Они вышли в Вешняках. Деревянная платформа, а вокруг – сельский, дачный пейзаж. Очень похоже на Тайнинку: палисадники, деревенские домики. Никаких тебе кварталов девятиэтажек, столь привычных Варе, – их начнут тут строить еще лет через десять и прокладывать новые улицы: Юности, Красный Казанец, Снайперскую, Вешняковскую. Правда, чуть в стороне возвышался уже корпус «Гипросельэлектро» и трехэтажные сталинские дома рядом, выглядящие сейчас совсем новыми. И Успенский храм. Людмила оглянулась на него, проговорила с уважением:

– Скоро Вознесение.

– Ты что – верующая? – изумилась Варя.

Тогда, в пятьдесят девятом, подобный вопрос, адресованный студентке-комсомолке, звучал так, словно ее спросили, не ест ли она на завтрак маленьких детей. Та смутилась, покраснела и залепетала:

– Да нет, конечно… Но бабушка следит за праздниками и в храм ходит… Иногда… – Вера в Бога, как тягостный пережиток, еще дозволялась неперековавшимся обломкам старого строя, но никак не молодым. Н-да, значит, такое общество мечтает сохранить и законсервировать Петренко?

Варя взяла девушку под руку:

– Пойдем, я провожу тебя.

Они дошли до натурального деревенского домика с резными наличниками, частоколом и палисадниками. Совсем скоро, не пройдет и двух пятилеток, на его месте вознесется девятиэтажная брежневская «панелька», или типовая школа, или детсад. Девушки распрощались.

– Еще увидимся? – спросила Людмила, очевидно, очарованная Варей.

– Я тебя найду, – легко соврала разведчица. Она, конечно, не собиралась с ней больше встречаться. – У тебя группа в педагогическом какая? – Эта инфа тоже пригодится, если придется разыскивать объект не дома.

Девушка ответила, а Варя запомнила. Они крепко пожали на прощание друг другу руки. Обнимашки и поцелуйчики не только меж разными полами, но и среди девушек тоже не приняты были в суровом Советском Союзе.

Кононова (она же Семугова) отправилась домой.

Если б она знала, что ее там ждет, верно, поторопилась бы.



Советская печать:

Трудящиеся Советского Союза! Боритесь за выполнение и перевыполнение семилетки каждым предприятием и стройкой, каждым колхозом и совхозом! Успешное выполнение семилетки – залог дальнейшего повышения материального благосостояния и культурного уровня народа!

Слово узбекских хлопкоробов.

Первый матч в Москве. «Раньше обычного пришел в нынешнем году футбол к москвичам…»

«Инюрколлегия» по находящимся в ее производстве наследственным делам разыскивает.

По делу Матрены Ивановны Волковой – ее сына, Кузьму Ивановича Волкова.

По делу Ивана Халфина (Джона) – его родственников.

О движении третьего искусственного спутника Земли.





* * *


– На выход, без вещей. Лицом к стене, руки назад.

Сегодня Данилова выводили из камеры во внеурочный час. Допроса почему-то не было, хотя по сложившемуся распорядку полагался вроде бы встрепанный «Космонавт», сподвижник Королева, Флоринский. Но – нет. Может, у него неприятности после тех разговоров, что вел с ним Данилов? Его арестовали? Или решили не допускать больше к арестанту? Спрашивать у конвоиров было бесполезно – все равно не скажут.

Однако никаких команд не следовало. Валяться на шконке никто не запрещал. В положенное время дали завтрак, затем – обед. И вот теперь, около часу дня:

– Вперед!

Куда его ведут? Бесполезно спрашивать. Все равно не скажут.

Вот неожиданность! Спустили по лестнице вниз. Вывели во двор. Там свет, высокое синее небо. И – автомобиль. Обычная серая «Победа» без особых примет. А подле нее – трое невзрачных и таких же незапоминающихся, как и машина. Но в костюмчиках и галстучках. Похожи на тех, кто его арестовывал три месяца назад. Но – другие.

Они как-то очень ловко Данилова перехватили и усадили на заднее сиденье. Потом у них там во дворе состоялся с конвоирами бюрократический момент: сдали-приняли арестованного, прямо подписи в бумагах. Затем двое уселись по обе стороны от Алексея, а один – на водительское кресло.

Что ж! Значит, вряд ли отправляют на расстрел.

На легковушке на расстрел не возят.

И – наверное, не на этап. Тогда бы с вещами выводили. И тоже не на «Победе».

Хоть какая-то новость и разнообразие в томительной тюремной жизни. А раз так – значит, новая надежда.

«Победа» вырулила из тюремного двора. И тут узник заметил: машина-то непростая. Все окна завешаны плотными шторками. Ничего не видно ни с заднего сиденья, ни с переднего. Только лобовое стекло нормальное. Интересно, как шофер правит – в боковые зеркала ведь не посмотришь. А назад? Данилов попытался обернуться – однако сосед справа одернул: «Прямо сидеть». Алексей подчинился. К тому же, глядя вперед, тоже многое можно было увидеть. Выехали из одних тюремных ворот, потом в тамбуре состоялась еще одна проверка: вертухаи заглянули, кого везут, открыли багажник, капот, под авто с зеркальцем заглянули. Наконец распахнулись внешние ворота, вырулили на волю, и Данилов неотрывно вперился в лобовое. За окном – городской пейзаж, и сразу видно: Москва! Она здесь, в СССР-1959, такая зеленая, ухоженная, с высокими зданиями и ровными мостовыми. Места сразу показались знакомыми, а потом до него дошло: ведь это Лефортово! Ставшее родным, где он проучился полгода в Технологическом институте, прожил в тамошней общаге. Значит, его держат в Лефортовском политическом изоляторе – спецтюрьме КГБ. Выходит, он важная птица! А разве нет?


Свернули на страшно знакомую Красноказарменную улицу. Леша не мог наглядеться: живые люди, разные, вольные, красиво одетые! А вдруг он увидит Варю? Ведь она здесь, в Техноложке, по его наущению, учится! Но даже без Вари как приятно и непривычно видеть свободную жизнь! Идут беспечные, веселые граждане. Садятся в трамваи, останавливаются у афиш. Тормозят у продавщицы мороженого, у киоска «Союзпечати». Солнце, весна, изумрудные листочки. Как же народ вокруг не понимает своего счастья! Можно идти куда хочешь и делать все что хочешь.

Его-то везли конвойные. Неизвестно куда.

Кстати, почему бы не спросить? Скорее всего, не скажут, но сопровождающие – явно не обычные вертухаи, а рангом выше. Может, удастся разговор завести?

Авто взяло курс в сторону центра.

В машине было жарко – окна закрыты и никаких, естественно, кондиционеров. Оперативники в своих плотных костюмах стали, честно говоря, подванивать.

– Может, окошечко откроем? – со всей возможной доброжелательностью спросил Данилов.

Ни гугу.

– Куда вы меня везете?

Молчание.

– Куда мы едем? – переспросил он.

– Тихо сидим, – угрожающе прозвучало справа.

«Победа» меж тем пролетела мимо МАСИ, Архитектурно-строительного – когда-то, зимой 57-го, Алексей пугал здесь неполноценным потомством деда Кордубцева по имени Семен. Интересно, внял ли тот предупреждениям?

Вот они уже на Садовом. Ах, как быстро можно передвигаться на авто в Москве-59: широкие улицы и крайне мало машин. Вот уже набережная Москвы-реки, и они паркуются во дворе гигантского сталинского жилого дома.

– Слушаем сюда, – скомандовал правый. – Спокойно выходим из транспортного средства, движемся заданным маршрутом. Никаких контактов, даже зрительных, с гражданским населением не допускаем. Предупреждаю: шаг вправо, шаг влево – приравнивается к побегу, конвой открывает огонь без предупреждения. Мы вооружены. – Он достал из-под своего двубортного пистолет и продемонстрировал.

– А какой маршрут заданный? – со смешком спросил Алеша.

Им овладел юмор висельника.

– Вам укажут.

Шофер остался в машине. К подъезду обычного жилого дома подошли с оперативниками вместе, плечом к плечу, Алексей посредине. Привычный столичный двор. Сохнет бельишко, кричат и бегают вокруг качелей дети. Солнце отражается в окнах верхних этажей.

У парадного конвойные перестроились. Образовали одну шеренгу: тот, что в машине сидел справа (видать, главный), пошел впереди, за ним – Данилов, второй – сзади.

Никаких, естественно, консьержей и кодовых замков в подъезде не оказалось. Толкнули дубовую дверь и вошли.

В парадном было прохладно. За панцирной сеткой прятался лифт, но они им не воспользовались, пошагали по лестнице пешком.

Второй этаж. Обычная, ничем не примечательная квартира. Тот, кто следовал впереди, достал ключи, отпер. Вошли. Для пятьдесят девятого года – жилье новое, выдающееся своим комфортом в стране, где доминировали избы и бараки. Навощенный паркет, лепнина на потолке. Угадываются две или три комнаты. Но нет ни малейшего признака, что здесь кто-то живет. Никакой обуви у входа (или тапочек). Никаких вещей на вешалке.

В гостиной, куда провели Алексея, царил идеальный порядок. Ни забытой смятой газеты, ни чашки на столе. Все выдержано по ранжиру: строго стоят фужеры-рюмки за стеклом пузатого серванта, четыре стула на идеальном расстоянии друг от друга расставлены вокруг стола. В одном углу радиола на ножках, на ней – ваза (без цветов), в другом – телевизор с линзой: в комнате полутемно, окна плотно зашторены, но майское солнце все равно пробивается. «Конспиративная квартира», – всплыл термин в памяти Данилова.

– Можно сесть, – скомандовал главнюга.

– Да я осмотрюсь.

– Я сказал: сесть.

«Ладно, не будем упираться по мелочам». Алексей плюхнулся на диван. Мягче, чем на стуле в допросной, да и какое-то разнообразие в сравнении со шконкой. Оба конвоира устроились за столом, причем второй (не главный) развернулся к арестованному лицом и неотрывно ел его глазами.

Вскоре со стороны прихожей раздался шум отпираемой двери. Оба опера немедленно подскочили, и старшой бросился к вновь пришедшему – причем двигался он одновременно и споро, и чуть не строевым шагом. Выглядело это комично. Второй тоже вскочил, но не перестал при этом буравить Данилова взглядом.

– Товарищ… – начал рапортовать в передней главарь, но его, видать, остановили властным жестом.

Дальше голоса зашелестели на пределе слышимости. Арестованный изо всех сил напрягал слух, но кроме отдельных слов ничто до него не доносилось. Незнакомый баритон веско сказал: «…вы мне тут не нужны…» И еще: «Нет, ждите за пределами помещения».

Наконец оба – и главный вертухай, и новоприбывший – появились на пороге гостиной. Свежее лицо оказалось мужчиной лет сорока – сорока пяти, и сразу видно – из сильных мира сего: властный, пристальный взгляд, прекрасный костюм – наверное, импортный, из спецраспределителя, и оттуда же туфли с острыми носками. Остроносые стильные туфли здесь, в Москве 1959 года, австрийские или даже английские, продавались и в обычных магазинах, но стоили так дорого, что мало кто мог себе их позволить. Старший, столь уверенно командовавший Алексеем, при виде визитера полностью стушевался и даже стал ниже ростом – держал себя совершенно подобострастно, словно половой или приказчик. Второй конвоир тоже вытянулся во фрунт и будто бы безмолвно отдавал вновь прибывшей персоне честь – притом ухитрялся одним глазом есть посетителя, а другим – все-таки надзирать за подследственным. Меж тем «главнюга» выглянул из-за плеча важной персоны и сделал глазами знак своему подручному. Тот немедленно, но не теряя верноподданнического выражения, бросился к выходу. Да! Судя по манипуляциям охранников, фигура к Данилову пожаловала изрядная. Но в лицо он его не узнавал – ни из истории, ни по результатам полуторалетнего пребывания в столице пятидесятых годов. Ни лично он с ним не встречался нигде в коридорах ЦК, ни на портретах не видел.

И его при этом с большим боссом оставили «тет-а-тет». Хлопнула входная дверь, закрывшись за уходившими оперативниками.

– Присядьте, товарищ Данилов, к столу, – бархатным баритоном молвил сильный мира сего. – Поговорим. Хочу заметить, что все сказанное здесь останется строго между нами. Больше того: если вы опасаетесь оперативной записи, могу вас уверить – она не ведется.

– А мне-то чего опасаться? – разухабисто возразил молодой человек. – Я арестант, мне дальше падать некуда.

– О, вы сильно заблуждаетесь, – ласковым тоном, но таким, что от него холодок по коже, проговорил новоприбывший, – даже в вашем состоянии есть очень много ступенек, куда упасть. Поэтому секретность нашего разговора – в интересах нас обоих. Вы уже чрезмерно пооткровенничали с Никитой Сергеичем – и вот результат.

– Раз так, придется мне фильтровать базар и с вами.

– «Фильтровать базар…» – словно на вкус попробовал господинчик новое для него словосочетание. – Интересное выражение. Это где же подобным образом изъясняются?