Еще час назад Фэйрфакс умирал с голоду. Теперь же его мутило при одной мысли о еде.
— Спасибо, но мне нужно сперва позаботиться о лошади.
Он пошел обратно по каменной галерее, мысленно прикидывая, как половчее сбежать. Как же назывался тот постоялый двор на подъезде к Эксфорду, в котором он останавливался по пути сюда? А, точно, «Лебедь». Если похороны начнутся в одиннадцать, он сможет выехать в час и к ужину непременно будет в «Лебеде».
На входной двери висел новенький блестящий замок, тяжелый с виду. Он открыл его и вышел в небольшой садик. В свежем, хрустальном после дождя воздухе терпко пахло влажной травой и древесным дымом. Мэй нигде не было. Он оставил ее на привязи у ворот. Неужели в спешке он плохо привязал ее? Фэйрфакс огляделся по сторонам. Во всей деревушке не виднелось ни огонька. От тишины, какая бывает только в деревне, точно ватой заложило уши.
— Не утруждайтесь, преподобный отец, — послышался за спиной у него голос Агнес, и от неожиданности он даже вздрогнул. — Роуз поставит ее в стойло.
— Вы очень добры. Поблагодарите ее от моего имени.
Его охватило смутное раздражение, хотя он и сам не смог бы точно сказать, почему именно. Он подхватил свою сумку и следом за экономкой двинулся обратно в гостиную.
— А теперь, миссис Бадд, — начал он, стараясь говорить деловым тоном, — с вашего позволения, давайте уладим кое-какие вопросы. — Он водрузил сумку на стол, порылся в ней, вытащил ручку в чехле и несколько стопок бумаги. — Начнем с главного… — Он улыбнулся ей, пытаясь слегка разрядить обстановку. — Найдутся ли в этом доме чернила?
— И что же это за вопросы?
Женщина глядела настороженно. Интересно, сколько ей лет, подумал Фэйрфакс. Около пятидесяти, наверное. Землистая кожа, невыразительные черты лица, уже поседевшие волосы, красные — по всей видимости, от слез — глаза. Горе, конечно, очень старит, подумал он, внезапно испытав жалость. До чего же мы, бедные смертные существа, уязвимы под личиной напускного самообладания.
— Мне поручено, в числе прочего, произнести на похоронах отца Лэйси надгробную речь — задача нелегкая даже в том случае, когда ты знал покойного, и еще более трудная, если ты не был с ним знаком. — Он произнес эти слова с таким видом, будто знал, о чем рассуждал, хотя, по правде говоря, ему никогда в жизни не доводилось служить панихиду и сочинять надгробную речь. — Посему мне необходимо узнать кое-какие простые факты. Итак… что там с чернилами? Полагаю, у священника были чернила?
— Да, сэр, чернила у него были, и даже в избытке.
Агнес, явно оскорбленная в лучших чувствах, удалилась — по всей видимости, пошла за чернилами.
Фэйрфакс сел за стол, взялся за край столешницы и обвел комнату взглядом. Над камином висел простой деревянный крест. В свете свечей казалось, что стены окрашены в тусклый буро-рыжий цвет. Они заметно наклонялись внутрь, а потолок в центре провисал. И тем не менее комната производила впечатление глубокой основательности и старины, как будто все здесь законсервировалось столетия назад и с тех пор не менялось. Ему представились поколения священнослужителей: должно быть, те сидели на этом самом месте, — вероятно, не один десяток, — тихо служа Господу в этой глухомани, безвестные, всеми забытые. При мысли о таком самоотверженном служении его охватило ощущение собственного ничтожества, поэтому, когда вернулась Агнес, он попытался продемонстрировать смирение, собственноручно принеся второй стул и усадив экономку за стол напротив себя; голос его, когда он обратился к ней, звучал необычайно мягко.
— Прошу прощения, но мне нужно это знать: сколько времени отец Лэйси пробыл в здешнем приходе?
— В январе тридцать два года минуло.
— Тридцать два года? Это ж без малого треть века! Целая жизнь! — Фэйрфаксу нечасто доводилось слышать о столь длительном пребывании в должности. Он обмакнул перо в чернильницу и сделал пометку. — А родные у него были?
— Был брат, да умер много лет назад.
— А вы сколько у него прослужили?
— Двадцать лет.
— И ваш муж тоже?
— Нет, сэр, я давно уж вдова, но у меня есть племянница, Роуз.
— Та самая, что позаботилась о моей лошади?
— Она живет тут, в доме, вместе с нами, то есть я хотела сказать, со мной.
— А что будет с вами обеими теперь, когда отца Лэйси не стало?
Он тут же пришел в смятение — глаза женщины наполнились слезами.
— Не могу сказать, сэр. Все случилось так внезапно, я об этом еще не думала. Быть может, новый священник пожелает оставить нас при себе. — Она с надеждой посмотрела на него. — Вы смените отца Лэйси?
— Я?! — Фэйрфакс едва не рассмеялся над нелепой мыслью о том, что он может заживо похоронить себя в этой глуши, но осознал, насколько невежливо это будет выглядеть, и сдержался. — Нет, миссис Бадд. Я самый ничтожный из людей епископа. У меня есть обязанности в соборе. Мне поручено только отслужить панихиду. Но я сообщу о положении дел в епархию. — Он сделал еще одну пометку и откинулся на спинку стула, потом задумчиво сунул в рот конец ручки и устремил на экономку внимательный взгляд. — Разве никто из местных священников не мог провести церемонию?
Этот же самый вопрос он задал епископу Поулу накануне, когда ему поручили эту задачу, — разумеется, куда более дипломатичным языком, поскольку епископ не привык, чтобы его распоряжения оспаривались. Но тот лишь поджал тонкие губы и уткнулся в бумаги, пробормотав, что Лэйси, мол, был человеком своеобразным и не пользовался любовью коллег из соседних приходов. «Я был знаком с ним в молодости. Мы вместе учились в семинарии. Но с тех пор наши пути разошлись». Он в упор взглянул на Фэйрфакса. «Это отличная возможность для вас, Кристофер. Дело несложное, однако требует определенной гибкости. За день, думаю, обернетесь. Я полагаюсь на вас».
Агнес принялась внимательно рассматривать свои руки.
— Отец Лэйси не имел никаких сношений со священниками из окрестных долин.
— Почему?
— У него был свой путь.
Фэйрфакс нахмурился и слегка подался вперед, будто не до конца расслышал ее слова.
— Прошу прощения. Я не вполне вас понимаю. В каком смысле — свой путь? Существует лишь один истинный путь. Все прочее — ересь.
Экономка упорно отказывалась смотреть ему в глаза.
— Тут я вам ничего не скажу, преподобный отец. Я в подобных вещах не сильна.
— А что насчет отношений с прихожанами? Паства его любила?
— О да. — (Пауза.) — По большей части.
— Но не все?
На сей раз она ничего не ответила. Фэйрфакс отложил ручку и потер глаза. Внезапно на него навалилась усталость. За что ему это наказание, пусть даже в обертке епископской милости: ехать восемь часов, чтобы похоронить безвестного клирика — хорошо еще, если не еретика, которого явно недолюбливала добрая часть паствы? Зато никто не расстроится, если надгробная речь окажется не слишком длинной.
— Думаю, — произнес он с сомнением в голосе, — я могу ограничиться общими словами: о достойно прожитой жизни, посвященной служению Господу, ну и так далее. Сколько ему было лет, когда он погиб?
— Немало, сэр, но на здоровье он не жаловался. Пятьдесят шесть годков.
Фэйрфакс прикинул в уме. Если Лэйси прослужил в здешнем приходе тридцать два года, значит приехал сюда в двадцать четыре. Столько сейчас ему самому.
— Получается, Эддикотт был его единственным приходом?
— Да, сэр.
Он попытался представить себя на месте старого священника. Если бы его сослали в такую глушь, он просто-напросто свихнулся бы. Возможно, с годами именно это и произошло. В то время как Поул возвысился до епископского сана, Лэйси бросили гнить тут. Идеалист с пылким сердцем очерствел в одиночестве и превратился в закоренелого мизантропа.
— Треть века! Должно быть, ему тут нравилось.
— О да, очень нравилось. Он ни за что не уехал бы отсюда по собственной воле. — Агнес поднялась. — Вы, должно быть, страх как проголодались, преподобный отец. Я приготовила вам поесть.
Глава 3
Фэйрфакс решает лечь пораньше и делает пугающее открытие
Она подала ему скромный ужин, состоявший из кролика и тушеных бараньих сердец, а также бутылку крепкого темного эля, который, по ее словам, отец Лэйси сварил собственноручно. Он пригласил экономку разделить с ним трапезу, но та отказалась, сославшись на то, что нужно еще готовить закуски для поминок. Роуз за все это время так и не показалась.
Поначалу Фэйрфакс принялся за еду с неохотой. Но — вот парадокс! — с каждым новым куском, который он с опаской отправлял в рот, аппетит у него разыгрывался все больше и больше, так что количество съеденного оказалось изрядным. Он промокнул губы салфеткой. У всего, что происходит, есть цель, ведомая одному лишь Господу. Он должен извлечь из этой ситуации максимальную выгоду, в противном случае епископ будет разочарован. Да и потом, у него будет в запасе занимательная история, которую можно рассказать в трапезной.
Он подбросил в огонь еще одно небольшое полено в попытке заставить холод отступить, потом вернулся за стол, сдвинул тарелку и достал Библию и молитвенник. Чиркнув спичкой, он зажег трубку и откинулся на спинку стула. Впервые за все время он обратил внимание на чернильницу — или, вернее, на пузырек с чернилами. Он взял его в руку и поднес к пламени свечи. Пузырек был диковинного вида, три дюйма длиной и дюйм шириной, из толстого прозрачного стекла, с рифлеными стенками. В двух третях высоты, считая от горлышка, имелась неглубокая заостренная вставка, очень удобная: чернила скапливались в узком конце резервуара. Он никогда не видел ничего подобного. Вещица явно древняя. Интересно, как она попала к старому священнику?
Он поставил пузырек на стол и начал писать.
Тишину нарушало лишь тиканье высоких напольных часов в коридоре. Фэйрфакс погрузился в работу. Последний наказ, который Христос дал апостолам перед вознесением, был таким: оставаться в святом граде и в благочестивых размышлениях ждать пришествия Господня. Не так ли поступил и Лэйси? Смиренно оставался там, куда был назначен, и ждал, пока Господь не явит Себя? Да, пожалуй, он нащупал нить.
Около часа спустя Агнес пришла убрать со стола. Когда она вернулась с кухни, то объявила, что идет спать.
— Я постелила вам в кабинете отца Лэйси.
Она принялась обходить комнату, гася свечи. Фэйрфакс задался вопросом, который теперь час. Девять? Обыкновенно в это время он только приходил, вместе с остальной братией, в часовню на вечернюю службу. Впрочем, он не стал возражать, хотя и не привык ложиться так рано. Надгробную речь можно закончить и с утра. К тому же из Эксетера он выехал чуть ли не затемно и чувствовал себя совершенно разбитым. Он сложил свои принадлежности обратно в сумку и выбил трубку, постучав ею о стенку камина.
Кабинет оказался более тесным и захламленным, чем гостиная. Агнес внесла две сальные свечи, поставив одну на краю письменного стола. Растопленный жир шипел и потрескивал. Желтое пламя осветило диван с тонкой подушкой и стеганым одеялом: без сомнения, его сшила экономка, работая нескончаемыми зимними вечерами. В полумраке, там, куда не дотягивался свет, Фэйрфакс различил смутные очертания заставленных книгами полок, бумаг, украшений. Шторы были уже задернуты.
— Надеюсь, вам будет удобно. Там наверху всего две комнаты. В одной живем мы с Роуз, а в другой лежит преподобный отец. Конечно, — добавила она, — ежели хотите, так можно переставить гроб на пол.
— Нет-нет, — поспешно заверил он экономку. — Кабинет меня более чем устраивает. Это же всего на одну ночь. — Фэйрфакс опустился на диван. Тот оказался жестким и твердым. Фэйрфакс улыбнулся. — Я так устал, что, клянусь, заснул бы даже стоя. Храни вас Бог, миссис Бадд.
— И вас, преподобный отец.
Экономка удалилась. Заскрежетал засов — она заперла входную дверь, затем под ее ногами заскрипели ступени лестницы, что вела наверх. Фэйрфакс различил ее шаги у себя над головой. Он произнес молитву («Тебе, Господь, вверяю…») и улегся на диван. Однако не прошло и минуты, как он снова сел. По меньшей мере кварта крепкого эля давила на мочевой пузырь, и он испытывал настоятельную потребность облегчиться. Он пошарил рукой под диваном в поисках ночного горшка, но обнаружил лишь клубы пыли.
Взяв со столика свечу, он вышел в коридор. Его башмаки стояли у входной двери. Он подхватил их и на цыпочках двинулся мимо гостиной и кабинета вглубь дома. В кухне стоял теплый хлебный дух. Под муслиновыми тряпицами угадывались очертания разнообразных блюд, которые Агнес, по всей видимости, наготовила для поминок. Фэйрфакс уселся на стул у задней двери и принялся натягивать башмаки.
За дверью царили непроницаемая темнота и полная тишина. У него, привыкшего к ежечасному колокольному звону и огням большого города, к ночным бдениям и топоту ног, к гомону моряков в доках, удиравших от обходящих город дозором шерифов, от этой пустоты чуть было не закружилась голова, как будто он вдруг очутился на краю вечности.
Земля же была безвидна и пуста, и тьма была над бездною[2].
Пытаться найти уборную было гиблым делом. Фэйрфакс сделал несколько осторожных шагов, поставил подсвечник во влажную траву, задрал сутану, спустил подштанники и, расставив ноги, принялся орошать неведомо что. Журчание крепкой струи — ритмичное и недвусмысленное — наверняка было слышно на другом конце долины, не говоря уже о втором этаже дома: ему представилось, как Агнес и Роуз в ужасе съеживаются в своей комнате. И вновь он с огромным трудом удержался от смеха.
Фэйрфакс стряхнул последние капли, привел в порядок одежду, поднял с земли свечу и, пошатываясь, двинулся обратно к двери. Дерево было таким же старым, как и сам дом, но замок — это бросалось в глаза — выглядел новеньким, как и замок на парадной двери. Подобно многим горожанам, Фэйрфакс пребывал в романтической убежденности, что в деревне никто и никогда не запирает дверей. По всей видимости, здесь, в Эддикотт-Сент-Джордже, придерживались иных взглядов.
Он вернулся в кабинет, снял сутану, рухнул на диван и мгновенно уснул.
— Спасибо, но мне нужно сперва позаботиться о лошади.
Он пошел обратно по каменной галерее, мысленно прикидывая, как половчее сбежать. Как же назывался тот постоялый двор на подъезде к Эксфорду, в котором он останавливался по пути сюда? А, точно, «Лебедь». Если похороны начнутся в одиннадцать, он сможет выехать в час и к ужину непременно будет в «Лебеде».
На входной двери висел новенький блестящий замок, тяжелый с виду. Он открыл его и вышел в небольшой садик. В свежем, хрустальном после дождя воздухе терпко пахло влажной травой и древесным дымом. Мэй нигде не было. Он оставил ее на привязи у ворот. Неужели в спешке он плохо привязал ее? Фэйрфакс огляделся по сторонам. Во всей деревушке не виднелось ни огонька. От тишины, какая бывает только в деревне, точно ватой заложило уши.
— Не утруждайтесь, преподобный отец, — послышался за спиной у него голос Агнес, и от неожиданности он даже вздрогнул. — Роуз поставит ее в стойло.
— Вы очень добры. Поблагодарите ее от моего имени.
Его охватило смутное раздражение, хотя он и сам не смог бы точно сказать, почему именно. Он подхватил свою сумку и следом за экономкой двинулся обратно в гостиную.
— А теперь, миссис Бадд, — начал он, стараясь говорить деловым тоном, — с вашего позволения, давайте уладим кое-какие вопросы. — Он водрузил сумку на стол, порылся в ней, вытащил ручку в чехле и несколько стопок бумаги. — Начнем с главного… — Он улыбнулся ей, пытаясь слегка разрядить обстановку. — Найдутся ли в этом доме чернила?
— И что же это за вопросы?
Женщина глядела настороженно. Интересно, сколько ей лет, подумал Фэйрфакс. Около пятидесяти, наверное. Землистая кожа, невыразительные черты лица, уже поседевшие волосы, красные — по всей видимости, от слез — глаза. Горе, конечно, очень старит, подумал он, внезапно испытав жалость. До чего же мы, бедные смертные существа, уязвимы под личиной напускного самообладания.
— Мне поручено, в числе прочего, произнести на похоронах отца Лэйси надгробную речь — задача нелегкая даже в том случае, когда ты знал покойного, и еще более трудная, если ты не был с ним знаком. — Он произнес эти слова с таким видом, будто знал, о чем рассуждал, хотя, по правде говоря, ему никогда в жизни не доводилось служить панихиду и сочинять надгробную речь. — Посему мне необходимо узнать кое-какие простые факты. Итак… что там с чернилами? Полагаю, у священника были чернила?
— Да, сэр, чернила у него были, и даже в избытке.
Агнес, явно оскорбленная в лучших чувствах, удалилась — по всей видимости, пошла за чернилами.
Фэйрфакс сел за стол, взялся за край столешницы и обвел комнату взглядом. Над камином висел простой деревянный крест. В свете свечей казалось, что стены окрашены в тусклый буро-рыжий цвет. Они заметно наклонялись внутрь, а потолок в центре провисал. И тем не менее комната производила впечатление глубокой основательности и старины, как будто все здесь законсервировалось столетия назад и с тех пор не менялось. Ему представились поколения священнослужителей: должно быть, те сидели на этом самом месте, — вероятно, не один десяток, — тихо служа Господу в этой глухомани, безвестные, всеми забытые. При мысли о таком самоотверженном служении его охватило ощущение собственного ничтожества, поэтому, когда вернулась Агнес, он попытался продемонстрировать смирение, собственноручно принеся второй стул и усадив экономку за стол напротив себя; голос его, когда он обратился к ней, звучал необычайно мягко.
— Прошу прощения, но мне нужно это знать: сколько времени отец Лэйси пробыл в здешнем приходе?
— В январе тридцать два года минуло.
— Тридцать два года? Это ж без малого треть века! Целая жизнь! — Фэйрфаксу нечасто доводилось слышать о столь длительном пребывании в должности. Он обмакнул перо в чернильницу и сделал пометку. — А родные у него были?
— Был брат, да умер много лет назад.
— А вы сколько у него прослужили?
— Двадцать лет.
— И ваш муж тоже?
— Нет, сэр, я давно уж вдова, но у меня есть племянница, Роуз.
— Та самая, что позаботилась о моей лошади?
— Она живет тут, в доме, вместе с нами, то есть я хотела сказать, со мной.
— А что будет с вами обеими теперь, когда отца Лэйси не стало?
Он тут же пришел в смятение — глаза женщины наполнились слезами.
— Не могу сказать, сэр. Все случилось так внезапно, я об этом еще не думала. Быть может, новый священник пожелает оставить нас при себе. — Она с надеждой посмотрела на него. — Вы смените отца Лэйси?
— Я?! — Фэйрфакс едва не рассмеялся над нелепой мыслью о том, что он может заживо похоронить себя в этой глуши, но осознал, насколько невежливо это будет выглядеть, и сдержался. — Нет, миссис Бадд. Я самый ничтожный из людей епископа. У меня есть обязанности в соборе. Мне поручено только отслужить панихиду. Но я сообщу о положении дел в епархию. — Он сделал еще одну пометку и откинулся на спинку стула, потом задумчиво сунул в рот конец ручки и устремил на экономку внимательный взгляд. — Разве никто из местных священников не мог провести церемонию?
Этот же самый вопрос он задал епископу Поулу накануне, когда ему поручили эту задачу, — разумеется, куда более дипломатичным языком, поскольку епископ не привык, чтобы его распоряжения оспаривались. Но тот лишь поджал тонкие губы и уткнулся в бумаги, пробормотав, что Лэйси, мол, был человеком своеобразным и не пользовался любовью коллег из соседних приходов. «Я был знаком с ним в молодости. Мы вместе учились в семинарии. Но с тех пор наши пути разошлись». Он в упор взглянул на Фэйрфакса. «Это отличная возможность для вас, Кристофер. Дело несложное, однако требует определенной гибкости. За день, думаю, обернетесь. Я полагаюсь на вас».
Агнес принялась внимательно рассматривать свои руки.
— Отец Лэйси не имел никаких сношений со священниками из окрестных долин.
— Почему?
— У него был свой путь.
Фэйрфакс нахмурился и слегка подался вперед, будто не до конца расслышал ее слова.
— Прошу прощения. Я не вполне вас понимаю. В каком смысле — свой путь? Существует лишь один истинный путь. Все прочее — ересь.
Экономка упорно отказывалась смотреть ему в глаза.
— Тут я вам ничего не скажу, преподобный отец. Я в подобных вещах не сильна.
— А что насчет отношений с прихожанами? Паства его любила?
— О да. — (Пауза.) — По большей части.
— Но не все?
На сей раз она ничего не ответила. Фэйрфакс отложил ручку и потер глаза. Внезапно на него навалилась усталость. За что ему это наказание, пусть даже в обертке епископской милости: ехать восемь часов, чтобы похоронить безвестного клирика — хорошо еще, если не еретика, которого явно недолюбливала добрая часть паствы? Зато никто не расстроится, если надгробная речь окажется не слишком длинной.
— Думаю, — произнес он с сомнением в голосе, — я могу ограничиться общими словами: о достойно прожитой жизни, посвященной служению Господу, ну и так далее. Сколько ему было лет, когда он погиб?
— Немало, сэр, но на здоровье он не жаловался. Пятьдесят шесть годков.
Фэйрфакс прикинул в уме. Если Лэйси прослужил в здешнем приходе тридцать два года, значит приехал сюда в двадцать четыре. Столько сейчас ему самому.
— Получается, Эддикотт был его единственным приходом?
— Да, сэр.
Он попытался представить себя на месте старого священника. Если бы его сослали в такую глушь, он просто-напросто свихнулся бы. Возможно, с годами именно это и произошло. В то время как Поул возвысился до епископского сана, Лэйси бросили гнить тут. Идеалист с пылким сердцем очерствел в одиночестве и превратился в закоренелого мизантропа.
— Треть века! Должно быть, ему тут нравилось.
— О да, очень нравилось. Он ни за что не уехал бы отсюда по собственной воле. — Агнес поднялась. — Вы, должно быть, страх как проголодались, преподобный отец. Я приготовила вам поесть.
Глава 3
Фэйрфакс решает лечь пораньше и делает пугающее открытие
Она подала ему скромный ужин, состоявший из кролика и тушеных бараньих сердец, а также бутылку крепкого темного эля, который, по ее словам, отец Лэйси сварил собственноручно. Он пригласил экономку разделить с ним трапезу, но та отказалась, сославшись на то, что нужно еще готовить закуски для поминок. Роуз за все это время так и не показалась.
Поначалу Фэйрфакс принялся за еду с неохотой. Но — вот парадокс! — с каждым новым куском, который он с опаской отправлял в рот, аппетит у него разыгрывался все больше и больше, так что количество съеденного оказалось изрядным. Он промокнул губы салфеткой. У всего, что происходит, есть цель, ведомая одному лишь Господу. Он должен извлечь из этой ситуации максимальную выгоду, в противном случае епископ будет разочарован. Да и потом, у него будет в запасе занимательная история, которую можно рассказать в трапезной.
Он подбросил в огонь еще одно небольшое полено в попытке заставить холод отступить, потом вернулся за стол, сдвинул тарелку и достал Библию и молитвенник. Чиркнув спичкой, он зажег трубку и откинулся на спинку стула. Впервые за все время он обратил внимание на чернильницу — или, вернее, на пузырек с чернилами. Он взял его в руку и поднес к пламени свечи. Пузырек был диковинного вида, три дюйма длиной и дюйм шириной, из толстого прозрачного стекла, с рифлеными стенками. В двух третях высоты, считая от горлышка, имелась неглубокая заостренная вставка, очень удобная: чернила скапливались в узком конце резервуара. Он никогда не видел ничего подобного. Вещица явно древняя. Интересно, как она попала к старому священнику?
Он поставил пузырек на стол и начал писать.
Тишину нарушало лишь тиканье высоких напольных часов в коридоре. Фэйрфакс погрузился в работу. Последний наказ, который Христос дал апостолам перед вознесением, был таким: оставаться в святом граде и в благочестивых размышлениях ждать пришествия Господня. Не так ли поступил и Лэйси? Смиренно оставался там, куда был назначен, и ждал, пока Господь не явит Себя? Да, пожалуй, он нащупал нить.
Около часа спустя Агнес пришла убрать со стола. Когда она вернулась с кухни, то объявила, что идет спать.
— Я постелила вам в кабинете отца Лэйси.
Она принялась обходить комнату, гася свечи. Фэйрфакс задался вопросом, который теперь час. Девять? Обыкновенно в это время он только приходил, вместе с остальной братией, в часовню на вечернюю службу. Впрочем, он не стал возражать, хотя и не привык ложиться так рано. Надгробную речь можно закончить и с утра. К тому же из Эксетера он выехал чуть ли не затемно и чувствовал себя совершенно разбитым. Он сложил свои принадлежности обратно в сумку и выбил трубку, постучав ею о стенку камина.
Кабинет оказался более тесным и захламленным, чем гостиная. Агнес внесла две сальные свечи, поставив одну на краю письменного стола. Растопленный жир шипел и потрескивал. Желтое пламя осветило диван с тонкой подушкой и стеганым одеялом: без сомнения, его сшила экономка, работая нескончаемыми зимними вечерами. В полумраке, там, куда не дотягивался свет, Фэйрфакс различил смутные очертания заставленных книгами полок, бумаг, украшений. Шторы были уже задернуты.
— Надеюсь, вам будет удобно. Там наверху всего две комнаты. В одной живем мы с Роуз, а в другой лежит преподобный отец. Конечно, — добавила она, — ежели хотите, так можно переставить гроб на пол.
— Нет-нет, — поспешно заверил он экономку. — Кабинет меня более чем устраивает. Это же всего на одну ночь. — Фэйрфакс опустился на диван. Тот оказался жестким и твердым. Фэйрфакс улыбнулся. — Я так устал, что, клянусь, заснул бы даже стоя. Храни вас Бог, миссис Бадд.
— И вас, преподобный отец.
Экономка удалилась. Заскрежетал засов — она заперла входную дверь, затем под ее ногами заскрипели ступени лестницы, что вела наверх. Фэйрфакс различил ее шаги у себя над головой. Он произнес молитву («Тебе, Господь, вверяю…») и улегся на диван. Однако не прошло и минуты, как он снова сел. По меньшей мере кварта крепкого эля давила на мочевой пузырь, и он испытывал настоятельную потребность облегчиться. Он пошарил рукой под диваном в поисках ночного горшка, но обнаружил лишь клубы пыли.
Взяв со столика свечу, он вышел в коридор. Его башмаки стояли у входной двери. Он подхватил их и на цыпочках двинулся мимо гостиной и кабинета вглубь дома. В кухне стоял теплый хлебный дух. Под муслиновыми тряпицами угадывались очертания разнообразных блюд, которые Агнес, по всей видимости, наготовила для поминок. Фэйрфакс уселся на стул у задней двери и принялся натягивать башмаки.
За дверью царили непроницаемая темнота и полная тишина. У него, привыкшего к ежечасному колокольному звону и огням большого города, к ночным бдениям и топоту ног, к гомону моряков в доках, удиравших от обходящих город дозором шерифов, от этой пустоты чуть было не закружилась голова, как будто он вдруг очутился на краю вечности.
Земля же была безвидна и пуста, и тьма была над бездною[2].
Пытаться найти уборную было гиблым делом. Фэйрфакс сделал несколько осторожных шагов, поставил подсвечник во влажную траву, задрал сутану, спустил подштанники и, расставив ноги, принялся орошать неведомо что. Журчание крепкой струи — ритмичное и недвусмысленное — наверняка было слышно на другом конце долины, не говоря уже о втором этаже дома: ему представилось, как Агнес и Роуз в ужасе съеживаются в своей комнате. И вновь он с огромным трудом удержался от смеха.
Фэйрфакс стряхнул последние капли, привел в порядок одежду, поднял с земли свечу и, пошатываясь, двинулся обратно к двери. Дерево было таким же старым, как и сам дом, но замок — это бросалось в глаза — выглядел новеньким, как и замок на парадной двери. Подобно многим горожанам, Фэйрфакс пребывал в романтической убежденности, что в деревне никто и никогда не запирает дверей. По всей видимости, здесь, в Эддикотт-Сент-Джордже, придерживались иных взглядов.
Он вернулся в кабинет, снял сутану, рухнул на диван и мгновенно уснул.