Ледяное молчание.
— Я думал, вы серьезно отнесетесь к моему осторожному намеку, — продолжал коммандер, — но вы, похоже, решили его проигнорировать. Я все об этом знаю, так что больше никаких тайн. Она и ее сумасшедшие идеи не имеют никакого отношения к этому расследованию. Я уже отправил ей извещение о прекращении работ и заказал полный отчет о ее работе, расходах и результатах, какими бы они ни были. Я ясно дал понять ей и ее помощнику, что любое продолжение работы в этой сфере будет считаться вмешательством и я ликвидирую разрешение, выданное ей на проведение исследований, так быстро, что она даже глазом не успеет моргнуть.
Молчание.
— Теперь что насчет вашего человека в Китае? Там что-то произошло?
— Его убили.
— Что?! Убили? Как это случилось, черт побери, и почему меня не поставили в известность?
— Вы не были поставлены в известность, поскольку я все сильнее проникаюсь мыслью, что его убили, потому что в этом расследовании присутствует «крот». Скорее всего, среди ваших подчиненных.
— «Крот»? Среди моих подчиненных? Это немыслимое обвинение! Клянусь Господом, Пендергаст, вы зашли слишком далеко. Я надеялся, что мне не придется делать это, но вы не оставляете мне выбора. — Он встал с помрачневшим лицом. — Я отстраняю вас от участия в расследовании этого дела, что целиком и полностью находится в моих полномочиях коммандера оперативной группы. Собирайте вещички и уезжайте. Я свяжусь с вашим начальством и сообщу о том, что вы нарушили субординацию, — можете в этом не сомневаться.
Пендергаст встал, словно собираясь уходить. Перельман был в ужасе. Он что, просто уйдет, после того как его вышвырнули из этого дела?
Но тут что-то изменилось, и Пендергаст снова сел.
— Прежде чем я уйду, — сказал он, — разрешите выразить вам мои самые искренние соболезнования в связи с вашей утратой.
Услышав это, Бо взорвался:
— Что за чушь вы несете?
— Я имею в виду, конечно, трагедию, вынудившую вас убить вашего коня — Благородного Нексуса.
Перельман никогда не видел такого багрового лица, каким стало сейчас лицо Бо. Коммандер опустил голову, наклонился над столом и шепотом проговорил:
— Убирайтесь отсюда.
Пендергаст не шелохнулся.
— Давным-давно жил человек, который купил замечательного коня для выездки. Коня звали Благородный Нексус.
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери.
Голосом, пробравшим Перельмана до мозга костей, Пендергаст продолжил:
— В ваших интересах, коммандер, выслушать мою маленькую сказочку о наезднике и его прекрасном коне… и трагедии, которая последовала.
Коммандер погрузился в гробовое молчание.
— Благородный Нексус был жеребцом голландской теплокровной породы со знаменитой родословной, выведенным и тренированным на ферме «Роккинг хорс» в Джорджтауне, штат Кентукки. Наездник купил Благородного Нексуса за сто двадцать тысяч долларов. У прежних владельцев были сомнения насчет продажи коня этому наезднику, потому что они видели его в седле и сомневались, что ему хватит опыта управиться с таким резвым животным. Но хорошие деньги делают свое дело, и потому они продали ему коня. Наездник взял лошадь домой на свое маленькое ранчо в Памдейле, штат Флорида, и стал участвовать на нем в соревнованиях по выездке. По правде говоря, этот человек был плохим наездником, но его недостатки компенсировались тем, что конь был прекрасно подготовлен. И если наездник никак не отличился в этих соревнованиях, то конь показал себя прекрасно. Поэтому наш герой решил, что он гораздо более талантливый мастер выездки, чем на самом деле. Это позволило ему попасть на зимний конный фестиваль во Флориде.
Перельман видел, что Бо почти парализован. Цвет его лица из багрового стал смертельно бледным. Дарби сидел, словно статуя, с ручкой и блокнотом.
— На фестивале, когда пришла его очередь, наездник вывел Благородного Нексуса на арену для выездки и начал выступление. Благородный Нексус был замечательной лошадью, резвой, красивой, сильной. У него было сердце, большое, как мир, он был готов и хотел выступить наилучшим образом. Но наездник нервничал и сомневался в себе. На арене под взглядами множества людей Благородный Нексус пытался понять, чего хочет от него наездник, но наездник посылал ему противоречивые сигналы: неправильно сжимал ноги, неправильно прикасался к нему, неправильно перемещал свой вес. Но хуже того: чтобы успокоить нервы, наездник выпил перед соревнованиями. У лошадей очень чуткое обоняние, и этот новый ужасный запах наездника встревожил Благородного Нексуса. Кризис наступил, когда наездник попытался заставить Благородного Нексуса исполнить трудный маневр, известный как менка ног на галопе.
На этом Пендергаст замолчал и наклонил голову, разглядывая Бо холодными глазами.
— Они скакали галопом по арене, но Благородный Нексус запутался и был испуган. Когда конь не знал, что ему делать, наездник вонзал шпоры ему в бока. И Благородный Нексус сделал то, что сделала бы любая нормальная лошадь на его месте, — он сбросил с себя наездника. На глазах всего стадиона.
Еще одна долгая пауза.
— Наездник физически не пострадал, просто из него немного выбило пыль. Но он был унижен. Этот наездник обладал особым характером: он был чрезвычайно уверенным в себе человеком, который делал карьеру благодаря своей способности создавать впечатление, будто он полностью контролирует любую ситуацию. Он был человеком, который никогда не ошибается, никогда не предается саморефлексии, который воспринимает любую ошибку или возникшую проблему как не имеющую к нему никакого отношения и возникшую по вине кого-то другого. Короче говоря, он был человеком, готовым на все ради сохранения своего имиджа. Для такого человека оказаться сброшенным с лошади на глазах у десяти тысяч зрителей означало только одно: виноват в этом конь. Более того, этот конь опасен. У наездника был только один способ доказать всему миру, что виноват не он, а конь: Благородного Нексуса необходимо было убить.
Пендергаст замолчал. Перельман чувствовал, как у него по спине ползут мурашки от ужаса.
— Вы больной человек, Пендергаст, — заговорил вдруг Бо, — если вы думаете, что эта история может меня устрашить. Та лошадь и в самом деле была опасной, и у меня есть бумаги, доказывающие это. Тренер подтвердил, что она была опасна, а ветеринар высшего класса одобрил эту квалификацию и усыпил ее. Это было единственным безопасным и человеческим выходом из ситуации, иначе опасность угрожала другим наездникам.
Пендергаст извлек из своего портфеля какой-то документ и положил его на стол:
— Это данные под присягой, нотариально заверенные показания того самого тренера. Он утверждает, что вы заставили его угрозами, включавшими и угрозы физического воздействия, сертифицировать коня как опасного. В этих показаниях он описывает ваше запугивание и выражает мнение, что лошадь не представляла опасности и вы были сами виноваты в том, что она сбросила вас. А еще он выражает глубочайшее сожаление о своем поступке и желание искупить вину.
Он достал из портфеля еще один документ.
— Вот показания под присягой от ветеринара, которого вы привлекли к делу. Он признается, что взял у вас пять тысяч долларов за подтверждение сертификации и усыпление лошади. Кроме того, он говорит, что вы угрожали, я цитирую: «сделать так, что его сын никогда до самой смерти не найдет работу», если ветеринар откажется сотрудничать. А его сын только что закончил Академию береговой охраны, и потому ветеринар оказывался целиком в вашей власти. Он тоже выражает глубочайшее сожаление в связи с той ролью, которую сыграл в убийстве этого прекрасного животного.
Бо побледнел еще сильнее. Одному богу было известно, что он сейчас чувствовал. Что касается Перельмана, то у него тошнота подступила к горлу. Эта история напомнила ему о том, что он сам был вынужден сделать со Слиго, — он не забудет этого до самой смерти.
Кабинет заполнился бескрайней тишиной. Похоже, Бо был не в состоянии говорить.
— Коммандер, — тихо произнес Пендергаст, — в ходе своей карьеры я имел дело со многими кровожадными психопатами. Но я редко видел что-либо столь отвратительное, как это хладнокровное, преднамеренное убийство доверчивого, невинного коня только ради удовлетворения вашего непомерного эго.
Наконец Бо открыл рот и сумел прокаркать:
— Что… вы собираетесь делать с этими бумагами?
— Прежде всего я заявляю свои требования. Вы позволите мне продолжать мое расследование так, как я сочту нужным, при вашем полном содействии. Вы немедленно отзовете ваше извещение о прекращении участия доктора Гладстон в расследовании дела и напишете ей извинительное письмо вместе с чеком на сто один доллар двадцать пять центов в оплату за буек, намеренно поврежденный лейтенантом Прихвостнем — я говорю о Дьюране. Вы больше не будете никаким образом контактировать с доктором Гладстон. Вы сохраните режим секретности, созданный мной, чтобы «крот» в вашем подчинении больше не имел доступа к информации о моих действиях. С этого момента я не буду информировать вас о моем расследовании… а вы не будете задавать мне никаких вопросов на этот счет.
Губы Бо беззвучно шевелились некоторое время, прежде чем он выдавил «хорошо».
— Что касается документов, то я буду держать их в безопасном месте на тот случай, если возникнут еще какие-нибудь проблемы.
Пендергаст встал, и Перельман сделал то же самое: он не мог дождаться, когда уберется оттуда. Пендергаст превратил коммандера в трясущуюся, еле дышащую развалину.
Он посмотрел на Дарби и неожиданно громко проговорил:
— О, лейтенант, вы не делали никаких записей! Позор вам!
С этими словами он вышел из кабинета, и Перельман поспешил за ним. Они сели в машину. Перельман, глубоко дыша, скорее заполз, чем забрался на пассажирское сиденье. Он никогда еще не видел подобного противоборства — такого холодного, такого эффективного, такого сокрушительного.
— Ну, дружище, вы жесткий игрок, — сказал он наконец.
— Это не игра, — возразил Пендергаст и только теперь позволил слабой улыбке появиться на его аскетическом лице. — Давайте найдем ресторанчик со свежими каменными крабами. Колотыми, с горчичным соусом. У меня разыгрался аппетит.
41
Утренний автобус из Акатана до мексиканской границы был перегружен, в салоне воняло соляркой, и на преодоление двадцати пяти миль ушло два часа тряской езды. На унылой пограничной станции автобус со стоном остановился, здесь всем пришлось выйти, предъявить свои документы агенту мексиканской пограничной службы и пересесть в другой, не менее дряхлый автобус, который тащился по шоссе еще около часа.
Наконец со скрежетом тормозов автобус въехал в городок Ла-Глория в штате Чьяпас на юге Мексики. Здесь вышел один только Колдмун, что и не удивительно, подумал он, оглядывая этот изолированный городок с поникшими пальмами и запыленным кустарником вдоль грунтовых дорог. Он перебросил рюкзачок через плечо и проводил взглядом автобус, который поехал дальше. Водитель любезно высадил Колдмуна перед баром «Дель Чарро» на окраине, с его одинокой мигающей рекламой пива «Ольмека» в окне и негромкими звуками музыки ранчера, доносящимися изнутри. Колдмун пересек улицу и почти пустую в это время дня парковку перед баром и открыл дверь.
Внутри стояла благодатная прохлада и полумрак, и глазам Колдмуна понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться. В баре не было никого, кроме бармена и подростка, сидевшего на бочке в дальнем конце бара.
Колдмун неспешно подошел к стойке и сел.
— Что желаете, сеньор? — спросил бармен по-испански.
— «Ольмеку», пожалуйста.
Бармен, любезного вида человек в яркой полосатой рубашке и ковбойской шляпе, принес бутылку.
— Стакан?
— Спасибо, не нужно.
Бармен поставил бутылку, и Колдмун взял ее.
— Вы, случайно, не сеньор Корвачо?
— Он самый.
Начало было неплохим.
— Я ищу одного друга.
— И кто ваш друг?
— Он называет себя Эль-Монито.
Услышав это имя, Корвачо замер на миг и затем сказал слишком быстро:
— Никогда о нем не слышал.
Колдмун кивнул. Он сделал глоток пива, на удивление холодного, в то время как Корвачо демонстративно принялся вытирать стойку. Колдмун видел, что его вопрос встревожил бармена и тот пытается скрыть свое беспокойство.
Потягивая пиво, Колдмун размышлял, что делать дальше. Он мог бы предложить бармену деньги, но это только испугает его еще сильнее. Иногда, подумал он, правда — или что-то к ней близкое — действует лучше изощренной лжи.
— Я пытаюсь найти одного человека, — сказал Колдмун, — женщину, пришедшую в декабре из Сан-Мигель-Акатана вместе с группой, которая отправилась дальше на север, в Америку. Ее зовут Мартина Ишкиак. — Он достал фотографию, полученную от Рамоны. — Эта женщина исчезла, и я пытаюсь установить, что с ней случилось.
Корвачо едва бросил взгляд на фото:
— Я думал, вы серьезно отнесетесь к моему осторожному намеку, — продолжал коммандер, — но вы, похоже, решили его проигнорировать. Я все об этом знаю, так что больше никаких тайн. Она и ее сумасшедшие идеи не имеют никакого отношения к этому расследованию. Я уже отправил ей извещение о прекращении работ и заказал полный отчет о ее работе, расходах и результатах, какими бы они ни были. Я ясно дал понять ей и ее помощнику, что любое продолжение работы в этой сфере будет считаться вмешательством и я ликвидирую разрешение, выданное ей на проведение исследований, так быстро, что она даже глазом не успеет моргнуть.
Молчание.
— Теперь что насчет вашего человека в Китае? Там что-то произошло?
— Его убили.
— Что?! Убили? Как это случилось, черт побери, и почему меня не поставили в известность?
— Вы не были поставлены в известность, поскольку я все сильнее проникаюсь мыслью, что его убили, потому что в этом расследовании присутствует «крот». Скорее всего, среди ваших подчиненных.
— «Крот»? Среди моих подчиненных? Это немыслимое обвинение! Клянусь Господом, Пендергаст, вы зашли слишком далеко. Я надеялся, что мне не придется делать это, но вы не оставляете мне выбора. — Он встал с помрачневшим лицом. — Я отстраняю вас от участия в расследовании этого дела, что целиком и полностью находится в моих полномочиях коммандера оперативной группы. Собирайте вещички и уезжайте. Я свяжусь с вашим начальством и сообщу о том, что вы нарушили субординацию, — можете в этом не сомневаться.
Пендергаст встал, словно собираясь уходить. Перельман был в ужасе. Он что, просто уйдет, после того как его вышвырнули из этого дела?
Но тут что-то изменилось, и Пендергаст снова сел.
— Прежде чем я уйду, — сказал он, — разрешите выразить вам мои самые искренние соболезнования в связи с вашей утратой.
Услышав это, Бо взорвался:
— Что за чушь вы несете?
— Я имею в виду, конечно, трагедию, вынудившую вас убить вашего коня — Благородного Нексуса.
Перельман никогда не видел такого багрового лица, каким стало сейчас лицо Бо. Коммандер опустил голову, наклонился над столом и шепотом проговорил:
— Убирайтесь отсюда.
Пендергаст не шелохнулся.
— Давным-давно жил человек, который купил замечательного коня для выездки. Коня звали Благородный Нексус.
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери.
Голосом, пробравшим Перельмана до мозга костей, Пендергаст продолжил:
— В ваших интересах, коммандер, выслушать мою маленькую сказочку о наезднике и его прекрасном коне… и трагедии, которая последовала.
Коммандер погрузился в гробовое молчание.
— Благородный Нексус был жеребцом голландской теплокровной породы со знаменитой родословной, выведенным и тренированным на ферме «Роккинг хорс» в Джорджтауне, штат Кентукки. Наездник купил Благородного Нексуса за сто двадцать тысяч долларов. У прежних владельцев были сомнения насчет продажи коня этому наезднику, потому что они видели его в седле и сомневались, что ему хватит опыта управиться с таким резвым животным. Но хорошие деньги делают свое дело, и потому они продали ему коня. Наездник взял лошадь домой на свое маленькое ранчо в Памдейле, штат Флорида, и стал участвовать на нем в соревнованиях по выездке. По правде говоря, этот человек был плохим наездником, но его недостатки компенсировались тем, что конь был прекрасно подготовлен. И если наездник никак не отличился в этих соревнованиях, то конь показал себя прекрасно. Поэтому наш герой решил, что он гораздо более талантливый мастер выездки, чем на самом деле. Это позволило ему попасть на зимний конный фестиваль во Флориде.
Перельман видел, что Бо почти парализован. Цвет его лица из багрового стал смертельно бледным. Дарби сидел, словно статуя, с ручкой и блокнотом.
— На фестивале, когда пришла его очередь, наездник вывел Благородного Нексуса на арену для выездки и начал выступление. Благородный Нексус был замечательной лошадью, резвой, красивой, сильной. У него было сердце, большое, как мир, он был готов и хотел выступить наилучшим образом. Но наездник нервничал и сомневался в себе. На арене под взглядами множества людей Благородный Нексус пытался понять, чего хочет от него наездник, но наездник посылал ему противоречивые сигналы: неправильно сжимал ноги, неправильно прикасался к нему, неправильно перемещал свой вес. Но хуже того: чтобы успокоить нервы, наездник выпил перед соревнованиями. У лошадей очень чуткое обоняние, и этот новый ужасный запах наездника встревожил Благородного Нексуса. Кризис наступил, когда наездник попытался заставить Благородного Нексуса исполнить трудный маневр, известный как менка ног на галопе.
На этом Пендергаст замолчал и наклонил голову, разглядывая Бо холодными глазами.
— Они скакали галопом по арене, но Благородный Нексус запутался и был испуган. Когда конь не знал, что ему делать, наездник вонзал шпоры ему в бока. И Благородный Нексус сделал то, что сделала бы любая нормальная лошадь на его месте, — он сбросил с себя наездника. На глазах всего стадиона.
Еще одна долгая пауза.
— Наездник физически не пострадал, просто из него немного выбило пыль. Но он был унижен. Этот наездник обладал особым характером: он был чрезвычайно уверенным в себе человеком, который делал карьеру благодаря своей способности создавать впечатление, будто он полностью контролирует любую ситуацию. Он был человеком, который никогда не ошибается, никогда не предается саморефлексии, который воспринимает любую ошибку или возникшую проблему как не имеющую к нему никакого отношения и возникшую по вине кого-то другого. Короче говоря, он был человеком, готовым на все ради сохранения своего имиджа. Для такого человека оказаться сброшенным с лошади на глазах у десяти тысяч зрителей означало только одно: виноват в этом конь. Более того, этот конь опасен. У наездника был только один способ доказать всему миру, что виноват не он, а конь: Благородного Нексуса необходимо было убить.
Пендергаст замолчал. Перельман чувствовал, как у него по спине ползут мурашки от ужаса.
— Вы больной человек, Пендергаст, — заговорил вдруг Бо, — если вы думаете, что эта история может меня устрашить. Та лошадь и в самом деле была опасной, и у меня есть бумаги, доказывающие это. Тренер подтвердил, что она была опасна, а ветеринар высшего класса одобрил эту квалификацию и усыпил ее. Это было единственным безопасным и человеческим выходом из ситуации, иначе опасность угрожала другим наездникам.
Пендергаст извлек из своего портфеля какой-то документ и положил его на стол:
— Это данные под присягой, нотариально заверенные показания того самого тренера. Он утверждает, что вы заставили его угрозами, включавшими и угрозы физического воздействия, сертифицировать коня как опасного. В этих показаниях он описывает ваше запугивание и выражает мнение, что лошадь не представляла опасности и вы были сами виноваты в том, что она сбросила вас. А еще он выражает глубочайшее сожаление о своем поступке и желание искупить вину.
Он достал из портфеля еще один документ.
— Вот показания под присягой от ветеринара, которого вы привлекли к делу. Он признается, что взял у вас пять тысяч долларов за подтверждение сертификации и усыпление лошади. Кроме того, он говорит, что вы угрожали, я цитирую: «сделать так, что его сын никогда до самой смерти не найдет работу», если ветеринар откажется сотрудничать. А его сын только что закончил Академию береговой охраны, и потому ветеринар оказывался целиком в вашей власти. Он тоже выражает глубочайшее сожаление в связи с той ролью, которую сыграл в убийстве этого прекрасного животного.
Бо побледнел еще сильнее. Одному богу было известно, что он сейчас чувствовал. Что касается Перельмана, то у него тошнота подступила к горлу. Эта история напомнила ему о том, что он сам был вынужден сделать со Слиго, — он не забудет этого до самой смерти.
Кабинет заполнился бескрайней тишиной. Похоже, Бо был не в состоянии говорить.
— Коммандер, — тихо произнес Пендергаст, — в ходе своей карьеры я имел дело со многими кровожадными психопатами. Но я редко видел что-либо столь отвратительное, как это хладнокровное, преднамеренное убийство доверчивого, невинного коня только ради удовлетворения вашего непомерного эго.
Наконец Бо открыл рот и сумел прокаркать:
— Что… вы собираетесь делать с этими бумагами?
— Прежде всего я заявляю свои требования. Вы позволите мне продолжать мое расследование так, как я сочту нужным, при вашем полном содействии. Вы немедленно отзовете ваше извещение о прекращении участия доктора Гладстон в расследовании дела и напишете ей извинительное письмо вместе с чеком на сто один доллар двадцать пять центов в оплату за буек, намеренно поврежденный лейтенантом Прихвостнем — я говорю о Дьюране. Вы больше не будете никаким образом контактировать с доктором Гладстон. Вы сохраните режим секретности, созданный мной, чтобы «крот» в вашем подчинении больше не имел доступа к информации о моих действиях. С этого момента я не буду информировать вас о моем расследовании… а вы не будете задавать мне никаких вопросов на этот счет.
Губы Бо беззвучно шевелились некоторое время, прежде чем он выдавил «хорошо».
— Что касается документов, то я буду держать их в безопасном месте на тот случай, если возникнут еще какие-нибудь проблемы.
Пендергаст встал, и Перельман сделал то же самое: он не мог дождаться, когда уберется оттуда. Пендергаст превратил коммандера в трясущуюся, еле дышащую развалину.
Он посмотрел на Дарби и неожиданно громко проговорил:
— О, лейтенант, вы не делали никаких записей! Позор вам!
С этими словами он вышел из кабинета, и Перельман поспешил за ним. Они сели в машину. Перельман, глубоко дыша, скорее заполз, чем забрался на пассажирское сиденье. Он никогда еще не видел подобного противоборства — такого холодного, такого эффективного, такого сокрушительного.
— Ну, дружище, вы жесткий игрок, — сказал он наконец.
— Это не игра, — возразил Пендергаст и только теперь позволил слабой улыбке появиться на его аскетическом лице. — Давайте найдем ресторанчик со свежими каменными крабами. Колотыми, с горчичным соусом. У меня разыгрался аппетит.
41
Утренний автобус из Акатана до мексиканской границы был перегружен, в салоне воняло соляркой, и на преодоление двадцати пяти миль ушло два часа тряской езды. На унылой пограничной станции автобус со стоном остановился, здесь всем пришлось выйти, предъявить свои документы агенту мексиканской пограничной службы и пересесть в другой, не менее дряхлый автобус, который тащился по шоссе еще около часа.
Наконец со скрежетом тормозов автобус въехал в городок Ла-Глория в штате Чьяпас на юге Мексики. Здесь вышел один только Колдмун, что и не удивительно, подумал он, оглядывая этот изолированный городок с поникшими пальмами и запыленным кустарником вдоль грунтовых дорог. Он перебросил рюкзачок через плечо и проводил взглядом автобус, который поехал дальше. Водитель любезно высадил Колдмуна перед баром «Дель Чарро» на окраине, с его одинокой мигающей рекламой пива «Ольмека» в окне и негромкими звуками музыки ранчера, доносящимися изнутри. Колдмун пересек улицу и почти пустую в это время дня парковку перед баром и открыл дверь.
Внутри стояла благодатная прохлада и полумрак, и глазам Колдмуна понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться. В баре не было никого, кроме бармена и подростка, сидевшего на бочке в дальнем конце бара.
Колдмун неспешно подошел к стойке и сел.
— Что желаете, сеньор? — спросил бармен по-испански.
— «Ольмеку», пожалуйста.
Бармен, любезного вида человек в яркой полосатой рубашке и ковбойской шляпе, принес бутылку.
— Стакан?
— Спасибо, не нужно.
Бармен поставил бутылку, и Колдмун взял ее.
— Вы, случайно, не сеньор Корвачо?
— Он самый.
Начало было неплохим.
— Я ищу одного друга.
— И кто ваш друг?
— Он называет себя Эль-Монито.
Услышав это имя, Корвачо замер на миг и затем сказал слишком быстро:
— Никогда о нем не слышал.
Колдмун кивнул. Он сделал глоток пива, на удивление холодного, в то время как Корвачо демонстративно принялся вытирать стойку. Колдмун видел, что его вопрос встревожил бармена и тот пытается скрыть свое беспокойство.
Потягивая пиво, Колдмун размышлял, что делать дальше. Он мог бы предложить бармену деньги, но это только испугает его еще сильнее. Иногда, подумал он, правда — или что-то к ней близкое — действует лучше изощренной лжи.
— Я пытаюсь найти одного человека, — сказал Колдмун, — женщину, пришедшую в декабре из Сан-Мигель-Акатана вместе с группой, которая отправилась дальше на север, в Америку. Ее зовут Мартина Ишкиак. — Он достал фотографию, полученную от Рамоны. — Эта женщина исчезла, и я пытаюсь установить, что с ней случилось.
Корвачо едва бросил взгляд на фото: