– Не важно. Потом объясню, времени нет. Сам бы мог догадаться, что под всеми этими картинами тайники, давно б уже все поснимал.

– Если такой догадливый, сам иди и снимай, – огрызнулся я.

– Смешно, – буркнул ученый, скорчив кислую мину.

Откровенно говоря, мне его не было жалко. Вряд ли кто-то в здравом рассудке будет жалеть своего убийцу. Впрочем, я тоже его грохнул, вон какой у него шрам на башке от моей «Бритвы». Интересно, Захаров воскресил нас из чисто научного интереса? Или же ему интересно наблюдать, как оживленные им персонажи снова дохнут, а потом вновь возвращать их к жизни, как шахматные фигуры, сбитые с доски и потом снова поставленные на нее для следующей партии. Игра в бога всегда очень увлекательное занятие, особенно когда у тебя для этого есть возможности.

– Ты вроде говорил о том, что пора действовать, – напомнил я.

– Давно пора, – с упором на «давно» сказал Кречетов. – Значит, так. Для начала…

По потолку шарахнуло так, что я аж присел. В коридоре грохнуло, и стальная дверь кабинета слегка подалась внутрь. Но выдержала.

– Похоже, коридора больше нет, – сказал я. – Нас тут запечатало намертво, и следующий залп будет для нас последним.

– Не будет, – отрезал Кречетов. – Этот кабинет фактически бронированная капсула внутри здания. Я тут все исследовал, пока был хозяином комплекса, так что поверь мне на слово. Но задерживаться здесь все равно не стоит. Вон там видишь подлинник Давида в правом углу. Снимай его.

Я снял картину, изображавшую очень неплохо прорисованного мертвого мужика, и обнаружил за ней небольшой сейф, опять же с кодовым замком. Но на этот раз трюк с одновременным нажатием всех кнопок у меня не прошел. Я бросил вопросительный взгляд на Кречетова, который, повернув голову, наблюдал за мной со стола.

– А я откуда знаю? – сказал тот. – Просто я видел, как Захаров положил туда твою «Бритву», и предположил, что она тебе может понадобиться.

Ну офигенно! Предположил он… А как открыть сейф, не подумал? Нож, одинаково легко разрезающий все – и мясо, и сталь, и границы между мирами, – давно уже стал частью меня. И, естественно, я не мог его оставить лежать в проклятом сейфе.

Так… Помнится, я однажды вскрыл этот научный комплекс изнутри, введя код – дату испытательного взрыва объекта «Локи», который был произведен во времена Второй мировой войны на территории Украины по прямому приказу шефа «Аненербе» Генриха Гиммлера. В результате него между нашим миром и миром «мусорщиков» возникла первая, тогда еще незаметная трещина, послужившая причиной рождения нынешней аномальной Зоны. Осталось точно вспомнить эту дату…

– Не напрягайся, – раздался слабый голос с каталки. – Вон арт лежит на полке, «алмаз» называется…

Кречетов стремительно терял силы. «Адреналин» помогает вернуть их, но ненадолго. Я еще держался, а остатки организма ученого вновь приготовились умирать. И это было плохо, ибо вряд ли я без его подсказок отсюда выберусь. Ракетный обстрел вроде прекратился, но уже понятно было, что над нами одни руины. Фиг знает, поможет ли мне «Бритва» пробиться через многометровые кучи бетонных обломков, но без нее это сто процентов нереально.

– Молчи, береги силы, – бросил я, метнувшись к полкам с артефактами. Схватил тот, на который указал Кречетов, действительно похожий на красивый, многогранный алмаз, вернулся к сейфу, дотронулся артом до дверцы, надавил…

Ничего. Только искры внутри артефакта заиграли, закружились в бешеном танце. Твою ж душу, как им пользоваться-то?

– Кровь, – раздалось еле слышное с каталки. – Ему нужна кровь…

Понятно. Слыхал я про такое, правда, ни разу живьем не видел. Арт-вампир. Не напоишь – не поможет. У каждого полезного артефакта в Зоне есть своя темная сторона, и за его услуги всегда приходится платить ох как немало, причем зачастую полученная выгода не стоит и одной десятой цены, уплаченной за нее.

Но у меня выбора не было.

Я схватил со стола маленький нож для разрезания бумаги, с силой всадил его себе в ладонь – и понял, что на нервах немного переборщил. Безобидный с виду ножичек легко пробил кожу и вошел в мясо на половину клинка, едва не выйдя с другой стороны.

Но что сделано – то сделано. Я выдернул нож из раны, отбросил его в сторону, крепко сжал «алмаз» кровоточащей ладонью – и сразу почувствовал, как арт, холодный словно ледышка, начал разогреваться. Через пару секунд он уже реально жег ладонь настолько, что запахло жареной кровью – но не от моей руки. Кровь горела внутри артефакта, насосавшегося из раны, словно голодный комар.

Я не раз сталкивался с этими зловещими подарками Зоны и без подсказок понял – «алмаз» полезен, лишь когда переваривает пищу.

И оказался прав.

Я приложил арт к стальной дверце – и от неожиданности еле удержал его в руке. «Алмаз» просто провалился в нее, оставив дыру, даже не оплавленную по краям. В месте соприкосновения с артефактом сталь просто исчезла непонятно куда. Ни дымка, ни шипения. Раз – и нету.

Не дожидаясь, пока «алмаз» передумает, я развил успех – хватило мгновения, чтобы отправить кодовый замок в небытие. А потом я, не выдержав жара, что исходил от жадного артефакта, присосавшегося к ране в моей руке, машинально тряхнул кистью. «Алмаз» оторвался от нее, упал на пол – и исчез, пройдя сквозь него и оставив после себя черную дыру в дорогом паркете.

Все это я увидел лишь краем глаза, так как мое внимание было приковано к содержимому сейфа. В нем лежала моя «Бритва» поверх знакомых ножен, а рядом с ней покоились два слабо светящихся артефакта. От артов к ножу протянулись две полупрозрачные маленькие радуги цвета чистого неба, отчего поверхность клинка довольно сияла яркой лазурью.

– Кушаешь? – сказал я, беря сверкающий нож в руку. Надо же, какой Захаров душевный оказался, даже поесть «Бритве» оставил. А я и не знал, что мой нож умеет питаться энергией артефактов.

Оказалось – умеет. Причем не только питаться, но и делиться! Я случайно взял «Бритву» той рукой, которую проткнул ножом для разрезания бумаги. «Алмаз» столько крови из раны выжрал, что ладонь онемела и перестала чувствовать боль. Но тут я внезапно ощутил, как в мою руку словно вонзились тысячи игл! Больно, блин, я аж чуть нож не выронил! Но – удержал. И увидел, что моя кисть, сжимающая рукоять, светится изнутри знакомой лазурью.

Боль утихла. Я переложил «Бритву» в другую руку, взглянул на ладонь…

Раны больше не было. И шрама не было. Ничего не было. Рука как рука.

– Вот, значит, как, – задумчиво сказал я «Бритве». – Не знал. Благодарю.

Я и правда не знал, что «Бритва» умеет не только наносить раны, но и лечить их. Хотя не исключаю, что это новое свойство появилось у нее недавно вследствие прокачки невиданными артефактами.

Нож в ответ слегка завибрировал в руке. А может, мне показалось. Людям хочется верить в свои фантазии, и я – не исключение.

Со столика-каталки раздался предсмертный хрип. Так, кажется, Кречетов снова отходит в мир иной, так и не рассказав мне, как выбраться отсюда. К тому же теперь я был ему должен за «Бритву». Не Долг Жизни, конечно, но когда человеку возвращают то, что он считает частью себя, это тоже немало.

Я подошел к каталке. Ну да, опять сердце ученого еле бьется, глаза закатились. И «адреналин» пустой лежит рядом с искалеченным телом – энергии в артефакте не осталось ни капли, и сейчас он был похож на простой серый камень.

Я окинул взглядом стеклянные полки с незнакомыми мне артами. Возможно, какой-то из них способен вернуть Кречетова к жизни. Но если начать экспериментировать, я скорее убью его, чем помогу. Я считаю, что артефакты Зоны – это живые существа иного мира, которым тоже нужна пища. И когда они чувствуют слабину, то скорее высосут из умирающего существа остатки жизненной силы, чем поделятся своей.


«Бритва» все еще была зажата в моей руке. И я, не долго думая, приложил клинок к сердцу Кречетова. И попросил:

– Помоги. Мне нужно, чтобы он пожил еще немного.

Ладонь обожгло холодом. «Бритва» была недовольна, я это сразу почувствовал. Одно дело – мне помогать, и совсем другое – не пойми кому. Но просьбу выполнила, хотя несколько грубовато.

Сердце Кречетова подпрыгнуло, словно наполовину сдувшийся мячик, по которому от души пнули ногой, – и заработало часто-часто. Глазные яблоки профессора вернулись из-под лба на место и чуть не вылезли на лоб.

– Убери… – прохрипел он.

Я убрал нож в ножны, получив напоследок еще один недовольный укол холодом в пальцы. Ладно-ладно, понял, больше не буду злоупотреблять нашей дружбой.

– Чего теперь? – поинтересовался я.

– Слушай внимательно, – еле слышно проговорил профессор. – Вон та картина, от пола до потолка. За ней дверь. Открой ее… Это Кречетов сделал для себя… Я умираю, но мозг проживет еще минут семь… В общем, у тебя немного времени… А я тебе нужен…

Сказал – и вырубился. Видимо, все силы потратил на финальную речь. Еще немного – и правда ласты завернет, удивительно, что вообще протянул столько без своей установки, из которой я его вытащил. Ладно, посмотрим, что там за очередной картиной.





* * *


На огромном полотне был изображен конный рыцарь в сверкающих доспехах, за спиной которого из-за горизонта вставало солнце. А между солнцем и конником все пространство до самой границы земли и неба заполняли люди, протягивающие руки к всаднику.

Шлем у рыцаря отсутствовал, потому не сложно было узнать эти глаза стального цвета, благородную седину, короткую бородку… Ошибиться невозможно – на коне восседал Захаров собственной персоной. Символично, однако, – благородный ученый ведет народные массы в светлое будущее. Только, зная Захарова, я бы на месте художника лучше б не солнце, а атомный взрыв нарисовал. Ибо если академик и приведет куда народы Земли, так только к полному трындецу.

Впрочем, любоваться живописью времени не было. Поэтому я рубанул «Бритвой» по полотну, рассекая нарисованного латника от плеча до пояса. А потом еще раз – уже по электронному замку двери, открывшейся за картиной.

В общем, проход сквозь очередную бронированную заслонку я себе прорезал меньше чем за минуту. Вошел внутрь небольшой комнаты – и обалдел…

Посреди нее стоял экзоскелет, габаритами побольше обычного раза в полтора. Два метра на полтора сверкающей брони. Под правой рукой-манипулятором экзо был смонтирован пулемет, под другой – нечто похожее на мини-пушку, с рукавом подачи снарядов, уходящим за спину, где находился стальной рюкзак размером с холодильник. Нехилая конструкция. Причем сразу понятно, что рассчитана она не на человека – соединения механических суставов были максимально бронированы, и свои руки-ноги в эти стальные конечности никак не просунуть. Так что это скорее не экзоскелет, а боевой робот.

Однако бронешлем у робота присутствовал, практически такой же, как у обычных экзо, рассчитанных на наличие внутри человеческой головы. Но при этом «практически» – ключевое. Шлем был маленьким, разве что ребенок в него свою голову втиснет, выполненным из толстого бронестекла и заполненным какой-то полупрозрачной жидкостью…

Несколько секунд я соображал, зачем была бы нужна такая конструкция. Вернее, нет, не так. Сообразил-то я сразу, голову пока что не полностью Зона отшибла. Просто в те секунды мой мозг пытался найти другое объяснение…

И – не нашел. Потому, что другого не было. И последние слова Кречетова это очень хорошо подтверждали.

– Твою ж маму… – пробормотал я себе под нос. – Нет, ну блин, почему это все мне? Что ж я маленьким не сдох?

Причем бормотал я это уже на ходу, возвращаясь к столику, на котором лежало мертвое тело Кречетова. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – отмучился профессор, упокой его Зона…

Хотя насчет упокоения это я по привычке подумал. Типа, обычай такой на зараженных землях: увидел покойника – пожелай ему нормального существования по ту сторону черты, отделяющий мир живых от чертогов Сестры.

Но в данном случае распространенная присказка была не к месту. Она ж родилась не случайно. В Зоне спокойно помереть – это за счастье. Не успеешь ластами хлопнуть, как тебя уже или мутанты жрут, или аномалия переваривает, или почва отравленная медленно, но верно превращает в ходячего мертвеца-зомби. Или же, вот как сейчас, какой-нибудь грязный и вонючий сталкерюга своим ножом вскрывает черепную коробку, словно кокос, и неловко пытается достать оттуда твой переразвитый мозг, который при жизни так и не придумал, как ему спокойно подохнуть вместе с остальным организмом.

Я и правда не был большим специалистом по выковыриванию мозгов из голов мертвецов. Скользкие они, те мозги. Плюс еще вдобавок к ним что-то тянется оттуда, со дна черепушки, типа каната, и не пускает. И ножом не подлезть, края черепа мешают. Пальцами вроде подцепил комок извилин, а вытащить не получается.

– Да чтоб тебя! – с душой сказал я, после чего решительно рубанул «Бритвой» по носу профессора. Нос ему по-любому больше не нужен, а так, может, если череп насквозь прорубить, все и получится.

Получилось. Мой нож развалил голову Кречетова надвое, но при этом освобожденный мозг профессора выскользнул из моих пальцев и смачно шлепнулся на пол, словно большая, жирная жаба.

– М-да, незадача, – задумчиво сказал я, поднимая комок извилин, слегка сплюснутых в месте падения. – Ну извини, бедный Йорик, как смог. Я, видишь ли, всю жизнь по-другому учился мозги из голов вышибать. В результате получалось быстрее, качественнее и намного эстетичнее.

Говорил я уже на ходу, направляясь в комнату с роботом. Так-то я в какой-то мере тоже литературный персонаж своих романов, потому не мог отказать себе в удовольствии вообразить себя Гамлетом, беседующим с черепом. Хотя удовольствие это, надо признать, сомнительное. Скорее, такой треп с мертвой плотью – это лишь разгрузка мозгов после столь неаппетитного действия. Лучше уж слушать собственный голос, чем, проникнувшись случившимся, от омерзения блевать дальше, чем видишь. Оказывается, убивать врагов – это одно, а препарировать их – совершенно другое.

Теплый мозг в моей руке остывал довольно быстро, поэтому я торопился как мог. Подкатил столик с разделанным Кречетовым, взобрался на шаткое возвышение…

Ага. Шлем-аквариум открывался просто – наверху имелась завинчивающаяся крышка с фиксатором. Просто и надежно. Фиксатор отжимаем, крышку откручиваем… А что дальше? Логика понятна, но, может, чего включить надо? Не бросать же мозг прямо в эту жижу, что плещется в шлеме?

«Семь минут…» – прозвучал у меня в голове голос Кречетова. Ну, не голос, конечно, так, вспомнился он очень явственно. То есть, по-хорошему, этот комок извилин уже умер, так как с трепанацией и всем остальным провозился я, думается, побольше.

«А, была не была, терять все равно нечего ни профессору, ни мне», – подумал я – и бултыхнул мозг в аквариум. Как оно ни обернется дальше, совесть моя чиста. Когда человек умирает, его последнюю волю надо исполнить в точности, ибо это его право распорядиться своим телом по своему усмотрению. Скажет в землю закопать, значит, так и надо, а что мутанты ночью тело выкопают и сожрут, это уже не наше дело. Сжечь и развеять над Зоной? Тоже нормально, многие сталкеры о таком просят. Или вот так, например, как сейчас, – тело пофиг куда, а мозги в стеклянный горшок на плечах страхолюдной машины. Так себе погребение, конечно, но последняя воля – это последняя воля. И так уже понятно, что мозг профессора умер, и тот аквариум – это что-то вроде погребальной урны для – надо признать – довольно неглупого при жизни человека.

Все это я гонял в голове, когда слез со стола-каталки, стараясь не поскользнуться на останках Кречетова, которые уже воняли хуже, чем я. Не иначе жидкость, которой Захаров накачивал бюст Кречетова, после смерти профессора изрядно так поспособствовала разложению, ибо свежие покойники так не смердят.

Впрочем, теперь уже стоило наконец побеспокоиться о себе. Ситуация, конечно, невеселая. Я заперт в комнате с бронированными стенами, которая сверху завалена многометровым слоем бетонных обломков. Та еще перспективка даже с «Бритвой» на поясе. Как у зарытого заживо в гробу. Даже если при наличии хорошего ножа прорезать верхнюю доску, вылезти все равно вряд ли получится – осыпавшаяся земля моментом заполнит гроб и задушит его обитателя.

Так, может, с артефактами что-то намутить, поэкспериментировать? Или для начала все картины в большой комнате со стен сковырнуть – глядишь, под ними еще какие сюрпризы обнаружатся?

Я уже направился было обратно в кабинет Кречетова, когда позади меня что-то зажужжало.