Маркус открыл дверь рядом со средних размеров холодильником.
– Смотри-ка, сколько тут всего! Ты голодная?
Азуми неловко улыбнулась:
– Ну да, немного.
– Тогда нам повезло.
Маркус шагнул в сторону. За дверью оказалась огромная кладовая, забитая коробками с печеньем и крекерами, рыбными консервами, банками с маринованными огурцами и вареньем. Маркус открыл пачку картофельных чипсов:
– Вполне съедобно.
Азуми запустила руку в упаковку шоколадных вафель. Откусив от одной, она закрыла глаза и вздохнула:
– Потрясающе. Лучше может быть, только если добавить чашечку травяного чая моей ба.
– Твоей кого?
– Моей бабушки. Она долго жила с нами, пока не умерла.
Чтобы заполнить неловкую паузу, Маркус быстро заговорил:
– Нужно захватить что-нибудь с собой, чтобы угостить остальных.
Азуми кивнула. Вдвоем они принялись опустошать полки, утоляя голод. После такого странного утра было здорово насладиться чем-то совершенно обычным, например, едой.
– Скажи еще раз, откуда ты? – спросил Маркус.
– Из пригорода Сиэтла, – ответила Азуми, проглотив хрустящее печенье.
– И почему ты здесь? – продолжил Маркус.
Азуми смерила его взглядом:
– Я же уже объясняла. Я приехала учиться.
– Я имею в виду, что Ларкспур очень далеко от твоего дома.
– Огайо тоже не близко.
Азуми открыла другую дверь – в комнате за ней рядами стояли длинные обеденные столы. Дневной свет просачивался внутрь через высокие окна под самым потолком.
– Смотри, это, наверное, обеденный зал.
Маркус по-прежнему смотрел на нее:
– Но я приехал сюда учиться музыке. Я просто подумал, что, наверное, тебе бы хотелось быть поближе к семье. На западном побережье наверняка есть хорошие школы.
Азуми быстро направилась через всю комнату к приоткрытой двери на другой стороне:
– С моей семьей сейчас все немного странно.
– В каком смысле?
Маркус заметил, как заливается краской лицо Азуми, и пожалел о своем вопросе. Он поспешил нагнать ее.
Теперь они оказались в прачечной. У противоположной стены стояли стиральная машина и сушилка, такие большие, что можно было забраться внутрь. На серебристых стойках по углам комнаты висела форменная одежда – еще одно доказательство, что они на верном пути. Та же эмблема, которую они видели на подносах, была вышита на рукавах свитеров-безрукавок, сложенных стопкой.
– Извини, – сказал Маркус. – Я понимаю, это очень личное.
– Все в порядке. – Азуми глядела куда угодно, только не на него. – Моя старшая сестра пропала в прошлом году.
– О господи! Это ужасно. – Маркус не знал, что сказать. Он потянулся к ней, будто хотел обнять, но потом неуклюже уронил руки. – Как это случилось?
– Если честно, я не люблю об этом говорить. – Азуми отбросила волосы с плеча. – Но… не важно. Если мы все вместе будем жить в Ларкспуре, ты все равно рано или поздно узнаешь. Моя сестра поступила по-идиотски. Пошла в лес за домом моей тети в Японии. И пропала. Мне пришлось одной возвращаться в Штаты.
Ее голос звучал ровно, как будто она рассказывала, что ела вчера на ужин.
– Это ужасно! – охнул Маркус.
Азуми спокойно смотрела на него, но он чувствовал, как она напряжена. Ему казалось, что стоит дотронуться до нее – и девочка лопнет как воздушный шарик. Может, лучше сменить тему?
– Моей маме не нравится, когда я играю на виолончели или пианино, – сказал он. Знакомая мелодия вновь прозвучала у него в голове. – Она никогда не говорит об этом, но я знаю, что ей неприятно. И иногда я на нее злюсь. А мои братья и сестры вечно путаются под ногами, шумят и отвлекают. Они терпеть не могут, когда я включаю Филиппа Гласса или джазовые альбомы. Им нравятся только «песни со словами». Иногда мне хочется, чтобы они тоже куда-нибудь пропали.
Азуми изумленно открыла рот. В какой-то момент Маркус пожалел о своих словах. Но Азуми только громко рассмеялась, и смех эхом отразился от стен прачечной. Вскоре она успокоилась.
– Это, наверное, самое странное из всего, что мне когда-либо приходилось слышать, – сказала она.
– Я не хотел… Я не то имел в виду.
– Ты не очень-то умеешь общаться с людьми, так?
Маркус скрестил руки на груди и постучал пальцами по бицепсу, изо всех сил стараясь успокоить участившееся дыхание:
– Я никогда не думал об этом раньше. Но – да. Наверное, моя речь – это музыка. Мне так кажется. Ребята в моей старой школе тоже считали, что я не от мира сего.
– Этого вовсе не стоит стыдиться, – сказала Азуми. Маркус облегченно выдохнул. – Пойдем! Нужно осмотреть как можно больше, пока не стемнело. Кто-то же должен быть в этом здании.
Пройдя через коридор, они обнаружили самое удивительное помещение из всех – актовый зал, такой огромный, что белый потолок над головой больше напоминал небо. Вдоль противоположной стены тянулся ряд стеклянных дверей, завешенных тонкими, пропускающими свет занавесками.
– Я на сто процентов уверен, что здесь поместился бы весь мой дом, – сказал Маркус.
– Мой тоже, – кивнула Азуми. – Этот зал огромный до невозможности.
– Взгляни-ка! – Маркус указал в дальний угол. Там стоял большой черный рояль, крышка была открыта, словно Маркуса здесь ждали. Сердце Маркуса радостно подпрыгнуло, и он со всех ног бросился к роялю и уселся на стул. Мальчик молча положил пальцы на клавиши и закрыл глаза. Аккорд прозвенел в пустом зале как колокольный звон. Наконец-то он мог высвободить мелодию, которая преследовала его все утро!
Азуми не верила своим ушам. Стоя в дверях нового зала, она смотрела, как пальцы Маркуса бегают по блестящим клавишам рояля. Причудливая, завораживающая мелодия наполняла зал и лилась в коридор за ее спиной.
Маркус унесся в другой мир. Его нервозность, которую она постоянно замечала, куда-то улетучилась. Исчезли трясущиеся руки и постукивающие пальцы. Исчезли гримасы, из-за которых он выглядел так, будто пытался изгнать из головы воображаемые голоса. Он был прекрасен. И даже если он не от мира сего, Азуми знала, что он лучший среди тех, кто не от мира сего. Музыка накатывала на нее словно теплые волны, смывавшие все дурные предчувствия, которые одолевали ее с самого утра. Она готова была целую вечность стоять здесь и слушать его музыку.
И она бы так и стояла, если бы вдруг не услышала голос, звавший ее по имени из глубины коридора за дверью:
– Азууумииии!
Крик был долгим и протяжным, как будто шел издалека. Азуми вся напряглась. Она вышла из зала и всмотрелась в сумрачные глубины коридора. Затем оглянулась на Маркуса. Но он так погрузился в музыку, что даже не поднял головы.
– Поппи? – позвала Азуми. – Это ты?
Но она знала, что это не Поппи. Этот голос она слышала в своих снах, именно он манил ее все дальше в лес за домом. Это был голос Морико.
Азуми крепко зажмурилась, надеясь, что когда она откроет глаза, то окажется, что она лежит дома, в своей постели, и эта поездка ей только приснилась. Она даже не возражает, открыв глаза, обнаружить, что она опять ходила во сне и теперь стоит одна в ночном лесу. Но когда Азуми наконец медленно открыла глаза, она увидела, что только ушла дальше по коридору, оставив позади умиротворяющую музыку Маркуса.
К ручке двери была привязана светящаяся розовая нейлоновая лента. Точно такая же, как те, за которыми Морико ушла в лес. Точно такая же, как те, от которых Азуми отвернулась в тот день, когда последний раз видела сестру, боясь того, что они могут найти на другом ее конце. Туго натянутая лента терялась в тени коридора, как будто кто-то вдалеке крепко держал ее.
И вновь этот голос:
– Азуми!
– Морико? – крикнула девочка. Она ничего не могла с собой поделать. Азуми знала, что Морико никак не может оказаться здесь, но все равно с замершим сердцем шагнула вперед, протянула руку и сжала розовую нейлоновую ленту. Упрямо тряхнув головой, она постаралась отбросить страхи и пошла за лентой все дальше по коридору. Туда, где сгустились тени.
Глава 16
НАВЕРХУ Поппи по-прежнему находилась в кабинете.
Рядом с наброском, где были изображены пятеро детей в форме, висели несколько пейзажей. Одна высокая картина, стоящая на полу между дверью и окнами с красными шторами, была завешена тонкой черной тканью, скрывающей изображение. И хотя Поппи сгорала от любопытства и желания узнать, что это за дом и какое он имеет отношение к ее семье, какое-то шестое чувство подсказало ей, что от этой картины лучше держаться подальше.
Столы и архивные шкафы буквально загромождали комнату. Везде лежали кипы бумаг и папок – казалось, они только и ждут, чтобы их открыли и прочитали. Поппи представила, как бы на ее месте вели себя детективы из любимых книжек – Шпионка Хэрриэт или Черепаха из «Игры Вестинга» – умные ребята, замечающие детали, которые даже взрослые могли упустить. Может быть, здесь есть какие-то бумаги тетушки Дельфинии. Поппи понимала, что следует вести себя аккуратно и не путать документы на случай, если тетушка вдруг зайдет и наткнется на нее.
В первой стопке сверху лежал подробный счет продуктового магазина в Гринклиффе. Счет был выписан «детскому дому «Ларкспур».
В этом доме когда-то был приют, такой же, как «Четвертая надежда»? Или это по-прежнему приют? Тетушка Дельфиния об этом не упоминала. Поппи сглотнула. Это дурной знак.
Где-то рядом кто-то тихо вздохнул.
– Дельфиния? – ровным голосом спросила Поппи. Никто не отозвался.
Чек был выписан в конце 1940 года. Поппи пролистала еще несколько бумаг. Судя по всему, Ларкспур – не просто интернат, а сиротский приют. Поппи с трудом сдерживала слезы. Неужели для тетушки Дельфинии она будет всего лишь очередным приемным ребенком? Она оглянулась на рисунок рядом с дверью. Эти дети на рисунке такие же, как она – рабы суровой системы, живущие ожиданием свободы?
А затем внизу страницы, которую она держала в руке, Поппи заметила имя, при виде которого она задрожала от волнения. Это была подпись директора приюта – человека по имени Сайрус Колдуэлл. «Еще один Колдуэлл, как и я!» Она уже предвкушала тот момент, когда попросит тетушку показать ей генеалогическое древо Колдуэллов.
– Смотри-ка, сколько тут всего! Ты голодная?
Азуми неловко улыбнулась:
– Ну да, немного.
– Тогда нам повезло.
Маркус шагнул в сторону. За дверью оказалась огромная кладовая, забитая коробками с печеньем и крекерами, рыбными консервами, банками с маринованными огурцами и вареньем. Маркус открыл пачку картофельных чипсов:
– Вполне съедобно.
Азуми запустила руку в упаковку шоколадных вафель. Откусив от одной, она закрыла глаза и вздохнула:
– Потрясающе. Лучше может быть, только если добавить чашечку травяного чая моей ба.
– Твоей кого?
– Моей бабушки. Она долго жила с нами, пока не умерла.
Чтобы заполнить неловкую паузу, Маркус быстро заговорил:
– Нужно захватить что-нибудь с собой, чтобы угостить остальных.
Азуми кивнула. Вдвоем они принялись опустошать полки, утоляя голод. После такого странного утра было здорово насладиться чем-то совершенно обычным, например, едой.
– Скажи еще раз, откуда ты? – спросил Маркус.
– Из пригорода Сиэтла, – ответила Азуми, проглотив хрустящее печенье.
– И почему ты здесь? – продолжил Маркус.
Азуми смерила его взглядом:
– Я же уже объясняла. Я приехала учиться.
– Я имею в виду, что Ларкспур очень далеко от твоего дома.
– Огайо тоже не близко.
Азуми открыла другую дверь – в комнате за ней рядами стояли длинные обеденные столы. Дневной свет просачивался внутрь через высокие окна под самым потолком.
– Смотри, это, наверное, обеденный зал.
Маркус по-прежнему смотрел на нее:
– Но я приехал сюда учиться музыке. Я просто подумал, что, наверное, тебе бы хотелось быть поближе к семье. На западном побережье наверняка есть хорошие школы.
Азуми быстро направилась через всю комнату к приоткрытой двери на другой стороне:
– С моей семьей сейчас все немного странно.
– В каком смысле?
Маркус заметил, как заливается краской лицо Азуми, и пожалел о своем вопросе. Он поспешил нагнать ее.
Теперь они оказались в прачечной. У противоположной стены стояли стиральная машина и сушилка, такие большие, что можно было забраться внутрь. На серебристых стойках по углам комнаты висела форменная одежда – еще одно доказательство, что они на верном пути. Та же эмблема, которую они видели на подносах, была вышита на рукавах свитеров-безрукавок, сложенных стопкой.
– Извини, – сказал Маркус. – Я понимаю, это очень личное.
– Все в порядке. – Азуми глядела куда угодно, только не на него. – Моя старшая сестра пропала в прошлом году.
– О господи! Это ужасно. – Маркус не знал, что сказать. Он потянулся к ней, будто хотел обнять, но потом неуклюже уронил руки. – Как это случилось?
– Если честно, я не люблю об этом говорить. – Азуми отбросила волосы с плеча. – Но… не важно. Если мы все вместе будем жить в Ларкспуре, ты все равно рано или поздно узнаешь. Моя сестра поступила по-идиотски. Пошла в лес за домом моей тети в Японии. И пропала. Мне пришлось одной возвращаться в Штаты.
Ее голос звучал ровно, как будто она рассказывала, что ела вчера на ужин.
– Это ужасно! – охнул Маркус.
Азуми спокойно смотрела на него, но он чувствовал, как она напряжена. Ему казалось, что стоит дотронуться до нее – и девочка лопнет как воздушный шарик. Может, лучше сменить тему?
– Моей маме не нравится, когда я играю на виолончели или пианино, – сказал он. Знакомая мелодия вновь прозвучала у него в голове. – Она никогда не говорит об этом, но я знаю, что ей неприятно. И иногда я на нее злюсь. А мои братья и сестры вечно путаются под ногами, шумят и отвлекают. Они терпеть не могут, когда я включаю Филиппа Гласса или джазовые альбомы. Им нравятся только «песни со словами». Иногда мне хочется, чтобы они тоже куда-нибудь пропали.
Азуми изумленно открыла рот. В какой-то момент Маркус пожалел о своих словах. Но Азуми только громко рассмеялась, и смех эхом отразился от стен прачечной. Вскоре она успокоилась.
– Это, наверное, самое странное из всего, что мне когда-либо приходилось слышать, – сказала она.
– Я не хотел… Я не то имел в виду.
– Ты не очень-то умеешь общаться с людьми, так?
Маркус скрестил руки на груди и постучал пальцами по бицепсу, изо всех сил стараясь успокоить участившееся дыхание:
– Я никогда не думал об этом раньше. Но – да. Наверное, моя речь – это музыка. Мне так кажется. Ребята в моей старой школе тоже считали, что я не от мира сего.
– Этого вовсе не стоит стыдиться, – сказала Азуми. Маркус облегченно выдохнул. – Пойдем! Нужно осмотреть как можно больше, пока не стемнело. Кто-то же должен быть в этом здании.
Пройдя через коридор, они обнаружили самое удивительное помещение из всех – актовый зал, такой огромный, что белый потолок над головой больше напоминал небо. Вдоль противоположной стены тянулся ряд стеклянных дверей, завешенных тонкими, пропускающими свет занавесками.
– Я на сто процентов уверен, что здесь поместился бы весь мой дом, – сказал Маркус.
– Мой тоже, – кивнула Азуми. – Этот зал огромный до невозможности.
– Взгляни-ка! – Маркус указал в дальний угол. Там стоял большой черный рояль, крышка была открыта, словно Маркуса здесь ждали. Сердце Маркуса радостно подпрыгнуло, и он со всех ног бросился к роялю и уселся на стул. Мальчик молча положил пальцы на клавиши и закрыл глаза. Аккорд прозвенел в пустом зале как колокольный звон. Наконец-то он мог высвободить мелодию, которая преследовала его все утро!
Азуми не верила своим ушам. Стоя в дверях нового зала, она смотрела, как пальцы Маркуса бегают по блестящим клавишам рояля. Причудливая, завораживающая мелодия наполняла зал и лилась в коридор за ее спиной.
Маркус унесся в другой мир. Его нервозность, которую она постоянно замечала, куда-то улетучилась. Исчезли трясущиеся руки и постукивающие пальцы. Исчезли гримасы, из-за которых он выглядел так, будто пытался изгнать из головы воображаемые голоса. Он был прекрасен. И даже если он не от мира сего, Азуми знала, что он лучший среди тех, кто не от мира сего. Музыка накатывала на нее словно теплые волны, смывавшие все дурные предчувствия, которые одолевали ее с самого утра. Она готова была целую вечность стоять здесь и слушать его музыку.
И она бы так и стояла, если бы вдруг не услышала голос, звавший ее по имени из глубины коридора за дверью:
– Азууумииии!
Крик был долгим и протяжным, как будто шел издалека. Азуми вся напряглась. Она вышла из зала и всмотрелась в сумрачные глубины коридора. Затем оглянулась на Маркуса. Но он так погрузился в музыку, что даже не поднял головы.
– Поппи? – позвала Азуми. – Это ты?
Но она знала, что это не Поппи. Этот голос она слышала в своих снах, именно он манил ее все дальше в лес за домом. Это был голос Морико.
Азуми крепко зажмурилась, надеясь, что когда она откроет глаза, то окажется, что она лежит дома, в своей постели, и эта поездка ей только приснилась. Она даже не возражает, открыв глаза, обнаружить, что она опять ходила во сне и теперь стоит одна в ночном лесу. Но когда Азуми наконец медленно открыла глаза, она увидела, что только ушла дальше по коридору, оставив позади умиротворяющую музыку Маркуса.
К ручке двери была привязана светящаяся розовая нейлоновая лента. Точно такая же, как те, за которыми Морико ушла в лес. Точно такая же, как те, от которых Азуми отвернулась в тот день, когда последний раз видела сестру, боясь того, что они могут найти на другом ее конце. Туго натянутая лента терялась в тени коридора, как будто кто-то вдалеке крепко держал ее.
И вновь этот голос:
– Азуми!
– Морико? – крикнула девочка. Она ничего не могла с собой поделать. Азуми знала, что Морико никак не может оказаться здесь, но все равно с замершим сердцем шагнула вперед, протянула руку и сжала розовую нейлоновую ленту. Упрямо тряхнув головой, она постаралась отбросить страхи и пошла за лентой все дальше по коридору. Туда, где сгустились тени.
Глава 16
НАВЕРХУ Поппи по-прежнему находилась в кабинете.
Рядом с наброском, где были изображены пятеро детей в форме, висели несколько пейзажей. Одна высокая картина, стоящая на полу между дверью и окнами с красными шторами, была завешена тонкой черной тканью, скрывающей изображение. И хотя Поппи сгорала от любопытства и желания узнать, что это за дом и какое он имеет отношение к ее семье, какое-то шестое чувство подсказало ей, что от этой картины лучше держаться подальше.
Столы и архивные шкафы буквально загромождали комнату. Везде лежали кипы бумаг и папок – казалось, они только и ждут, чтобы их открыли и прочитали. Поппи представила, как бы на ее месте вели себя детективы из любимых книжек – Шпионка Хэрриэт или Черепаха из «Игры Вестинга» – умные ребята, замечающие детали, которые даже взрослые могли упустить. Может быть, здесь есть какие-то бумаги тетушки Дельфинии. Поппи понимала, что следует вести себя аккуратно и не путать документы на случай, если тетушка вдруг зайдет и наткнется на нее.
В первой стопке сверху лежал подробный счет продуктового магазина в Гринклиффе. Счет был выписан «детскому дому «Ларкспур».
В этом доме когда-то был приют, такой же, как «Четвертая надежда»? Или это по-прежнему приют? Тетушка Дельфиния об этом не упоминала. Поппи сглотнула. Это дурной знак.
Где-то рядом кто-то тихо вздохнул.
– Дельфиния? – ровным голосом спросила Поппи. Никто не отозвался.
Чек был выписан в конце 1940 года. Поппи пролистала еще несколько бумаг. Судя по всему, Ларкспур – не просто интернат, а сиротский приют. Поппи с трудом сдерживала слезы. Неужели для тетушки Дельфинии она будет всего лишь очередным приемным ребенком? Она оглянулась на рисунок рядом с дверью. Эти дети на рисунке такие же, как она – рабы суровой системы, живущие ожиданием свободы?
А затем внизу страницы, которую она держала в руке, Поппи заметила имя, при виде которого она задрожала от волнения. Это была подпись директора приюта – человека по имени Сайрус Колдуэлл. «Еще один Колдуэлл, как и я!» Она уже предвкушала тот момент, когда попросит тетушку показать ей генеалогическое древо Колдуэллов.