Маркус коснулся ее локтя, и Поппи вздрогнула.

– Думаю, тебе лучше присесть где-нибудь, – сказал он.

Поппи оттолкнула его руку:

– Нет! Я и раньше кое-что видела. Кое-что странное. И начинаю думать, что, возможно, это как-то связано с тем, что я здесь оказалась.

– И что же ты видела? – спросил Дилан.

Поппи моргнула и помотала головой:

– Я всегда считала, что она мой друг. Мой единственный друг.

– Кто «она»? – спросил Маркус. Это все ей показалось или Маркус действительно побледнел?

– Пообещайте, что не будете смеяться.

– Обещаем, – сказал Дэш.

Поппи немного помолчала. Она так долго хранила этот секрет, что теперь ей было трудно расстаться с ним.

– Девочка. Она всегда стоит позади меня, когда я смотрюсь в зеркало. – Поппи смотрела прямо на Дэша. Он должен поверить ей. – Я видела ее сколько себя помню. Моя мама… она бросила меня, когда мне было пять. Я выросла в приюте. И эта Девочка была для меня особенной.

Дэш вскинул брови и посмотрел на брата, который отвел взгляд. Поппи продолжала, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

– Девочка всегда улыбалась. Приветливой, теплой улыбкой. До тех пор, пока я не нашла письмо тетушки. Тогда она изменилась. На самом деле, я уверена, что это она оттащила меня и бросила на дорогу, когда я подошла к воротам Ларкспура. Там меня нашел Маркус.

Маркус смотрел в сторону.

– Я думала, она обозлилась на меня, – продолжала Поппи. – Завидует или еще что-нибудь. Но она не пыталась навредить мне. Она пыталась остановить меня, чтобы я сюда не ходила.

Судя по лицу Дилана, он не знал, что и думать.

– Это жутко как… как я не знаю что.

– Но ты мне веришь?



Маркус не смотрел на Поппи. Музыкант пока молчал, но Маркус вспомнил слова врача и угрозу лечения. Он вспомнил, как заставлял себя держать Музыканта в секрете, чтобы его жизнь по-прежнему была наполнена музыкой. Маркус сжал кулаки. Поппи сказала, что не хочет быть белой вороной, – он тоже не хочет.

– Не совсем, – услышал он со стороны собственный голос.

Поппи посмотрела на него, в ее глазах читались удивление и страх.

Маркус вдруг понял, что советы остальных – покинуть это место, забыть про все надежды, связанные с приездом в Ларкспур, – означают возвращение в Огайо, к обычной жизни, где его братья, сестры и одноклассники ничего не смыслят в джазе и классической музыке, к матери, которая терпеть не может слушать его игру из-за воспоминаний об умершем брате. До этого момента он не понимал, как важно для него остаться в Ларкспуре, как важно верить, что это та самая музыкальная школа, которую ему судьбой выпало посещать. Мелодии Музыканта только подтверждали это. По-настоящему дома он чувствовал себя лишь один раз в жизни – когда играл на рояле в большом зале.

Близнецы переглянулись, не зная, что сказать.

Маркус заговорил:

– Ты никогда не консультировалась у доктора по поводу этих видений?

Поппи насупилась:

– Девочка – не видение. Она… Это трудно объяснить.

– Я хочу сказать, что, по-моему, тут все очень просто, – продолжил Маркус, испытывая отвращение к самому себе. – У некоторых людей бывают галлюцинации.

– У Дилана были галлюцинации?! – возмутилась Поппи. Ее лицо пылало. – Или у Дэша?!

Она повернулась в сторону холла и быстро пошла по коридору. Мальчики последовали за ней.

– Я не знаю! – заорал Маркус. – Но это не они всю жизнь видят в зеркалах за своей спиной воображаемых девочек!

– Я сказала тебе, что она не воображаемая! – завизжала Поппи.

– Мы пришли! – воскликнул Дэш, когда они оказались в холле. – Вот главный вход!

Он бросился к массивным дверям и схватился за ручку. Но так же, как и в большом зале, двери не поддались.

– Но мы пришли этим путем, – сказал Дилан, подойдя к застекленным дверям и выглянув на улицу. – Почему теперь двери закрыты?


Он со всей силы ударил кулаком по стеклу. Раздался громкий стук, и Дилан застонал. Стекло осталось целым.

– Сюда, – позвал Дэш.

Все поспешили за ним в игровую комнату. Он подошел к ближайшему окну с ручкой, но та не повернулась. Ни одно окно не открылось.

– Это уже ни на что не похоже, – раздраженно сказал Дилан и схватил со стола проволочную сферу, шарики внутри застучали. Сфера была тяжелая, только взявшись двумя руками, он смог занести ее над головой и запустить в ближайшее окно. Шар ударился с такой силой, что несколько проволочек лопнули, но стекло не разбилось. Маленькие красные шарики покатились по полу и разлетелись во всех направлениях, похожие на капли крови. – Я не понимаю, – проговорил Дилан. Он переходил от окна к окну, пытаясь разбить стекло.

– А как насчет дверных петель? – предложила Поппи. – Мы не можем просто снять дверь?

Дэш бросился обратно ко входу.

– Здесь нет петель! – крикнул он оттуда.

– Как у двери может не быть петель? – удивился Маркус.

– Они исчезли! – Дэш вернулся в комнату и всплеснул руками. – Как вообще все это может происходить?!

Поппи схватилась за спинку дивана:

– Может, мы сможем соорудить какой-нибудь таран из мебели…

– Таран? – переспросил Маркус, покачав головой. – Это тебе не компьютерная игра, Поппи.

– Я просто подумала…

– Предполагаю, что бы мы ни делали, нам не удастся открыть ни двери, ни окна. – Голос Дэша звучал натянуто и дрожал. – Поппи права. Это место, или эти дети, или еще что-нибудь… они хотят, чтобы мы были здесь. И теперь они нас не выпустят.

Ледяной страх охватил ребят, и на некоторое время они просто застыли, дрожа и боясь сдвинуться с места.





Глава 21




АЗУМИ ТАК ДОЛГО ШЛА за розовой лентой в темноте по извилистому коридору, что не удивилась бы, если бы снова вернулась туда, откуда вышла. Но лента вела все дальше и дальше, заворачивая за углы, спускаясь и поднимаясь по крутым лестницам, ни разу не пересекая уже пройденный путь.

«Неужели дом настолько большой?» – думала Азуми.

Лента стала казаться путеводной нитью, единственной возможностью выйти отсюда.

Она прошла еще метров сто по коридору и вышла на перекресток в форме буквы Т. Посветив себе телефоном, Азуми увидела, что лента заворачивает за правый угол. Она прислушалась к своему дыханию, которое учащалось с каждым подъемом, пытаясь сконцентрироваться на чем-то ином, кроме этой непонятной ситуации.

Азуми не заметила лежащий на полу рюкзак, пока не зацепилась кроссовкой за его лямку, – она споткнулась и, выпустив ленту, растянулась на полу.

Дрожащей рукой она коснулась рюкзака. Синяя краска вытерлась, словно он побывал во многих переделках. Передний карман протерся до дыр, а бока истрепались, как если бы рюкзак терзали голодные звери. Азуми видела, что внутри лежат знакомые ей пачки блокнотов, некогда промокшие насквозь, но теперь сухие. Она знала, что если протянет руку, вытащит любую книжицу и раскроет ее на любой странице, то увидит, что чернила растеклись и остались лишь серые кляксы – вода уничтожила все слова.

Азуми со всей силы пнула рюкзак, он по дуге отлетел от нее, врезался в дальнюю стену и плюхнулся на пол.

На этот рюкзак они с Морико наткнулись с самого начала, когда пошли в лес за домом тетушки Вакамэ в префектуре Яманаси. И вот он здесь, в Ларкспуре, ждал, пока Азуми найдет его.

В глубине коридора что-то мелькнуло. Послышалось шарканье шагов.

– Кто там? – спросила Азуми. – Что здесь происходит?

Она схватила телефон и направила луч света в темноту. В мрачном коридоре впереди были разбросаны еще какие-то предметы, но издалека Азуми не могла их разглядеть.

Она медленно поднялась на ноги, ожидая, что снова услышит звук шагов, но в коридоре царила тишина. Следуя за лентой, она подошла к другому предмету. Это оказалась смятая фотография, люди на снимке смотрели прямо на Азуми. Ее она тоже видела не в первый раз. На снимке был отец, он стоял со своей дочерью на углу оживленной улицы: ее руки обнимали его за шею, и оба улыбались в камеру. Азуми знала, что снимок сделали в Токио. Она также знала, что если перевернет фотографию, то на обратной стороне будет иероглифическая надпись, сделанная шариковой ручкой: «Прощай, моя любимая девочка. Прости меня». Азуми знала японский далеко не так хорошо, как хотели ее родители, но эту фотографию она рассматривала и раньше – в лесу в тот день, когда пропала Морико. С каждой новой вещью она чувствовала, что голова кружится сильнее и сильнее, что она вот-вот потеряет контроль над собой и опять расхохочется, как в тот раз с Маркусом в прачечной. Она застегнула куртку до горла и, усилием воли взяв себя в руки, прогнала прочь мерзкое ощущение.

Азуми вспомнила, как в прошлом году Морико попыталась проколоть себе пупок обычной швейной иголкой. Азуми тут же убежала рассказать родителям. Они только рассмеялись, а Азуми вскипела от злости.

– Туда же инфекция попадет! – кричала она.

– Ну пусть попадет, – сказал ей отец. – Твоя сестра научится на своих ошибках, разве нет?

«Пусть попадет». Эта мысль не выходила у Азуми из головы, когда она вернулась в коттедж тетушки Вакамэ в тот последний день. Она думала над этими словами, когда солнце село, а она никому не сказала, что оставила Морико одну на тропинке у опушки леса, держащую в руках ту дурацкую розовую ленту. «Твоя сестра научится на своих ошибках, разве нет?»

В то время Азуми понятия не имела, как распространится эта инфекция – как она проникнет к ней в мозг точно червь, превратит ее в безмозглого зомби и поведет, беспомощную, в темный мир сновидений.

Следуя за лентой, Азуми дошла до конца коридора и свернула за угол. Прямо впереди из двери справа бил свет. Листы бумаги, точно хлебные крошки, устилали весь путь до этой двери. Азуми пошла вперед и нагнулась, чтобы рассмотреть листы. Подняв сразу несколько, она заметила одни и те же слова, написанные карандашом в верхнем углу: «Дорогая сестра…»