– Есть.
– Скажите, Жеребятова – она в каком состоянии?
– В тяжелом.
– Можно мне к ней?
– Молодой человек, вы с ума сошли! Я говорю: она в тяжелом состоянии. Посещения не разрешаются.
– А врач? Могу я поговорить с ее лечащим врачом?
– Врач? Врач у нее Хоменкова Юлия Петровна… Она, кажется, еще не ушла… Подождите, сейчас я узнаю.
Вот что в России за шестьдесят лет не слишком изменилось, так это больницы. Те же корпуса – только к двадцатым годам двадцать первого века они обветшали. Нет, конечно, где-то появились аппараты УЗИ и даже МРТ, но вот стены остались все теми же. А тогда, в 1959-м, они выглядели вполне щегольски – недавно отстроенные после войны. Да и нянечки-санитарки шесть десятилетий назад держались участливей.
И доктора – как та врачиха, сухопарая дама лет шестидесяти, которая все-таки вышла к Кордубцеву. Она выдала аналогичную отповедь: «Состояние Жеребятовой тяжелое, проникающие ранения печени, почки, поджелудочной. Видеть вам ее не нужно, нельзя, да и ни к чему: больная находится без сознания. Хотите помочь? Идите в церковь, молитесь, ставьте свечки».
– Я комсомолец.
– Ну и дурак, – припечатала врачиха. Правда, при этом огляделась по сторонам: никто не слышит?
– Скажите, а охранять Жеребятову будут?
– Охранять? – Недоумению врачихи не было предела. – С какой стати?
– Ее же пытались убить. Убийца не найден. Значит, он, возможно, попробует снова.
– Насчет охраны – это вы, пожалуйста, с милицией договаривайтесь. У меня подобных полномочий и ресурсов не имеется.
Кордубцев вышел из больницы с одной мыслью: «Ну, Петренко! Ты у меня за все ответишь! За все страдания моей любимой и – вот как бывает – одновременно собственной бабушки».
К Петренко, Варваре и комиссии, где они служили, у Кордубцева были старые счеты. Он знал: это именно они в две тысячи семнадцатом устроили на него засаду на заснеженной мытищинской улице – благодаря своим сверхспособностям ему удалось тогда разметать оперов, а одного даже убить. После этого пришлось сбежать и долго скрываться[29]. И вот теперь, когда он снова начал набирать силу в двадцать первом веке, они решили достать его через прошлое. Через предков. И преследуют его здесь.
Обидно было, что, вселившись в тело собственного деда, Семена Кордубцева, он потерял все свои могучие умения, которые там, в будущем, в двадцать первом веке, делали Елисея Кордубцева королем. Здесь, в пятьдесят девятом, он не мог читать мысли, убивать взглядом, влюблять в себя толпы. Здесь он превратился в простого советского студентика, и для того чтобы защищаться, ему пришлось покупать подпольно «люгер» (конфискованный теперь милицией). Правда, у него остался в заначке еще один трофейный немецкий.
На следующий день после стрельбы на Тайнинской Петренко в половине одиннадцатого вышел из своей съемной комнаты в квартире на Чернышевского. Несколько раз проверил: нет, за ним никто не следил.
Возле памятника Героям Плевны к нему вдруг подошел незнакомый немолодой чувак с пышными усами, в беретке и очках. Типичный командированный, какой-нибудь снабженец провинциального завода, прибывший в столицу выбивать фонды. «Снабженец» сказал:
– Приветствую. Пройдемся.
И только услышав голос, полковник понял: да ведь это шеф КГБ собственной персоной.
– Добрый день, Александр Николаевич, – с уважением к простой, но эффективной маскировке молвил Петренко.
Они отправились по бульвару вниз, к площади Ногина: плечом к плечу, чуть не под ручку.
По бульвару няньки и бабушки катали смешные советские коляски, прогуливая своих юных питомцев. Молодых мам в качестве сопровождающих особо не видно – отпуск по уходу за младенцем тут всего полгода, а далее пожалуйте на производство. Потому и приходилось юным мамочкам, которые сплошь трудились в народном хозяйстве, изворачиваться: нянек нанимать, родителям-пенсионерам в ноги падать, чтоб взяли на себя заботу за дитем. В крайнем случае – в ясли бэбика сдавать.
Зато – приятно посмотреть – гуляли все по бульвару свободно, ни о масках, ни о социальной дистанции никто и не думал.
– Хочу спросить вас о моих коллегах во власти. Как сложится их судьба? Вы вообще в курсе? – вопросил Шаляпин.
– Кто вас конкретно интересует?
– К примеру, Фрол Романыч Козлов?
Полковник сообразил: руководитель КГБ пытается вызнать, на кого из «кремлевских бульдогов» ему в случае заговора можно рассчитывать. Фрол Романович Козлов в настоящий момент, в середине пятьдесят девятого, был номинальным первым заместителем Хрущева по Совету Министров и членом Президиума ЦК. Кое-кто его даже считал преемником, вроде и сам Никита об этом обмолвливался.
Петренко не случайно пару недель перед тем, как его перебросили во времени, просидел в библиотеках и архивах, чтобы изучить окружение Шаляпина, биографии советских сильных мира сего. Поэтому ответил как по писаному:
– У Фрола Романыча карьера не сложится. Вскорости, а именно в шестьдесят третьем году, еще до смещения кукурузника, он получит тяжелый инсульт, от него так толком не оправится и скончается в шестьдесят пятом.
– Ну и слава богу, – не смог скрыть своей радости Шаляпин: видать, Козлова он недолюбливал. – А Косыгин?
Полковник понял, что Александр Николаевич сыплет вопросами прямо по списку заместителей предсовмина – главного человека в стране Хрущева. Фрол Козлов был первым из них, Косыгин – вторым. Видимо, Шаляпин искал, кто его сможет поддержать – ведь формально, кроме пугающей (многих) должности главы КГБ, другой власти за ним не числилось. Он не был ни замом Хрущева по Совмину, ни даже членом Президиума ЦК. Поэтому вопросы понятны: допустим, не станет вдруг в одночасье Никиты Сергеевича – и что? Кто тогда сможет поддержать Александра Николаевича в борьбе за самые высокие посты? На кого ему опереться?
– Косыгин в будущем проявит себя как человек Брежнева. В шестьдесят четвертом, после переворота, его назначат предсовмина, то есть на нынешнюю должность кукурузника, но он в игре за власть тоже проиграет, как и вы. Будет позиционировать себя крепким хозяйственником. Попытается в конце шестидесятых провести реформы, дать больше самостоятельности советским предприятиям. Реформы частично станут успешными, но быстро заглохнут. Косыгин пробудет главой правительства почти до самой смерти, а скончается в декабре восьмидесятого.
– Про Микояна я даже не спрашиваю. – Анастас был третьим по счету замом предсовмина.
– И правильно, Александр Николаевич, не спрашиваете. Он ведь верный друг Никиты Сергеича и даже на том пленуме, где Хруща будут снимать, единственный против него не выскажется, а всего лишь воздержится. После этого песенка Микояна, в политическом смысле, будет спета.
– Про Суслова я и так все знаю, – продолжил размышлять вслух заговорщик. – Начетчик, формалист, марксист, человек в галошах. Скучный тип – как можно на него опереться? А вот Бурцева? Смелая, конечно, лихая и член Президиума ЦК, но она ведь женщина.
– Да, времена, когда дамы будут управлять государством, пока еще явно не наступили.
– А что – наступят? – заинтересовался Александр Николаевич.
– Конечно! Но пока не у нас. Индира Ганди, дочка Неру, будет Индией рулить. Англией в восьмидесятые годы Маргарет Тэтчер станет править. В объединенной Германии канцлером женщина прослужила лет пятнадцать.
– Нет, у нас, в СССР, такое пока не поймут.
– Вдобавок Бурцева слишком много внимания любовным своим делам уделяет. Говорят, именно из-за них она в семьдесят четвертом году с собой покончит.
– Фу. Нет, такие руководители точно не нужны. Может быть, на Мазурова можно опереться? На Мжаванадзе?
– Провинциальные люди. Никаких связей в центре.
– На кого же?..
– Хотите мое мнение?
– Валяйте.
– Ни на кого вам, Александр Николаевич, не надо рассчитывать. Просто сбросьте все фигуры с доски, да и все. Полный переворот! Смена элит.
– Но ведь если случись что, немедленно соберется, в обязательном порядке, Президиум ЦК. Потом съедется большой ЦК. И кто из них за меня проголосует? Я ведь даже не кандидат в члены Президиума!
– А вам надо отменить и Президиум, и ЦК. Представьте, что произошел террористический акт. Неизвестные злоумышленники расправились одновременно с несколькими высшими руководителями партии и государства.
Шеф КГБ нервно оглянулся. Опасные, очень опасные слова произносил его собеседник: запросто можно пришить подготовку госпереворота и измену родине. Да и чем еще они, спрашивается, сейчас занимались? Но Петренко совсем не похож на провокатора, и в кармане у него магнитофона нет – люди Шаляпина тщательно проверили его временное обиталище на улице Чернышевского и не нашли там никаких записывающих устройств. Поэтому пан или пропал: высшую власть не возьмешь ручками в белых перчатках. Ведь обсуждать – только начало, когда-то придет пора действовать. А если бояться говорить, вообще никуда не продвинешься.
Человек из будущего меж тем продолжал:
– После ужасного теракта, чтобы удержать страну от кровавого хаоса и анархии, всю власть в свои руки должен взять временный комитет. Можно назвать его комитетом национального спасения – с вами во главе. Или ГКЧП – главным комитетом по чрезвычайному положению, как пытались в девяносто первом.
– А что было в девяносто первом?
Петренко краткими словами поведал Шаляпину о путче девяносто первого: как ранее, в перестройку, все и всех предал генсек Горбачев, а настоящие патриоты отчаянно попытались спасти положение и потерпели в итоге полное поражение.
– Не понимаю все-таки, – нахмурился Шаляпин. – Почему тогда ваш ГКЧП не добился своего?
– Народ выступил против путчистов, вышел на улицы, окружил живой стеной Белый дом, где засел еще один предатель – Ельцин. Спецназ КГБ здание штурмовать отказался.
– Значит, ГКЧП проиграл, в сущности, из-за того, что войска не повиновались приказу?
– В точку, дорогой Александр Николаевич. Человек в погонах прежде всего приказ должен исполнить, невзирая ни на что и ни на какие возможные потери. Надеюсь, в нынешнее время, в пятьдесят девятом, разложение еще не достигло такого градуса, как в девяносто первом. Народ не пойдет протестовать, и армия выполнит свой долг.
– Нашелся бы тот, кто отдал приказ, – раздумчиво проговорил Шаляпин.
– Вот именно. Главное – в политической воле. И в том, кого конкретно вы в свой комитет спасения пригласите. Вам, конечно, придется заручиться поддержкой армии. Вряд ли маршала Малиновского, а того, с кем удастся договориться. Пообещайте этому человеку высший армейский пост и должность вашего заместителя по комитету спасения. Вдобавок вам, конечно, стоит подумать о СМИ.
– СМИ? Это еще что?
– У нас так называют совокупно радио, телевидение, газеты. Также, конечно, важны, как Ленин учил, почта, телеграф, телефон.
– Как вы предполагаете осуществить акцию? Я имею в виду отстранение нынешних руководителей? – Даже выговорить слово «убить» Шаляпину пока было боязно.
– Когда вы скажете, что готовы, я возьму ликвидацию на себя. От вас понадобится только информация: где и когда Первый появится на публике.
– Понял вас.
– И еще, вы знаете, я спалился.
– Спалился?
– Это жаргончик из будущего. По-вашему – провалился.
– Что случилось?
– По линии прокуратуры и милиции меня могут разыскивать. За покушение на убийство. Это мои дела и нашей с вами акции они не касаются. Но в ваших силах меня отмазать.
– Ох. Отмазать-то я, как вы выражаетесь, наверное, могу. Но вы ж понимаете: чем больше телодвижений я буду совершать ради вас, тем больше внимания и ко мне, и к вам. Совершенно ненужного внимания.
– Скажите, Жеребятова – она в каком состоянии?
– В тяжелом.
– Можно мне к ней?
– Молодой человек, вы с ума сошли! Я говорю: она в тяжелом состоянии. Посещения не разрешаются.
– А врач? Могу я поговорить с ее лечащим врачом?
– Врач? Врач у нее Хоменкова Юлия Петровна… Она, кажется, еще не ушла… Подождите, сейчас я узнаю.
Вот что в России за шестьдесят лет не слишком изменилось, так это больницы. Те же корпуса – только к двадцатым годам двадцать первого века они обветшали. Нет, конечно, где-то появились аппараты УЗИ и даже МРТ, но вот стены остались все теми же. А тогда, в 1959-м, они выглядели вполне щегольски – недавно отстроенные после войны. Да и нянечки-санитарки шесть десятилетий назад держались участливей.
И доктора – как та врачиха, сухопарая дама лет шестидесяти, которая все-таки вышла к Кордубцеву. Она выдала аналогичную отповедь: «Состояние Жеребятовой тяжелое, проникающие ранения печени, почки, поджелудочной. Видеть вам ее не нужно, нельзя, да и ни к чему: больная находится без сознания. Хотите помочь? Идите в церковь, молитесь, ставьте свечки».
– Я комсомолец.
– Ну и дурак, – припечатала врачиха. Правда, при этом огляделась по сторонам: никто не слышит?
– Скажите, а охранять Жеребятову будут?
– Охранять? – Недоумению врачихи не было предела. – С какой стати?
– Ее же пытались убить. Убийца не найден. Значит, он, возможно, попробует снова.
– Насчет охраны – это вы, пожалуйста, с милицией договаривайтесь. У меня подобных полномочий и ресурсов не имеется.
Кордубцев вышел из больницы с одной мыслью: «Ну, Петренко! Ты у меня за все ответишь! За все страдания моей любимой и – вот как бывает – одновременно собственной бабушки».
К Петренко, Варваре и комиссии, где они служили, у Кордубцева были старые счеты. Он знал: это именно они в две тысячи семнадцатом устроили на него засаду на заснеженной мытищинской улице – благодаря своим сверхспособностям ему удалось тогда разметать оперов, а одного даже убить. После этого пришлось сбежать и долго скрываться[29]. И вот теперь, когда он снова начал набирать силу в двадцать первом веке, они решили достать его через прошлое. Через предков. И преследуют его здесь.
Обидно было, что, вселившись в тело собственного деда, Семена Кордубцева, он потерял все свои могучие умения, которые там, в будущем, в двадцать первом веке, делали Елисея Кордубцева королем. Здесь, в пятьдесят девятом, он не мог читать мысли, убивать взглядом, влюблять в себя толпы. Здесь он превратился в простого советского студентика, и для того чтобы защищаться, ему пришлось покупать подпольно «люгер» (конфискованный теперь милицией). Правда, у него остался в заначке еще один трофейный немецкий.
На следующий день после стрельбы на Тайнинской Петренко в половине одиннадцатого вышел из своей съемной комнаты в квартире на Чернышевского. Несколько раз проверил: нет, за ним никто не следил.
Возле памятника Героям Плевны к нему вдруг подошел незнакомый немолодой чувак с пышными усами, в беретке и очках. Типичный командированный, какой-нибудь снабженец провинциального завода, прибывший в столицу выбивать фонды. «Снабженец» сказал:
– Приветствую. Пройдемся.
И только услышав голос, полковник понял: да ведь это шеф КГБ собственной персоной.
– Добрый день, Александр Николаевич, – с уважением к простой, но эффективной маскировке молвил Петренко.
Они отправились по бульвару вниз, к площади Ногина: плечом к плечу, чуть не под ручку.
По бульвару няньки и бабушки катали смешные советские коляски, прогуливая своих юных питомцев. Молодых мам в качестве сопровождающих особо не видно – отпуск по уходу за младенцем тут всего полгода, а далее пожалуйте на производство. Потому и приходилось юным мамочкам, которые сплошь трудились в народном хозяйстве, изворачиваться: нянек нанимать, родителям-пенсионерам в ноги падать, чтоб взяли на себя заботу за дитем. В крайнем случае – в ясли бэбика сдавать.
Зато – приятно посмотреть – гуляли все по бульвару свободно, ни о масках, ни о социальной дистанции никто и не думал.
– Хочу спросить вас о моих коллегах во власти. Как сложится их судьба? Вы вообще в курсе? – вопросил Шаляпин.
– Кто вас конкретно интересует?
– К примеру, Фрол Романыч Козлов?
Полковник сообразил: руководитель КГБ пытается вызнать, на кого из «кремлевских бульдогов» ему в случае заговора можно рассчитывать. Фрол Романович Козлов в настоящий момент, в середине пятьдесят девятого, был номинальным первым заместителем Хрущева по Совету Министров и членом Президиума ЦК. Кое-кто его даже считал преемником, вроде и сам Никита об этом обмолвливался.
Петренко не случайно пару недель перед тем, как его перебросили во времени, просидел в библиотеках и архивах, чтобы изучить окружение Шаляпина, биографии советских сильных мира сего. Поэтому ответил как по писаному:
– У Фрола Романыча карьера не сложится. Вскорости, а именно в шестьдесят третьем году, еще до смещения кукурузника, он получит тяжелый инсульт, от него так толком не оправится и скончается в шестьдесят пятом.
– Ну и слава богу, – не смог скрыть своей радости Шаляпин: видать, Козлова он недолюбливал. – А Косыгин?
Полковник понял, что Александр Николаевич сыплет вопросами прямо по списку заместителей предсовмина – главного человека в стране Хрущева. Фрол Козлов был первым из них, Косыгин – вторым. Видимо, Шаляпин искал, кто его сможет поддержать – ведь формально, кроме пугающей (многих) должности главы КГБ, другой власти за ним не числилось. Он не был ни замом Хрущева по Совмину, ни даже членом Президиума ЦК. Поэтому вопросы понятны: допустим, не станет вдруг в одночасье Никиты Сергеевича – и что? Кто тогда сможет поддержать Александра Николаевича в борьбе за самые высокие посты? На кого ему опереться?
– Косыгин в будущем проявит себя как человек Брежнева. В шестьдесят четвертом, после переворота, его назначат предсовмина, то есть на нынешнюю должность кукурузника, но он в игре за власть тоже проиграет, как и вы. Будет позиционировать себя крепким хозяйственником. Попытается в конце шестидесятых провести реформы, дать больше самостоятельности советским предприятиям. Реформы частично станут успешными, но быстро заглохнут. Косыгин пробудет главой правительства почти до самой смерти, а скончается в декабре восьмидесятого.
– Про Микояна я даже не спрашиваю. – Анастас был третьим по счету замом предсовмина.
– И правильно, Александр Николаевич, не спрашиваете. Он ведь верный друг Никиты Сергеича и даже на том пленуме, где Хруща будут снимать, единственный против него не выскажется, а всего лишь воздержится. После этого песенка Микояна, в политическом смысле, будет спета.
– Про Суслова я и так все знаю, – продолжил размышлять вслух заговорщик. – Начетчик, формалист, марксист, человек в галошах. Скучный тип – как можно на него опереться? А вот Бурцева? Смелая, конечно, лихая и член Президиума ЦК, но она ведь женщина.
– Да, времена, когда дамы будут управлять государством, пока еще явно не наступили.
– А что – наступят? – заинтересовался Александр Николаевич.
– Конечно! Но пока не у нас. Индира Ганди, дочка Неру, будет Индией рулить. Англией в восьмидесятые годы Маргарет Тэтчер станет править. В объединенной Германии канцлером женщина прослужила лет пятнадцать.
– Нет, у нас, в СССР, такое пока не поймут.
– Вдобавок Бурцева слишком много внимания любовным своим делам уделяет. Говорят, именно из-за них она в семьдесят четвертом году с собой покончит.
– Фу. Нет, такие руководители точно не нужны. Может быть, на Мазурова можно опереться? На Мжаванадзе?
– Провинциальные люди. Никаких связей в центре.
– На кого же?..
– Хотите мое мнение?
– Валяйте.
– Ни на кого вам, Александр Николаевич, не надо рассчитывать. Просто сбросьте все фигуры с доски, да и все. Полный переворот! Смена элит.
– Но ведь если случись что, немедленно соберется, в обязательном порядке, Президиум ЦК. Потом съедется большой ЦК. И кто из них за меня проголосует? Я ведь даже не кандидат в члены Президиума!
– А вам надо отменить и Президиум, и ЦК. Представьте, что произошел террористический акт. Неизвестные злоумышленники расправились одновременно с несколькими высшими руководителями партии и государства.
Шеф КГБ нервно оглянулся. Опасные, очень опасные слова произносил его собеседник: запросто можно пришить подготовку госпереворота и измену родине. Да и чем еще они, спрашивается, сейчас занимались? Но Петренко совсем не похож на провокатора, и в кармане у него магнитофона нет – люди Шаляпина тщательно проверили его временное обиталище на улице Чернышевского и не нашли там никаких записывающих устройств. Поэтому пан или пропал: высшую власть не возьмешь ручками в белых перчатках. Ведь обсуждать – только начало, когда-то придет пора действовать. А если бояться говорить, вообще никуда не продвинешься.
Человек из будущего меж тем продолжал:
– После ужасного теракта, чтобы удержать страну от кровавого хаоса и анархии, всю власть в свои руки должен взять временный комитет. Можно назвать его комитетом национального спасения – с вами во главе. Или ГКЧП – главным комитетом по чрезвычайному положению, как пытались в девяносто первом.
– А что было в девяносто первом?
Петренко краткими словами поведал Шаляпину о путче девяносто первого: как ранее, в перестройку, все и всех предал генсек Горбачев, а настоящие патриоты отчаянно попытались спасти положение и потерпели в итоге полное поражение.
– Не понимаю все-таки, – нахмурился Шаляпин. – Почему тогда ваш ГКЧП не добился своего?
– Народ выступил против путчистов, вышел на улицы, окружил живой стеной Белый дом, где засел еще один предатель – Ельцин. Спецназ КГБ здание штурмовать отказался.
– Значит, ГКЧП проиграл, в сущности, из-за того, что войска не повиновались приказу?
– В точку, дорогой Александр Николаевич. Человек в погонах прежде всего приказ должен исполнить, невзирая ни на что и ни на какие возможные потери. Надеюсь, в нынешнее время, в пятьдесят девятом, разложение еще не достигло такого градуса, как в девяносто первом. Народ не пойдет протестовать, и армия выполнит свой долг.
– Нашелся бы тот, кто отдал приказ, – раздумчиво проговорил Шаляпин.
– Вот именно. Главное – в политической воле. И в том, кого конкретно вы в свой комитет спасения пригласите. Вам, конечно, придется заручиться поддержкой армии. Вряд ли маршала Малиновского, а того, с кем удастся договориться. Пообещайте этому человеку высший армейский пост и должность вашего заместителя по комитету спасения. Вдобавок вам, конечно, стоит подумать о СМИ.
– СМИ? Это еще что?
– У нас так называют совокупно радио, телевидение, газеты. Также, конечно, важны, как Ленин учил, почта, телеграф, телефон.
– Как вы предполагаете осуществить акцию? Я имею в виду отстранение нынешних руководителей? – Даже выговорить слово «убить» Шаляпину пока было боязно.
– Когда вы скажете, что готовы, я возьму ликвидацию на себя. От вас понадобится только информация: где и когда Первый появится на публике.
– Понял вас.
– И еще, вы знаете, я спалился.
– Спалился?
– Это жаргончик из будущего. По-вашему – провалился.
– Что случилось?
– По линии прокуратуры и милиции меня могут разыскивать. За покушение на убийство. Это мои дела и нашей с вами акции они не касаются. Но в ваших силах меня отмазать.
– Ох. Отмазать-то я, как вы выражаетесь, наверное, могу. Но вы ж понимаете: чем больше телодвижений я буду совершать ради вас, тем больше внимания и ко мне, и к вам. Совершенно ненужного внимания.