Ровно в четыре в субботу в дверь позвонили.
Гость оказался – таким она себе и представляла после телефонного разговора: напористый, озорной, циничный. Приодетый: костюмчик с галстуком, шляпа. Одно плохо – ростом не особо вышел, с ней вровень. Зато красивый по-настоящему, чем-то похожий на актера Тихонова Вячеслава, блеснувшего в фильме «Дело было в Пенькове». Или на Андрея Болконского, как его Толстой описывал: красивый человек с сухими и определенными чертами. Но молодой ведь, молодой! Явно тридцати еще нет. Что ж ей так везет на детский сад?!
Явился чисто выбритый, с букетиком тюльпанов, завернутым в газету «Красная звезда», – в Подмосковье еще не сезон, значит, на Центральный рынок за ними заезжал. А еще в руках – чемоданчик с металлической окантовкой. Сразу видно: провинциал, в Москве с такими уже мало кто ходит. Разулыбался радушно:
– Здравствуйте, Ольга Егоровна!
Тут, разумеется, и Поликарповна из своих дверей нос высунула, и Маринка в коридор выглянула: два звонка, интересно же, кто к Ольге пожаловал – ах, мужчина! Гость и соседок поприветствовал не менее улыбчиво: «Добрый день!»
– Пойдемте ко мне, – пробормотала она.
Провела мужичка, словно расстрельным коридором, чувствуя, как затылок буровят взгляды соседок. Захлопнув в комнату дверь, выдохнула.
– Ох, сколько книг! – с порога восхитился визитер. – Я думаю, вам сперва надо распорядиться насчет букета?
– Ничего, пусть полежат. Авось не завянут. – Оле совершенно не хотелось бежать сейчас за водой на кухню или в ванную. Обязательно ведь кто-то из товарок по коммуналке привяжется с вопросом, кто таков гость, зачем явился.
Александр (так он, кажется, представился) чувствовал себя у нее совершенно раскованно, если не сказать развязно. Оценивающим глазом окинул все тринадцать рядов книжных полок, под самый потолок, да вкруговую по всем стенам, пузатый холодильник «ЗИС» и радиолу. По-хозяйски подошел к окну, кивнул на не прекращающуюся даже в субботу стройку, подмигнул:
– Строят чего-то. Храм Христа Спасителя восстанавливают?
Шутка так себе прозвучала, если честно. Лет семь назад за нее легко можно было загреметь в места не столь отдаленные: антисоветская агитация в виде религиозного дурмана. И теперь Оля сочла за благо тему не развивать.
Тогда гость поставил чемоданчик на круглый стол – обеденный, он же рабочий – и проговорил:
– Позвольте тогда вручить дары. Волею, так сказать, пославшего мя Ивана, – мужчина скрыто процитировал популярнейшую во все послевоенные годы книгу[17]. Первым делом из чемоданчика явилась коробка конфет «Ассорти» фабрики «Красный Октябрь» со жгучим и развратным маком на обложке. Затем – бутылка пятизвездочного армянского коньяку.
– Конфеты, как и коньяк с цветами, от меня лично, – пояснил он по-купечески. – Неудобно, знаете ли, приходить без подарка. – Понятно, набивается на угощение. Наверное, придется уважить – гость ей, чего там таить, понравился. – А вот, наконец, сувенир от друга моего, режиссера Ивана. – И он достал увесистый параллелепипед, завернутый в плотную упаковочную бумагу. – Вы откройте, откройте. Он обязательно просил, чтобы вы при мне развернули – дабы я потом доложил ему вашу реакцию.
– Столько условий, – пробормотала она, но подношение распаковывать стала.
– Только осторожней, – упредил гость с улыбочкой. – Хрупкое.
Ольга разорвала упаковку – и боже мой! Этого она никак не ожидала. Пластинки! Да какие! Не наши, Апрелевского завода, а импортные: нездешние, с яркими конвертами, цветными фотографиями заморских артистов на обложках. Одна, две, три, четыре! Да это целое состояние! Да где же он их взял, этот полумифический Головко?! Как узнал, что она любит джаз и собирает пластинки, студентам она точно ничего не говорила!
– А?! – с оттенком хвастовства проговорил мужчина. – Сила! Это вам не пиратские копии на рентгеновской пленке! Вся штука в том, что Иван совершил в прошлом году поездку по Соединенным Штатам Америки. А поскольку помнил, что вы заморский джаз очень даже уважаете, решил вам приобресть за кордоном сей подарок.
– Что вы?! – пробормотала она в растерянности. – Я не могу это принять. Это очень дорого. И за валюту куплено.
– Вот именно, Ольга Егоровна! Обратно в магазин теперь явно не сдашь. Так что пользуйтесь и владейте.
В растерянности она стала перебирать пластинки. Там был Гарри Беллафонте с диском «Калипсо», а также две дуэтные пластинки Эллы и Луи Фицджеральда, которые так и назывались, «Элла и Луи», и «Снова Элла и Луи», соответственно. А четвертая – «Люблю тебя» какого-то неизвестного красавчика (его фото на конверте) по имени Элвис Пресли.
– Пресли – восходящая американская звезда, – пояснил визитер, – двадцать четыре годика ему. Диск – саундтрек одноименного фильма, ну, то есть звуковая дорожка. У нас в СССР фильм вряд ли купят, идейно незрелый, а вам во ВГИКе уж, наверное, покажут на закрытом просмотре, не пропустите.
И все равно: никакого Головко, окончившего режиссерский ВГИКа, да из Ленинграда, с «Леннаучфильма», Ольга до сих пор припомнить не могла, и это смущало. Мельников – да, был такой студент, теперь действительно в граде Петра работает[18], а вот Головко? А с другой стороны, настолько невероятный подарок – не отказываться же! Да и гость, что ни говори, приятный и привлекательный человек.
– Ладно, – сказала женщина решительно, – тогда будем обедать. Вы ведь наверняка не обедали.
* * *
И в тот же вечер у них завертелось. За обедом выпили по две рюмки коньяку. Гость сыпал историями, анекдотами и побасенками. Оля непринужденно смеялась. Она чувствовала себя раскованно в его обществе. А потом он сказал:
– А теперь – давайте потанцуем. Заводите ваш проигрыватель.
И не успела Оля возразить, он похозяйничал – сам выбрал на полке танго и поставил пластинку на новейшую радиолу «ВЭФ-аккорд». Церемонно пригласил, щелкнув каблуками. И так хорошо вел ее, так от него вкусно пахло, коньяком и одеколоном, и его пальцы так властно, но бережно сжимали ее спину и кисть… Было все, как у любимого Флобера, у несчастной Эммы, когда она танцует с виконтом, это место Оля помнила наизусть и цитировала по памяти на лекциях: «Они начали медленно, потом пошли быстрее. Они кружились, – все кружилось вокруг них, словно диск на оси: лампы, мебель, панели, паркет. У дверей край платья Эммы обвил колено кавалера; при поворотах они почти касались друг друга ногами; он смотрел на нее сверху, она поднимала к нему взгляд; у нее помутилось в голове, она остановилась…» Да, и Ольга Егоровна тоже потихоньку стала сходить с ума. Не устояла – он поцеловал ее, когда еще даже не стемнело, не начался длинный апрельский вечер.
Она сама и дверь в комнату заперла, и радио включила громче, и плотно занавесила гардины.
* * *
Потом они курили в постели вместе, одну сигарету на двоих, и она с раскаянием говорила:
– А ведь я совсем тебя не знаю. Ты теперь будешь презирать меня.
– Да что ты, Оля! За что же презирать?
– Ты будешь думать, что я легкодоступная женщина.
– Ни в коем случае. Ты ни в чем не виновата. Это я сбил тебя с панталыку, совратил. А узнать меня – легче легкого. Докладываю. Я военный, звание капитан. В Москве в данный момент нахожусь в командировке, а проживаю в Ленинградской области, в городке военном, час езды от Северной столицы. Бываю в граде Петровом по делам службы – да и в Белокаменную тоже порой наведываюсь. Собираюсь демобилизоваться досрочно. Не женат и не был. Детей не имею. Русский – хотя отец по паспорту украинец. Беспартийный. Какие еще тебя сведения интересуют? Ты знаешь вообще, какую информацию может сообщать о себе военнослужащий, которого взяли в плен?
– А я тебя взяла в плен? – смеялась Оля.
– Конечно. Еще как. Очень основательно, – и он опять потянулся к ней.
Короче говоря, гость остался у нее до утра. А ночью, когда квартира затихла, они вместе пробрались в ванную, и она почему-то даже не стеснялась его.
В воскресенье долго спали. Потом она жарила на кухне яичницу для двоих и ставила чайник, а Маринка, случившаяся тут как тут, ласково и глумливо подначивала:
– Ну, как все прошло? Тебя можно поздравить?
Потом Саша уговорил ее не расставаться, а поехать в Парк Горького, погулять. Они зашли в пльзеньский пивной бар, где она до того ни разу не была. И – может, это странно для почти случайного знакомства – Ольга чувствовала себя счастливой.
* * *
Советская печать:
Первая весна семилетки. ОГОНЬ и ВОДА (очерк)
«…Трогательно и радостно видеть, как наперекор злому дыханию пустыни энтузиасты Газли высаживают у своих домиков тоненькие саженцы, делятся с ними скудными запасами воды. Пусть кроны их дадут тень уже другим людям, тем, кто придет на смену разведчикам. Ну, что ж! Советский человек думает и заботится не только о себе, но и – еще больше – о незнаемых далеких товарищах, соратниках по строительcтву нового общества…»
Варя с Петренко по-прежнему встречались, чтобы, как он говорил, сверить часы – не каждый день и не только в Лефортовском парке. Но всегда на открытом воздухе, вдалеке от возможных ушей. Вот и в этот раз, уже после майских, они шли вместе с ним от метро «Калужская» по Ленинскому проспекту в сторону ее дома. Довольно странно и до сих пор непривычно было видеть на широченном Ленинском столь мало машин. Изредка лишь пролетали легковые «Победы», «Москвичи» четыреста первые и четыреста вторые, проплывали державные «ЗИСы». Но больше транспорт колесил грузовой, пассажирский и даже гужевой.
Петренко обмолвился, что в интересах операции активно разрабатывает одну профессоршу из ВГИКа.
– Разрабатываете? – зацепилась за слово Варя. – Это как?
– Медовая ловушка. Знаешь такой термин?
– Термин-то я знаю. Ну, и как вам: не жмет? Вы ведь образцовый семьянин, с женой душа в душу.
– Ох, Варя. Плохо я тебя там, в нашем времени, учил.
– А что такое?
– Для людей нашей профессии высший приоритет – выполнение задания. Сохранить боевых товарищей – на втором месте. На третьем – не допустить необоснованных потерь среди гражданских лиц. А чувства, мечтания и разная мерехлюндия – еще ниже, по остаточному принципу.
– Да ведь эта женщина – она, верно, надеется на что-то, уповает. Возможно, влюблена.
– А я ей ничего не обещаю. Не сулю и не обманываю. А потом: помнишь, как говорил в нашем времени один футболист? Ваши ожидания – это ваши проблемы. И он решительно прав.
Варя с горечью поняла, что она, конечно, Петренко не переспорит, и сказала сухо:
– Ладно, проехали. Чем меня порадуете, Сергей Александрович? Или по имени отца – Александр Тимофеевич?
– Да, лучше привыкай к Александру Тимофеевичу. А тебе, Варя, предстоит совершить вот что…
Оля в последние дни прямо-таки летала. Душа пела, лицо разгладилось, раскраснелось, мелкие морщинки куда-то убежали, глаза засияли. Все – и коллеги, и даже наблюдательные студиозы – замечали происшедшие с ней перемены. Но только соседки – Поликарповна да Марина – ведали причину изменений. Больше она никому ни о чем не рассказывала, даже Соньке.
Да и чем, спрашивается, хвастаться? Для Саши встреча с ней – наверное, не что иное, как курортный роман. Точнее, командировочный. Вот кончится срок его пребывания в столице, он уедет – и забудет. А пока оставалось наслаждаться тем временем и счастьем, что отпустила судьба.
Так и в войну бывало. Короткий отпуск – после ранения или как награда. Совсем скоро бойцу возвращаться на фронт. А пока он старается урвать в тылу свой кусочек счастья.
Они встречались едва ли не ежедневно. Дважды ходили вместе в кино, посмотрели третью серию «Тихого Дона» и «Колдунью». Про девчонку, исполнявшую главную роль во французском фильме, русскую по происхождению – Марина Влади, что ли, ее псевдоним, – Александр уверенно сказал: «Далеко пойдет. Может, в Россию еще вернется. Замуж за русского выйдет». Оля только засмеялась: «Ты фантазер».
Однажды он пригласил ее в ресторан «Арагви». А чаще встречались у нее, и он обычно оставался до утра.
Если честно, никогда так хорошо ей ни с кем из мужчин не бывало. Александр оказался твердым, уверенным, но и заботливым. Он думал о ней, ласкал везде и долго. А она все больше отрывалась от действительности, парила и улетала прочь от земли. И с тоской думала: боже, что же будет, когда он уедет, а она останется одна?
Однажды – дело было уже в середине мая – Саша пришел к ней хмурый, сосредоточенный. Какая-то мысль, видно, терзала его. Ольга ничего не стала расспрашивать – знала, как мужчины не любят, когда лезут в душу. А он поел и даже любовью с ней занялся, но будто отсутствовал, какая-то мысль грызла его. Механически все происходило – какой бы двусмысленной пошлостью это ни звучало.
Гость оказался – таким она себе и представляла после телефонного разговора: напористый, озорной, циничный. Приодетый: костюмчик с галстуком, шляпа. Одно плохо – ростом не особо вышел, с ней вровень. Зато красивый по-настоящему, чем-то похожий на актера Тихонова Вячеслава, блеснувшего в фильме «Дело было в Пенькове». Или на Андрея Болконского, как его Толстой описывал: красивый человек с сухими и определенными чертами. Но молодой ведь, молодой! Явно тридцати еще нет. Что ж ей так везет на детский сад?!
Явился чисто выбритый, с букетиком тюльпанов, завернутым в газету «Красная звезда», – в Подмосковье еще не сезон, значит, на Центральный рынок за ними заезжал. А еще в руках – чемоданчик с металлической окантовкой. Сразу видно: провинциал, в Москве с такими уже мало кто ходит. Разулыбался радушно:
– Здравствуйте, Ольга Егоровна!
Тут, разумеется, и Поликарповна из своих дверей нос высунула, и Маринка в коридор выглянула: два звонка, интересно же, кто к Ольге пожаловал – ах, мужчина! Гость и соседок поприветствовал не менее улыбчиво: «Добрый день!»
– Пойдемте ко мне, – пробормотала она.
Провела мужичка, словно расстрельным коридором, чувствуя, как затылок буровят взгляды соседок. Захлопнув в комнату дверь, выдохнула.
– Ох, сколько книг! – с порога восхитился визитер. – Я думаю, вам сперва надо распорядиться насчет букета?
– Ничего, пусть полежат. Авось не завянут. – Оле совершенно не хотелось бежать сейчас за водой на кухню или в ванную. Обязательно ведь кто-то из товарок по коммуналке привяжется с вопросом, кто таков гость, зачем явился.
Александр (так он, кажется, представился) чувствовал себя у нее совершенно раскованно, если не сказать развязно. Оценивающим глазом окинул все тринадцать рядов книжных полок, под самый потолок, да вкруговую по всем стенам, пузатый холодильник «ЗИС» и радиолу. По-хозяйски подошел к окну, кивнул на не прекращающуюся даже в субботу стройку, подмигнул:
– Строят чего-то. Храм Христа Спасителя восстанавливают?
Шутка так себе прозвучала, если честно. Лет семь назад за нее легко можно было загреметь в места не столь отдаленные: антисоветская агитация в виде религиозного дурмана. И теперь Оля сочла за благо тему не развивать.
Тогда гость поставил чемоданчик на круглый стол – обеденный, он же рабочий – и проговорил:
– Позвольте тогда вручить дары. Волею, так сказать, пославшего мя Ивана, – мужчина скрыто процитировал популярнейшую во все послевоенные годы книгу[17]. Первым делом из чемоданчика явилась коробка конфет «Ассорти» фабрики «Красный Октябрь» со жгучим и развратным маком на обложке. Затем – бутылка пятизвездочного армянского коньяку.
– Конфеты, как и коньяк с цветами, от меня лично, – пояснил он по-купечески. – Неудобно, знаете ли, приходить без подарка. – Понятно, набивается на угощение. Наверное, придется уважить – гость ей, чего там таить, понравился. – А вот, наконец, сувенир от друга моего, режиссера Ивана. – И он достал увесистый параллелепипед, завернутый в плотную упаковочную бумагу. – Вы откройте, откройте. Он обязательно просил, чтобы вы при мне развернули – дабы я потом доложил ему вашу реакцию.
– Столько условий, – пробормотала она, но подношение распаковывать стала.
– Только осторожней, – упредил гость с улыбочкой. – Хрупкое.
Ольга разорвала упаковку – и боже мой! Этого она никак не ожидала. Пластинки! Да какие! Не наши, Апрелевского завода, а импортные: нездешние, с яркими конвертами, цветными фотографиями заморских артистов на обложках. Одна, две, три, четыре! Да это целое состояние! Да где же он их взял, этот полумифический Головко?! Как узнал, что она любит джаз и собирает пластинки, студентам она точно ничего не говорила!
– А?! – с оттенком хвастовства проговорил мужчина. – Сила! Это вам не пиратские копии на рентгеновской пленке! Вся штука в том, что Иван совершил в прошлом году поездку по Соединенным Штатам Америки. А поскольку помнил, что вы заморский джаз очень даже уважаете, решил вам приобресть за кордоном сей подарок.
– Что вы?! – пробормотала она в растерянности. – Я не могу это принять. Это очень дорого. И за валюту куплено.
– Вот именно, Ольга Егоровна! Обратно в магазин теперь явно не сдашь. Так что пользуйтесь и владейте.
В растерянности она стала перебирать пластинки. Там был Гарри Беллафонте с диском «Калипсо», а также две дуэтные пластинки Эллы и Луи Фицджеральда, которые так и назывались, «Элла и Луи», и «Снова Элла и Луи», соответственно. А четвертая – «Люблю тебя» какого-то неизвестного красавчика (его фото на конверте) по имени Элвис Пресли.
– Пресли – восходящая американская звезда, – пояснил визитер, – двадцать четыре годика ему. Диск – саундтрек одноименного фильма, ну, то есть звуковая дорожка. У нас в СССР фильм вряд ли купят, идейно незрелый, а вам во ВГИКе уж, наверное, покажут на закрытом просмотре, не пропустите.
И все равно: никакого Головко, окончившего режиссерский ВГИКа, да из Ленинграда, с «Леннаучфильма», Ольга до сих пор припомнить не могла, и это смущало. Мельников – да, был такой студент, теперь действительно в граде Петра работает[18], а вот Головко? А с другой стороны, настолько невероятный подарок – не отказываться же! Да и гость, что ни говори, приятный и привлекательный человек.
– Ладно, – сказала женщина решительно, – тогда будем обедать. Вы ведь наверняка не обедали.
* * *
И в тот же вечер у них завертелось. За обедом выпили по две рюмки коньяку. Гость сыпал историями, анекдотами и побасенками. Оля непринужденно смеялась. Она чувствовала себя раскованно в его обществе. А потом он сказал:
– А теперь – давайте потанцуем. Заводите ваш проигрыватель.
И не успела Оля возразить, он похозяйничал – сам выбрал на полке танго и поставил пластинку на новейшую радиолу «ВЭФ-аккорд». Церемонно пригласил, щелкнув каблуками. И так хорошо вел ее, так от него вкусно пахло, коньяком и одеколоном, и его пальцы так властно, но бережно сжимали ее спину и кисть… Было все, как у любимого Флобера, у несчастной Эммы, когда она танцует с виконтом, это место Оля помнила наизусть и цитировала по памяти на лекциях: «Они начали медленно, потом пошли быстрее. Они кружились, – все кружилось вокруг них, словно диск на оси: лампы, мебель, панели, паркет. У дверей край платья Эммы обвил колено кавалера; при поворотах они почти касались друг друга ногами; он смотрел на нее сверху, она поднимала к нему взгляд; у нее помутилось в голове, она остановилась…» Да, и Ольга Егоровна тоже потихоньку стала сходить с ума. Не устояла – он поцеловал ее, когда еще даже не стемнело, не начался длинный апрельский вечер.
Она сама и дверь в комнату заперла, и радио включила громче, и плотно занавесила гардины.
* * *
Потом они курили в постели вместе, одну сигарету на двоих, и она с раскаянием говорила:
– А ведь я совсем тебя не знаю. Ты теперь будешь презирать меня.
– Да что ты, Оля! За что же презирать?
– Ты будешь думать, что я легкодоступная женщина.
– Ни в коем случае. Ты ни в чем не виновата. Это я сбил тебя с панталыку, совратил. А узнать меня – легче легкого. Докладываю. Я военный, звание капитан. В Москве в данный момент нахожусь в командировке, а проживаю в Ленинградской области, в городке военном, час езды от Северной столицы. Бываю в граде Петровом по делам службы – да и в Белокаменную тоже порой наведываюсь. Собираюсь демобилизоваться досрочно. Не женат и не был. Детей не имею. Русский – хотя отец по паспорту украинец. Беспартийный. Какие еще тебя сведения интересуют? Ты знаешь вообще, какую информацию может сообщать о себе военнослужащий, которого взяли в плен?
– А я тебя взяла в плен? – смеялась Оля.
– Конечно. Еще как. Очень основательно, – и он опять потянулся к ней.
Короче говоря, гость остался у нее до утра. А ночью, когда квартира затихла, они вместе пробрались в ванную, и она почему-то даже не стеснялась его.
В воскресенье долго спали. Потом она жарила на кухне яичницу для двоих и ставила чайник, а Маринка, случившаяся тут как тут, ласково и глумливо подначивала:
– Ну, как все прошло? Тебя можно поздравить?
Потом Саша уговорил ее не расставаться, а поехать в Парк Горького, погулять. Они зашли в пльзеньский пивной бар, где она до того ни разу не была. И – может, это странно для почти случайного знакомства – Ольга чувствовала себя счастливой.
* * *
Советская печать:
Первая весна семилетки. ОГОНЬ и ВОДА (очерк)
«…Трогательно и радостно видеть, как наперекор злому дыханию пустыни энтузиасты Газли высаживают у своих домиков тоненькие саженцы, делятся с ними скудными запасами воды. Пусть кроны их дадут тень уже другим людям, тем, кто придет на смену разведчикам. Ну, что ж! Советский человек думает и заботится не только о себе, но и – еще больше – о незнаемых далеких товарищах, соратниках по строительcтву нового общества…»
Варя с Петренко по-прежнему встречались, чтобы, как он говорил, сверить часы – не каждый день и не только в Лефортовском парке. Но всегда на открытом воздухе, вдалеке от возможных ушей. Вот и в этот раз, уже после майских, они шли вместе с ним от метро «Калужская» по Ленинскому проспекту в сторону ее дома. Довольно странно и до сих пор непривычно было видеть на широченном Ленинском столь мало машин. Изредка лишь пролетали легковые «Победы», «Москвичи» четыреста первые и четыреста вторые, проплывали державные «ЗИСы». Но больше транспорт колесил грузовой, пассажирский и даже гужевой.
Петренко обмолвился, что в интересах операции активно разрабатывает одну профессоршу из ВГИКа.
– Разрабатываете? – зацепилась за слово Варя. – Это как?
– Медовая ловушка. Знаешь такой термин?
– Термин-то я знаю. Ну, и как вам: не жмет? Вы ведь образцовый семьянин, с женой душа в душу.
– Ох, Варя. Плохо я тебя там, в нашем времени, учил.
– А что такое?
– Для людей нашей профессии высший приоритет – выполнение задания. Сохранить боевых товарищей – на втором месте. На третьем – не допустить необоснованных потерь среди гражданских лиц. А чувства, мечтания и разная мерехлюндия – еще ниже, по остаточному принципу.
– Да ведь эта женщина – она, верно, надеется на что-то, уповает. Возможно, влюблена.
– А я ей ничего не обещаю. Не сулю и не обманываю. А потом: помнишь, как говорил в нашем времени один футболист? Ваши ожидания – это ваши проблемы. И он решительно прав.
Варя с горечью поняла, что она, конечно, Петренко не переспорит, и сказала сухо:
– Ладно, проехали. Чем меня порадуете, Сергей Александрович? Или по имени отца – Александр Тимофеевич?
– Да, лучше привыкай к Александру Тимофеевичу. А тебе, Варя, предстоит совершить вот что…
Оля в последние дни прямо-таки летала. Душа пела, лицо разгладилось, раскраснелось, мелкие морщинки куда-то убежали, глаза засияли. Все – и коллеги, и даже наблюдательные студиозы – замечали происшедшие с ней перемены. Но только соседки – Поликарповна да Марина – ведали причину изменений. Больше она никому ни о чем не рассказывала, даже Соньке.
Да и чем, спрашивается, хвастаться? Для Саши встреча с ней – наверное, не что иное, как курортный роман. Точнее, командировочный. Вот кончится срок его пребывания в столице, он уедет – и забудет. А пока оставалось наслаждаться тем временем и счастьем, что отпустила судьба.
Так и в войну бывало. Короткий отпуск – после ранения или как награда. Совсем скоро бойцу возвращаться на фронт. А пока он старается урвать в тылу свой кусочек счастья.
Они встречались едва ли не ежедневно. Дважды ходили вместе в кино, посмотрели третью серию «Тихого Дона» и «Колдунью». Про девчонку, исполнявшую главную роль во французском фильме, русскую по происхождению – Марина Влади, что ли, ее псевдоним, – Александр уверенно сказал: «Далеко пойдет. Может, в Россию еще вернется. Замуж за русского выйдет». Оля только засмеялась: «Ты фантазер».
Однажды он пригласил ее в ресторан «Арагви». А чаще встречались у нее, и он обычно оставался до утра.
Если честно, никогда так хорошо ей ни с кем из мужчин не бывало. Александр оказался твердым, уверенным, но и заботливым. Он думал о ней, ласкал везде и долго. А она все больше отрывалась от действительности, парила и улетала прочь от земли. И с тоской думала: боже, что же будет, когда он уедет, а она останется одна?
Однажды – дело было уже в середине мая – Саша пришел к ней хмурый, сосредоточенный. Какая-то мысль, видно, терзала его. Ольга ничего не стала расспрашивать – знала, как мужчины не любят, когда лезут в душу. А он поел и даже любовью с ней занялся, но будто отсутствовал, какая-то мысль грызла его. Механически все происходило – какой бы двусмысленной пошлостью это ни звучало.