Прохоров грустно улыбнулся, буркнул:

– Хороший ты мужик… – и стал спускаться по лестнице вниз.

Ефимыч закрыл дверь и пошел за ним. Ефимыча слегка пошатывало от выпитого. Мысли путались – но вместе с тем он ощущал, что может много сказать. Еще бы.

В автомобиле вновь пахло хвойным лесом. Водитель был незнакомый, худосочный и патлатый. Сквозь черноту стекол не было видно, куда едем. А и, наверное, неважно уже.

Прохоров сел сбоку, полуобернулся, чтобы было лучше видно, и некоторое время молчал, разглядывая Ефимыча. Потом спросил:

– В героя поиграть решил?

– Это не геройство. Это моя работа, – ответил Ефимыч.

– Значит, так? На официоз перейдем? Глаза закроем? Вся наша дружба, все наше сотрудничество коту под хвост?

– Не было никакого сотрудничества. Да и как с вами сотрудничать? Вы же зло в чистом виде. Бесы бездуховные (ввернул, вспомнил). Сели на шеи, и не слезаете. Кто против вас идет – того убиваете. Кого запугали – тому швыряете кость, чтоб и дальше молчал. И это называешь сотрудничеством или дружбой?

Прохоров почесал небритый подбородок.

– Про кость – это ты хорошо выдумал, – сказал он. – Красиво. Только неправильно. Наша с тобой жизнь – это естественный отбор. Тут не кость кидают, а предлагают выжить. Понимаешь? Без меня и тебя не будет. Только пустое место.

– А ты проверял? Может, без таких, как ты я бы нормально жил. Может, у меня бы и дети и внуки были счастливы, и мир вокруг другим бы был. Не думал об этом?

– Думал, – сказал Прохоров. – Ты не представляешь, как много я обо всем об этом думаю. А в голову лезет только одно – такие, как ты – стадо. А стадом нужно управлять. Без меня кем бы вы были, что бы делали? Спивались бы потихоньку, превращались бы в растения, без цели и средств. Никакие вы не люди, а фирменные паразиты. У вас вокруг столько возможностей, а вы только и делаете, что на жизнь жалуетесь. Кому? Зачем? Непонятно. Лишь бы пожаловаться.

– А ты, стало быть, наш поводырь! Ведешь нас к свету, к цели!

– Я делаю из вас человеков! Я заставляю ваши инстинкты работать! Чтобы вы головами думали, а не одним местом. Хочешь жить под солнцем, Ефимыч, умей вертеться… Думаешь, я не давал вам волю? Думаешь, все вокруг такие запуганные? Как бы не так. Пару раз говорил нашим, местным, ребята, занимайтесь бизнесом, я вас трогать не буду. Развивайте, расширяйтесь, все по-честному. И знаешь что? Перегрызлись друг с другом. Как собаки! Бегали ко мне по очереди и просили, чтобы я с соперниками разобрался. И поводы находили какие-то… глупые что ли? Я даже не знал, как на это реагировать. Потом взял и замочил всех сразу, к чертовой матери. Потому что стадо. Потому что жить по уму не умеют. А раз не умеют, то я их учить и буду. Понимаешь?

– А скольких ты замочил без повода? – Ефимыч вздохнул, покосился за окном.

Куда-то ехали. В черноту. Автомобиль начал вздрагивать на кочках. Бездорожье.

– Костика случайно, говорил же тебе, – сказал Прохоров. – Меня самого совесть мучает. Не надо было так, понимаю…

– Но ведь не только Костика. И еще много кого. Думаешь, я не в курсе? Все твои дела через мои руки прошли. Вот через эти самые руки!

Прохоров тоскливо посмотрел на кожаную обивку потолка.

– Сколько раз тебе повторять? Бывают, бывают случайные смерти. Но они неизбежны в общем водовороте жизни. Это не я, это судьба такая.

– Ага. Скажи.

– Судьба, – повторил Прохоров. – Она, родимая.

Помолчал, разглядывая собственное отражение в окне. Пробормотал:

– Извини, но я должен буду сделать так, чтобы ты исчез.

– Не удивлен, – отозвался Ефимыч. – У тебя всего два варианта. Либо убьешь, либо нет. Ты же на юриста учился, мозгов на подсчет хватит.

– В первом случае, я дам всем им понять, что со мной шутки плохи. Взбесившихся овец в стаде убивают. Но если оставлю тебя в живых, всегда будет возможность выжить.

– Какая же?

– Кто скажет, что ты хороший судмедэксперт? Кто не плюнет в тебя, когда посыплются обвинения в том, что ты много лет ставил неправильные диагнозы? – Прохоров заулыбался: противно, едко. – Тоже неплохой вариант, а? Сто лет гнилой карьеры – и никто не поверит, что ты решил сыграть честно. Тем более, что на столе родственник. Может, ты его сам завалил, а меня решил подставить? Честный предприниматель Прохоров попал под следствие ввиду помешательства главного судебного эксперта. Так и вижу заголовок!

Ефимыч подобрался и ударил Прохорова в висок. Целился в глаз. Потом ударил еще раз, и еще – пока Прохоров не извернулся и не ответил метким ударом в челюсть. Зубы клацнули, перед глазами поплыло.

Взвизгнули тормоза, и Ефимыча швырнуло на спинку переднего сиденья.

– Доигрался! – рявкнул в ухо Прохоров. – Потому что не надо жалости, не надо всех этих закулисных игр! Пусть дело заводят, пусть копошатся там, в области, все равно им ничего не накопать. Потому что не ты один такой был, Ефимыч. Не только твои подписи везде стоят. Люди вокруг не просто стадо. Они – рабы. А рабов никто никогда не оправдывает.

– Так, может, с меня все и начнется? – пробормотал Ефимыч. – Ведь кто-то же должен… начинать бороться.

– Герой нашелся.

Прохоров открыл дверцу, взял Ефимыча за воротник и выволок на улицу. Стояли в поле, далеко за поселком, у подножья леса.

Ефимыч высвободился.

– Можно, я сам? – отряхнулся и расправил плечи.


Слева, на горизонте, мигала и вздрагивала полоска света. Над головой раскинулось глубокое звездное небо. И прохладный осенний ветер взъерошил седые волосы.

Из машины выбрался водитель. В руках он держал лопату и сверток брезента.

Было совсем не страшно. Даже, наоборот, интересно: а что же дальше?

– Думаешь, мне будет приятно? – спросил Прохоров.

– Думаю, да.

– Ошибаешься. У меня тоже есть совесть. Я тоже иногда плохо сплю по ночам. Я приезжаю на похороны людей, чтобы попросить у них прощения. Сижу и молюсь. Даже молитву выучил наизусть. Может, поможет. Может, зачтется.

– Не льсти себе, – отозвался Ефимыч.

Прохоров опустил руки в карман.

– Беги, – сказал он.

– Герои не бегают, – отозвался Ефимыч и подумал, что ему больше нечего добавить..





♀ Снег




Снег так и не пришёл.

Напугал колючей ледяной крупой в конце сентября, в октябре по морозцу слегка отполировал город метелями, а потом начал постепенно сдавать позиции под напором неурочных оттепелей. В ноябре его следы встречались ещё в гулких дворах-колодцах и за гаражами – рыхлые островки, слежавшиеся по-весеннему сероватые пласты…

А затем и того не стало.

Аккурат к зимнему солнцестоянию и вовсе хлынули дожди. Грязные улицы вновь расцветились зонтиками, а нарядная ёлка напротив универмага накренилась, брезгливо отдёргивая лапы от глубоких луж.

– Солнца, солнца мне, – бормотала Мира в обеденный перерыв, наблюдая, как сливаются далеко внизу два людских потока, две улицы, и текут от угла к метро. С восьмого этажа лиц было не различить, только белёсые пятна. – И сугробов. Чтоб сверкало, переливалось…

В такие моменты она обычно закрывала глаза, представляя белый-белый тротуар, яркие гирлянды и еловый запах. И иногда – очень редко – верила, что это наяву.

Раньше, когда в архивном отделе работало пять человек, тоскливо пялиться в окно было некогда. И комната с четырёхметровыми потолками не казалась чудовищно пустой. Обеденного перерыва едва хватало, чтоб наскоро перекусить бутербродами и выпить целый термос оглушительно крепкого кофе, обмениваясь новостями и слухами. Но в прошлом году грянул кризис, и под очистительную метлу начальства попала сперва глубокая пенсионерка Нина, специалист по всем мыслимым архивным вопросам, затем мастера-реставраторы Ван Петрович и Сэр Борисыч – надо полагать, потому что и у них цифра в паспорте близилась к пугающей. Умница Тина, леди с идеальной памятью на сроки и цифры, машинистка от Бога, оценила масштабы катастрофы и ретировалась в декрет.

Мира как-то растерялась и нежданно-негаданно осталась наедине с такой горой работы, бросать которую было попросту стыдно. Но вот обеды сделались невероятно длинными и скучными… Хотя, конечно, недостаточно долгими, чтоб как следует отдохнуть.

Так проходили дни; красное окошко на Тинином календаре с вангоговыми подсолнухами устало ползло к Новому году, и больше не менялось решительно ничего.

Двадцать четвёртого декабря в три пополудни у Миры с треском разбилось сердце.

– Нет, больше не могу! – всхлипнула она, пряча лицо в сложенные крестом руки. Кромка стола подло ткнулась в живот. – Уволиться, что ли?

Несколько секунд комната ошарашенно молчала. А потом в дверь вдруг постучали и сразу, не дожидаясь ответа, повернули ручку.

– Мирочка, можно к тебе?

В проём заглянул нос, острый и любопытный, затем черные фетровые поля, в тени которых сияли голубые глаза; нога в тяжёлом башмаке шагнула через порог… А Мира так и сидела, онемевшая от нежданного счастья, пока фрагменты картинки в непутёвой её голове не сложились наконец в Нину – живую, настоящую, слегка промокшую под декабрьским дождём, а потому окружённую запахом сырого драпа. Ту самую Нину, с которой они год назад распрощались, как навсегда – высокую, в старомодном приталенном пальто, седую и тощую, страшно похожую на Шапокляк с неизбывной хитрецой во взгляде.

– Здра… здравствуйте, – сорвалось с губ дурацкое, чужое, ничего не значащее. – А ты… а вас обратно взяли, да?

– Да-а, – протянула Нина, щурясь. – Совсем одичала, бедная деточка. Будем кофе отпаивать и печеньем откармливать, – заключила она авторитетно и поставила прямо на гору Очень Важной Работы хрустящий бумажный пакет и огромный потёртый термос.

И Мира как-то сразу поверила, что Нина вправду вернулась.

Потом они долго сидели у заставленного геранями окна, крошили имбирное фирменное, прихлёбывали кофе из старых кружек и болтали, болтали, как могут только две закадычные подружки с разницей в полвека. Чёрное шапоклячье пальто терпеливо сохло на батарее; время ненавязчиво напоминало, что оно не резиновое, тиканьем настенных часов… но кто его слушал! Когда слова закончились, а противный дождь за окном поутих, было уже без четверти шесть. Нина многозначительно вздохнула, закрутила крышку термоса и весомо произнесла:

– Значит, так. Проблему я уловила. Нужен снег, верно?

Мира с сомнением покосилась на Великую Китайскую стену из дел и папок на столе, но спорить со старшими благоразумно не стала и кивнула.

– Будет тебе снег, – пообещала Нина. – Завтра и начнём. Зайду в обед, договорились?

– Договорились! – радостно откликнулась Мира и машинально погладила себя по рёбрам, унимая сердце: помедленней, глупое, куда теперь торопиться. – А… а мне приготовить что-нибудь?

Вообще-то она имела в виду пирожные там или тортик, но в ответ прозвучало уверенное: