поискать «языка» поглубже во вражеском тылу, где враг менее бдителен. Александр стоял на своем: надо лезть в самое пекло и тащить фельдфебеля прямо из окопа. Старцев к тому времени в разведке служил без году неделя и уступил.
Построили личный состав, рассказали о поставленной задаче, разделились на две группы. В группу захвата, как всегда, попали сильные, выносливые ребята — шесть человек. В более многочисленную группу прикрытия — все остальные. Дождались темноты, перемахнули через бруствер и поползли…
Немцы пускали в черное небо ракеты, левый склон высотки оглаживал луч прожектора, но группы без приключений добрались до обозначенных рубежей. Прикрытие во главе со старшиной осталось на нейтральной полосе; группа захвата: Васильков, Старцев и четверо бойцов — двинулись дальше.
Незаметно просочившись на позиции противника, повернули вправо, добрались до последней линии окопов. На дальней линии всегда было проще взять «языка» — там по ночам почти все спали. Правда, и тащить его приходилось дольше.
Выследили фельдфебеля, подползли, оглушили. Повезло: все получилось тихо, без единого громкого звука. Уставшие, с огромным трудом доперли немецкого бугая до группы прикрытия. Те были посвежее и скоренько доставили «гостинец» комдиву.
Под утро выяснилось, что в плане сведений фашист оказался бесполезным. Мало того что он был всего лишь унтер-офицером, так еще и служил в санитарном взводе. Командир дивизии рвал и метал, орал на разведку, как на врагов народа. Благо не дошло до трибунала — даже он понимал, что в темноте во вражеских окопах определить специальность «языка» невозможно.
Пришлось разведке следующей ночью опять готовиться к вылазке. И тут Васильков проявил чудеса своей интуиции.
— Саня, при всем уважении, но это же самоубийство! — напирал и пытался отговорить боевого товарища Старцев. — Мы разок там уж побывали! Нас ждут там! Это ты понимаешь?
Васильков стоял на своем:
— Знаю, что есть другие проходы. Но мы пойдем ровно тем же коридором и ровно в то же время. Поверь мне, немчура думает, что мы сунемся в другом месте…
И, как это ни удивительно, но он оказался прав.
Привычно разбившись на две группы, разведчики миновали нейтральную полосу и беспрепятственно проползли на немецкие позиции в той же точке, где сделали это в прошлый раз. Они полностью повторили предыдущую операцию, за исключением финального аккорда: «языка» взяли в другом окопе, чтобы снова не притащить санитара.
Звание свежего «языка» оказалось повыше — обер-фельдфебель. Он занимал должность помощника командира роты и хорошо знал расположение всех огневых точек, обустроенных на высотке. Комдив наконец-то был доволен.
А еще пленный фашист выдал крайне интересную информацию: оказывается, после наглой вылазки группы Василькова немецкая разведка получила приказ выследить ее и уничтожить. Немцы рассчитали все правильно: после первой неудачи с санитаром русские попытаются исправить ошибку и придут снова.
Разделившись на три отряда и усилившись пулеметчиками, фрицы законопатили все три соседних прохода, устроив в них засады. Они были абсолютно уверены, что русские не отважатся идти проторенной дорожкой и обязательно выберут другую — по соседству. Они прождали бойцов Василькова почти до утра и снялись с позиций лишь тогда, когда им сообщили о пропаже обер-фельдфебеля.
Старцев долго не мог в это поверить. А после того случая всецело доверял интуиции более опытного боевого товарища.
* * *
Когда Старцев закончил рассказ, комиссар удивленно покачал головой, снова посмотрел на часы и поднял трубку телефонного аппарата.
— Борисов, записывай, — приказал он секретарю. — Полковник Кононов, командир стрелковой дивизии из состава 2‑го Украинского фронта. Записал? Выясни, где находится этот человек. Если будет возможность, сразу соединяй…
Телефонный аппарат зазвонил через десять минут. Урусов выслушал доклад секретаря и кивнул Старцеву на вторую трубку.
— Возьми, послушай, — сказал он, пока в трубке трещало и свистело. — Твой Кононов служит в Краснодаре начальником штаба Кубанского военного округа.
Иван поднял вторую трубку, приложил к уху. Через несколько секунд треск стих и послышался ровный мужской голос:
— Алло! Алло! Полковник Кононов на проводе!
— Товарищ полковник, вас беспокоит начальник Московского уголовного розыска комиссар милиции третьего ранга Урусов.
Звание «комиссар милиции третьего ранга» соответствовало армейскому званию «генерал-майор». Полковник почтительно поприветствовал:
— Здравия желаю, товарищ комиссар.
— Товарищ Кононов, нам необходима ваша помощь. Есть несколько вопросов.
— Понял, товарищ комиссар. С удовольствием, если ответы в моей компетенции. Слушаю вас…