В 1646 году, в самом конце Тридцатилетней войны, отряд гессенских рейтаров еле унес ноги после катастрофического поражения (один неудачный обход с фланга — и через час те, кто мысленно уже торжествовал, позорно драпали врассыпную). Они встали лагерем у подножия какой-то горы, одной из высочайших в Шпессарте, если верить местному крестьянину, которого кавалеристы насильно увели с собой в качестве проводника. Среди рейтаров был один молодой офицер, записной враль и баламут, отпрыск рода фон Гриммельсгаузенов, при крещении нареченный Иоганном, для товарищей же — просто Юрген.
Здесь, в тылу, крестьяне неосмотрительно не зарывали припасы в землю, и по дороге отряд прихватил немало съестного да несколько бочонков рейнского. Вечером все вволю наелись и напились. Разделавшись с ужином, кликнули проводника и потребовали рассказать о местности, куда их занесла судьба. Крестьянин охотно повиновался: после первого испуга он рассудил, что солдаты по доброте своей вряд ли его прикончат, когда отпадет надобность в его услугах (а может статься, задумал усыпить их бдительность своим подобострастием, чтобы ускользнуть под покровом ночи, когда воины крепко заснут).
— Прямо под нами — и четверти мили не будет — Муммельзее, — начал он. На местном диалекте это означало «Озеро гоблинов». — Озеро это бездонное и с секретом: какую вещь в него ни опусти, назад вытянешь уже что-то другое. Завяжи в платок несколько камушков, привяжи к веревке и забрось — когда вытащишь, камушки превратятся в горошины, а может, в рубины, а может, в змеиные яйца. И это еще не все: если камушков нечетное число, вещей, в которые они превратятся, будет четное число. А опустишь чет — вытащишь нечет.
— Работенка не бей лежачего, — заметил Юрген. — Сиди на берегу да превращай гальку в рубины.
— Во что камушки превращаются, предсказать нельзя, — возразил крестьянин. — Может, станут драгоценностями, а может, и нет. Лучше зря судьбу не испытывать.
— Да хоть бы один раз из ста получались рубины… и на том спасибо… На рыбалке иной раз и того не добудешь.
Несколько кавалеристов внимали рассказу, затаив дыхание. Даже те, кто надменно смотрел вдаль, словно озеро их ничуть не интересовало, примолкли — боялись упустить свою выгоду. Крестьянин запоздало смекнул, что разбередил их алчность, и выпалил:
— Только места эти нехорошие! Как раз про Муммельзее Лютер сказал, что оно проклято! Кинь в него камень — тут же поднимется страшная буря: град, молния, буйный ветер. А все потому, что в пучине бесы цепями прикованы.
— Да это про другое озеро говорят, про то, что в Полтерсберге, — отмахнулся Юрген.
— Полтерсберг! — Крестьянин в сердцах сплюнул. — Да они там, в Полтерсберге, страха не видали. Тут у нас один мужик… у него лошадь ногу сломала, пришлось зарезать. И его любопытство одолело — дай, думает, брошу лошадь в озеро и посмотрю, что будет. Лошадь потонула, а потом глянь — поднимается из воды живая, но сама на себя не похожа: зубы как ножи, вместо четырех ног две, крылья, точно у летучей мыши, здоровенные такие. Завизжала, как оглашенная, и улетела во тьму, а куда, никто не знает.
— Я вам хуже скажу, — продолжал крестьянин, — когда туша лошади бухнулась в воду, брызги полетели в лицо нашему земляку. И смыли с лица глаза! Подчистую! С тех пор он и не видит.
— Как же он тогда увидал, что лошадь обернулась чудовищем? — спросил Юрген с сардонической полуулыбкой.
Крестьянин раскрыл рот и тут же поспешил закрыть. Помедлив немного, проговорил:
— А еще рассказывают, что два разбойника притащили мертвую бабу, они ее…
Юрген прервал:
— К чему нам слушать твои байки? Пойдем-ка сами проверим!
Товарищи одобрительно загудели. Крестьянина потыкали в спину кинжалом, и он, не пикнув, повел всех в ложбину.
Путь к Муммельзее лежал по бездорожью, вниз по косогору, и рейтары помрачнели. Они ворчали не только на каналью-проводника, дурня неотесанного, но и на Юргена: не сразу, но смекнули, что он потащил их к озеру не в искренней надежде разбогатеть — какой бывалый солдат поверит химере? — а из врожденной вредности.
На берегу Юрген, не замечая раздражения спутников, прошагал молодецкой походкой до конца полуразвалившегося каменного пирса. С собой, в кивере, он принес две пригоршни свежих вишен. Юрген ел вишни по одной, а косточки выплевывал в воду.
— Что там такое? — спросил он, лениво указав на большой утес посреди воды: неровный прямоугольник, скошенный с одного бока. Утес был виден отчетливо: полнолуние, небо безоблачное — светло как днем.
— Когда мой дед был еще мальчишкой, — заговорил крестьянин с жаром, точно желая оправдаться, — герцог Вюртембергский велел сколотить плот и спустить на воду, чтобы измерить глубину озера. Взяли моток суровой пряжи, привязали к одному концу свинцовое грузило, кинули. Размотали моток до конца — а грузило все никак не достигнет дна. Взяли второй моток, связали нитки, опять стали разматывать. Так опускали грузило на длину девяти мотков, а дна все равно не нашли. И тут плот, хоть был он, конечно, деревянный, начал погружаться. Все, кто был на плоту, поспешили выбраться на берег. Перепугались страшно. Всем пришлось искупаться в озере, и, как люди говорят, в старости все они захворали ужасными болезнями.
— Говоришь, это и есть плот?
— Если присмотреться, можно увидеть на бревнах резной герб Вюртемберга. Пожалуй, стерся маленько, но его ни с чем не перепутаешь. — И крестьянин услужливо указал на какие-то еле заметные отметины на боках утеса, в которых человек легковерный и впрямь разглядел бы то, что ему внушали.
Однако Юрген задал ему перцу:
— Ах ты прохвост! Я смотрел, как тонули косточки от вишен — им ничего не сделалось. Одна косточка не обернулась двумя, а две — семнадцатью. И ни одна — ни одна, слышь ты, мошенник! — даже не попыталась сделаться ни рубином, ни изумрудом, ни змеей, ни коровой, ни, на худой конец, плотвичкой.
Крестьянин, возмущенно отнекиваясь, пытался проскользнуть мимо Юргена и сбежать с пирса. Но Юрген твердо вознамерился его просто так не отпускать. Началась игра в крысу и мастифа: крестьянин был крысой, а рейтары — мастифами. Они брали числом, а крестьянин — отчаянием и смекалкой.
Наконец Юрген нагнал крестьянина, но тот выскользнул из его рук. Вдруг Юрген обнаружил, что два товарища, хохоча, ухватили его самого, подкинули в воздух и швырнули в Муммельзее.
Все глубже, все глубже, все глубже погружался Юрген, задыхаясь. Вода была прозрачная-прозрачная, как хрусталь, но вдали становилась чернее, чем уголь: вот какая чудовищная пучина! Со зла на приятелей Юрген поначалу даже не замечал, что перестал задыхаться. И даже удивиться не успел этому странному обстоятельству: в глубинах что-то мельтешило. Какие-то существа, на расстоянии казалось — полчище лягушек — сновали взад-вперед. Вблизи же они были вылитые люди, только зеленокожие, а одежда, из красивой тонкой материи, соткана явно из водорослей и прочей подводной зелени.
Все новые и новые водяные духи выплывали наверх, точно птицы-нырки. Они быстро окружили Юргена. Их было такое множество, что он поневоле повиновался, когда сильфы объяснили ему жестами и мимикой, что ему следует спуститься на самое дно Муммельзее. Точно стая птиц, которая, описывая круги, постепенно снижается до самой земли, влекли они его вниз.
Наконец Юрген ступил одной ногой на дно озера, взметнув облачко ила. Наступил другой, взметнув второе облачко. А его уже поджидал сильф или никс (в таксономии озерных духов наш рейтар был не особо сведущ), одетый в наряд из золота и серебра. По этой примете Юрген опознал в нем короля Муммельзее.
— День добрый, Юрген, — сказал король. — Надеюсь, ты в добром здравии?
— Божьей милостью здоров, ваше величество, благодарю за заботу! — вскричал Юрген. — Но откуда вам знать мое имя?
— Невелика загадка, мой дорогой друг: я читаю о твоих приключениях и недавно вычитал, что твои мнимые друзья вероломно швырнули тебя в наше озеро.
Эспаньолка и подвитые усы короля легонько колыхались в воде, и Юрген схватился за горло, вдруг осознав, что дышит субстанцией, непригодной для смертных. Но тут король рассмеялся, столь добросердечно и искренне, что Юрген невольно засмеялся сам. Сообразив, что человек, способный смеяться, наверняка жив и не задыхается, он отбросил страхи.
— В каком мы краю, — спросил Юрген, — и что за люди здесь живут?
— Мир устроен по пословице: «Как наверху, так и внизу». У нас есть свои фермы, города и церкви. Правда, бог, которому мы молимся, зовется не так, как ваш. Крыши кроем водорослями заместо соломы, в плуг запрягаем морских коньков, в коровниках доим морских коров. Рыбы-кошки ловят рыб-мышек, водяные гномы устраивают на дне свои шахты — добывают ракушки и самоцветы. А наши девушки хоть и покрыты чешуей, но по красоте и хитрости не уступят вашим, надводным.
С такими речами король Муммельзее повел Юргена по местам, радующим взор, не сообщив, куда именно, а никсы, которые провожали его вниз, повалили вслед нестройной толпой, пересмеиваясь и перекрикиваясь, посверкивая боками — ни дать ни взять, огромный косяк гольянов. Они плыли над извилистой дорогой. Вошли в лес из гигантских ламинарий. Заросли неожиданно расступились, открыв вид на сияющий белый город.
Чудес в этом подводном мегаполисе было без счета. Стены зданий — белые-белые, прямо светятся: король пояснил, что вместо штукатурки их покрывают толченым жемчугом. Правда, улицы тут не мостили драгоценными камнями вместо булыжников. Но самоцветные мозаики на фасадах выкладывали. Изображались на этих мозаиках не батальные сцены, но только играющие дети и целомудренно воркующие влюбленные. В архитектуре удачно сочетались мавританские и азиатские мотивы: минареты и пагоды сосуществовали в безмятежной гармонии. Входные двери имелись на всех этажах домов, от верхних до самого нижнего. Юрген не упустил из виду, что во дворце двери вообще не имели замков и не охранялись стражниками — что было, конечно, едва ли не самым дивным в сем мире.
Но чудеснее всех чудес, на вкус Юргена, была юная сильфида Посейдония, дочь короля, которая вышла встретить отца в городе. Едва разглядев, какая она стройная, безупречно сложенная, Юрген вознамерился завоевать ее сердце. Особо утруждаться ему не пришлось — он был красавец-мужчина с офицерской выправкой. Выслушав его смелые слова восхищения, Посейдония зарделась. Она вообще не ломалась. Надо сказать, озерные духи — народ языческий, не скованный христианскими представлениями о приличиях. И тела Юргена и Посейдонии вскоре слились во взаимной страсти.
Шло время. Миновало несколько дней, а может статься, и месяцев.
Однажды под вечер, лежа на кровати принцессы, в сладострастном хаосе из простыней и подушек, освещенный зеленовато-голубым полуденным светом, Юрген кашлянул и робко проговорил:
— Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос, о моя несравненная и самая любимая.
— Спрашивай чего пожелаешь! — отозвалась пылкая молодая сильфида.
— Кое-что неотступно тревожит меня — наверно, это сущая мелочь, но лежит грузом у меня на сердце, не могу его сбросить, сколько ни стараюсь. Когда я только прибыл в ваш дивный богатый край, твой отец сказал мне, что читал про мои приключения. Что за колдовство такое? В какой только книге он мог про них прочесть? Ума не приложу.
— В какой? Да в этой, милый ты мой плутишка. — Самой очаровательной чертой сильфиды было то, что она любила Юргена таким, каков он был на самом деле, и ничуть не заблуждалась насчет его натуры. — Где ему прочесть, как не в этой книге?
Юрген окинул комнату взглядом и произнес:
— Не вижу ни одной книги.
— Конечно не видишь, дурачок. Будь книга здесь, как ты мог бы в ней находиться?
— Не могу знать, о радость моих очей, твой ответ для меня — неразрешимая головоломка.
— Поверь мне на слово, он прочел о тебе в этой книге, а ты из книги ни разу не выбирался.
В душе Юргена проснулся гнев:
— В «этой книге», говоришь?! В какой такой «этой»?! Черт меня подери, никак в толк не возьму, что ты болтаешь!
Посейдония перестала смеяться. Воскликнула:
— Ох, бедняжка! Ты и правда не понимаешь, да?
— Если бы я понимал, то разве стал бы сейчас, как дурак, вымаливать у тебя прямой и честный ответ?
Она взглянула с улыбкой, но в глазах затаилась грусть.
— Значит, тебе пора поговорить с моим отцом, — произнесла она наконец.
— Или моя гибкая молоденькая доченька недостаточно горяча, чтобы ублажать тебя? — спросил король Муммельзее.
— Горяча, и даже сверх меры, — ответил Юрген, давно привыкший к шокирующему прямодушию сильфов.
— Тогда довольствуйся ею и своей беспечальной жизнью и не рвись никуда, не пытайся сойти с этих вечно сладостных страниц.
— Вы тоже говорите загадками! Ваше величество, у меня ум за разум заходит. Умоляю, потолкуйте со мной без обиняков и простыми словами, точно с малым ребенком.
Король вздохнул:
— Ты знаешь, что такое книги?
— Да, конечно.
— Когда ты в последний раз читал?
— Я? Ну вообще-то…
— Вот именно. А твои знакомые читают книги?
— Да нет… но это логично. Меня окружали грубые вояки. Если они забредали в библиотеку, то обычно разрывали книги на растопку костров.
— В юности ты, верно, читал книги. Перескажи мне сюжет хоть одной.
Юрген молчал.
— Вот видишь! Персонажи книг не читают книг. Да, они захлопывают книги, когда кто-то входит в комнату, или отшвыривают их с омерзением, тем самым выражая свое отношение к их содержанию, или прячут лицо за книжкой, прикидываясь, что поглощены чтением, пока другой персонаж читает им нотации на всякие неприятные темы. Но чтобы читать… нет, книг они не читают.
Иначе возник бы эффект рекурсии[42]: всякая книга сделалась бы фактически бесконечной, и ни одну нельзя было бы дочитать до конца, не прочитав всех включенных в нее книг. Вот беспроигрышный способ выяснить, с какой стороны переплета ты находишься: в нынешнем году ты прочел хоть одну книгу? — Король вопросительно поднял брови.
После бесконечно долгого молчания Юрген пробурчал:
— Нет. Ни одной.
Здесь, в тылу, крестьяне неосмотрительно не зарывали припасы в землю, и по дороге отряд прихватил немало съестного да несколько бочонков рейнского. Вечером все вволю наелись и напились. Разделавшись с ужином, кликнули проводника и потребовали рассказать о местности, куда их занесла судьба. Крестьянин охотно повиновался: после первого испуга он рассудил, что солдаты по доброте своей вряд ли его прикончат, когда отпадет надобность в его услугах (а может статься, задумал усыпить их бдительность своим подобострастием, чтобы ускользнуть под покровом ночи, когда воины крепко заснут).
— Прямо под нами — и четверти мили не будет — Муммельзее, — начал он. На местном диалекте это означало «Озеро гоблинов». — Озеро это бездонное и с секретом: какую вещь в него ни опусти, назад вытянешь уже что-то другое. Завяжи в платок несколько камушков, привяжи к веревке и забрось — когда вытащишь, камушки превратятся в горошины, а может, в рубины, а может, в змеиные яйца. И это еще не все: если камушков нечетное число, вещей, в которые они превратятся, будет четное число. А опустишь чет — вытащишь нечет.
— Работенка не бей лежачего, — заметил Юрген. — Сиди на берегу да превращай гальку в рубины.
— Во что камушки превращаются, предсказать нельзя, — возразил крестьянин. — Может, станут драгоценностями, а может, и нет. Лучше зря судьбу не испытывать.
— Да хоть бы один раз из ста получались рубины… и на том спасибо… На рыбалке иной раз и того не добудешь.
Несколько кавалеристов внимали рассказу, затаив дыхание. Даже те, кто надменно смотрел вдаль, словно озеро их ничуть не интересовало, примолкли — боялись упустить свою выгоду. Крестьянин запоздало смекнул, что разбередил их алчность, и выпалил:
— Только места эти нехорошие! Как раз про Муммельзее Лютер сказал, что оно проклято! Кинь в него камень — тут же поднимется страшная буря: град, молния, буйный ветер. А все потому, что в пучине бесы цепями прикованы.
— Да это про другое озеро говорят, про то, что в Полтерсберге, — отмахнулся Юрген.
— Полтерсберг! — Крестьянин в сердцах сплюнул. — Да они там, в Полтерсберге, страха не видали. Тут у нас один мужик… у него лошадь ногу сломала, пришлось зарезать. И его любопытство одолело — дай, думает, брошу лошадь в озеро и посмотрю, что будет. Лошадь потонула, а потом глянь — поднимается из воды живая, но сама на себя не похожа: зубы как ножи, вместо четырех ног две, крылья, точно у летучей мыши, здоровенные такие. Завизжала, как оглашенная, и улетела во тьму, а куда, никто не знает.
— Я вам хуже скажу, — продолжал крестьянин, — когда туша лошади бухнулась в воду, брызги полетели в лицо нашему земляку. И смыли с лица глаза! Подчистую! С тех пор он и не видит.
— Как же он тогда увидал, что лошадь обернулась чудовищем? — спросил Юрген с сардонической полуулыбкой.
Крестьянин раскрыл рот и тут же поспешил закрыть. Помедлив немного, проговорил:
— А еще рассказывают, что два разбойника притащили мертвую бабу, они ее…
Юрген прервал:
— К чему нам слушать твои байки? Пойдем-ка сами проверим!
Товарищи одобрительно загудели. Крестьянина потыкали в спину кинжалом, и он, не пикнув, повел всех в ложбину.
Путь к Муммельзее лежал по бездорожью, вниз по косогору, и рейтары помрачнели. Они ворчали не только на каналью-проводника, дурня неотесанного, но и на Юргена: не сразу, но смекнули, что он потащил их к озеру не в искренней надежде разбогатеть — какой бывалый солдат поверит химере? — а из врожденной вредности.
На берегу Юрген, не замечая раздражения спутников, прошагал молодецкой походкой до конца полуразвалившегося каменного пирса. С собой, в кивере, он принес две пригоршни свежих вишен. Юрген ел вишни по одной, а косточки выплевывал в воду.
— Что там такое? — спросил он, лениво указав на большой утес посреди воды: неровный прямоугольник, скошенный с одного бока. Утес был виден отчетливо: полнолуние, небо безоблачное — светло как днем.
— Когда мой дед был еще мальчишкой, — заговорил крестьянин с жаром, точно желая оправдаться, — герцог Вюртембергский велел сколотить плот и спустить на воду, чтобы измерить глубину озера. Взяли моток суровой пряжи, привязали к одному концу свинцовое грузило, кинули. Размотали моток до конца — а грузило все никак не достигнет дна. Взяли второй моток, связали нитки, опять стали разматывать. Так опускали грузило на длину девяти мотков, а дна все равно не нашли. И тут плот, хоть был он, конечно, деревянный, начал погружаться. Все, кто был на плоту, поспешили выбраться на берег. Перепугались страшно. Всем пришлось искупаться в озере, и, как люди говорят, в старости все они захворали ужасными болезнями.
— Говоришь, это и есть плот?
— Если присмотреться, можно увидеть на бревнах резной герб Вюртемберга. Пожалуй, стерся маленько, но его ни с чем не перепутаешь. — И крестьянин услужливо указал на какие-то еле заметные отметины на боках утеса, в которых человек легковерный и впрямь разглядел бы то, что ему внушали.
Однако Юрген задал ему перцу:
— Ах ты прохвост! Я смотрел, как тонули косточки от вишен — им ничего не сделалось. Одна косточка не обернулась двумя, а две — семнадцатью. И ни одна — ни одна, слышь ты, мошенник! — даже не попыталась сделаться ни рубином, ни изумрудом, ни змеей, ни коровой, ни, на худой конец, плотвичкой.
Крестьянин, возмущенно отнекиваясь, пытался проскользнуть мимо Юргена и сбежать с пирса. Но Юрген твердо вознамерился его просто так не отпускать. Началась игра в крысу и мастифа: крестьянин был крысой, а рейтары — мастифами. Они брали числом, а крестьянин — отчаянием и смекалкой.
Наконец Юрген нагнал крестьянина, но тот выскользнул из его рук. Вдруг Юрген обнаружил, что два товарища, хохоча, ухватили его самого, подкинули в воздух и швырнули в Муммельзее.
Все глубже, все глубже, все глубже погружался Юрген, задыхаясь. Вода была прозрачная-прозрачная, как хрусталь, но вдали становилась чернее, чем уголь: вот какая чудовищная пучина! Со зла на приятелей Юрген поначалу даже не замечал, что перестал задыхаться. И даже удивиться не успел этому странному обстоятельству: в глубинах что-то мельтешило. Какие-то существа, на расстоянии казалось — полчище лягушек — сновали взад-вперед. Вблизи же они были вылитые люди, только зеленокожие, а одежда, из красивой тонкой материи, соткана явно из водорослей и прочей подводной зелени.
Все новые и новые водяные духи выплывали наверх, точно птицы-нырки. Они быстро окружили Юргена. Их было такое множество, что он поневоле повиновался, когда сильфы объяснили ему жестами и мимикой, что ему следует спуститься на самое дно Муммельзее. Точно стая птиц, которая, описывая круги, постепенно снижается до самой земли, влекли они его вниз.
Наконец Юрген ступил одной ногой на дно озера, взметнув облачко ила. Наступил другой, взметнув второе облачко. А его уже поджидал сильф или никс (в таксономии озерных духов наш рейтар был не особо сведущ), одетый в наряд из золота и серебра. По этой примете Юрген опознал в нем короля Муммельзее.
— День добрый, Юрген, — сказал король. — Надеюсь, ты в добром здравии?
— Божьей милостью здоров, ваше величество, благодарю за заботу! — вскричал Юрген. — Но откуда вам знать мое имя?
— Невелика загадка, мой дорогой друг: я читаю о твоих приключениях и недавно вычитал, что твои мнимые друзья вероломно швырнули тебя в наше озеро.
Эспаньолка и подвитые усы короля легонько колыхались в воде, и Юрген схватился за горло, вдруг осознав, что дышит субстанцией, непригодной для смертных. Но тут король рассмеялся, столь добросердечно и искренне, что Юрген невольно засмеялся сам. Сообразив, что человек, способный смеяться, наверняка жив и не задыхается, он отбросил страхи.
— В каком мы краю, — спросил Юрген, — и что за люди здесь живут?
— Мир устроен по пословице: «Как наверху, так и внизу». У нас есть свои фермы, города и церкви. Правда, бог, которому мы молимся, зовется не так, как ваш. Крыши кроем водорослями заместо соломы, в плуг запрягаем морских коньков, в коровниках доим морских коров. Рыбы-кошки ловят рыб-мышек, водяные гномы устраивают на дне свои шахты — добывают ракушки и самоцветы. А наши девушки хоть и покрыты чешуей, но по красоте и хитрости не уступят вашим, надводным.
С такими речами король Муммельзее повел Юргена по местам, радующим взор, не сообщив, куда именно, а никсы, которые провожали его вниз, повалили вслед нестройной толпой, пересмеиваясь и перекрикиваясь, посверкивая боками — ни дать ни взять, огромный косяк гольянов. Они плыли над извилистой дорогой. Вошли в лес из гигантских ламинарий. Заросли неожиданно расступились, открыв вид на сияющий белый город.
Чудес в этом подводном мегаполисе было без счета. Стены зданий — белые-белые, прямо светятся: король пояснил, что вместо штукатурки их покрывают толченым жемчугом. Правда, улицы тут не мостили драгоценными камнями вместо булыжников. Но самоцветные мозаики на фасадах выкладывали. Изображались на этих мозаиках не батальные сцены, но только играющие дети и целомудренно воркующие влюбленные. В архитектуре удачно сочетались мавританские и азиатские мотивы: минареты и пагоды сосуществовали в безмятежной гармонии. Входные двери имелись на всех этажах домов, от верхних до самого нижнего. Юрген не упустил из виду, что во дворце двери вообще не имели замков и не охранялись стражниками — что было, конечно, едва ли не самым дивным в сем мире.
Но чудеснее всех чудес, на вкус Юргена, была юная сильфида Посейдония, дочь короля, которая вышла встретить отца в городе. Едва разглядев, какая она стройная, безупречно сложенная, Юрген вознамерился завоевать ее сердце. Особо утруждаться ему не пришлось — он был красавец-мужчина с офицерской выправкой. Выслушав его смелые слова восхищения, Посейдония зарделась. Она вообще не ломалась. Надо сказать, озерные духи — народ языческий, не скованный христианскими представлениями о приличиях. И тела Юргена и Посейдонии вскоре слились во взаимной страсти.
Шло время. Миновало несколько дней, а может статься, и месяцев.
Однажды под вечер, лежа на кровати принцессы, в сладострастном хаосе из простыней и подушек, освещенный зеленовато-голубым полуденным светом, Юрген кашлянул и робко проговорил:
— Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос, о моя несравненная и самая любимая.
— Спрашивай чего пожелаешь! — отозвалась пылкая молодая сильфида.
— Кое-что неотступно тревожит меня — наверно, это сущая мелочь, но лежит грузом у меня на сердце, не могу его сбросить, сколько ни стараюсь. Когда я только прибыл в ваш дивный богатый край, твой отец сказал мне, что читал про мои приключения. Что за колдовство такое? В какой только книге он мог про них прочесть? Ума не приложу.
— В какой? Да в этой, милый ты мой плутишка. — Самой очаровательной чертой сильфиды было то, что она любила Юргена таким, каков он был на самом деле, и ничуть не заблуждалась насчет его натуры. — Где ему прочесть, как не в этой книге?
Юрген окинул комнату взглядом и произнес:
— Не вижу ни одной книги.
— Конечно не видишь, дурачок. Будь книга здесь, как ты мог бы в ней находиться?
— Не могу знать, о радость моих очей, твой ответ для меня — неразрешимая головоломка.
— Поверь мне на слово, он прочел о тебе в этой книге, а ты из книги ни разу не выбирался.
В душе Юргена проснулся гнев:
— В «этой книге», говоришь?! В какой такой «этой»?! Черт меня подери, никак в толк не возьму, что ты болтаешь!
Посейдония перестала смеяться. Воскликнула:
— Ох, бедняжка! Ты и правда не понимаешь, да?
— Если бы я понимал, то разве стал бы сейчас, как дурак, вымаливать у тебя прямой и честный ответ?
Она взглянула с улыбкой, но в глазах затаилась грусть.
— Значит, тебе пора поговорить с моим отцом, — произнесла она наконец.
— Или моя гибкая молоденькая доченька недостаточно горяча, чтобы ублажать тебя? — спросил король Муммельзее.
— Горяча, и даже сверх меры, — ответил Юрген, давно привыкший к шокирующему прямодушию сильфов.
— Тогда довольствуйся ею и своей беспечальной жизнью и не рвись никуда, не пытайся сойти с этих вечно сладостных страниц.
— Вы тоже говорите загадками! Ваше величество, у меня ум за разум заходит. Умоляю, потолкуйте со мной без обиняков и простыми словами, точно с малым ребенком.
Король вздохнул:
— Ты знаешь, что такое книги?
— Да, конечно.
— Когда ты в последний раз читал?
— Я? Ну вообще-то…
— Вот именно. А твои знакомые читают книги?
— Да нет… но это логично. Меня окружали грубые вояки. Если они забредали в библиотеку, то обычно разрывали книги на растопку костров.
— В юности ты, верно, читал книги. Перескажи мне сюжет хоть одной.
Юрген молчал.
— Вот видишь! Персонажи книг не читают книг. Да, они захлопывают книги, когда кто-то входит в комнату, или отшвыривают их с омерзением, тем самым выражая свое отношение к их содержанию, или прячут лицо за книжкой, прикидываясь, что поглощены чтением, пока другой персонаж читает им нотации на всякие неприятные темы. Но чтобы читать… нет, книг они не читают.
Иначе возник бы эффект рекурсии[42]: всякая книга сделалась бы фактически бесконечной, и ни одну нельзя было бы дочитать до конца, не прочитав всех включенных в нее книг. Вот беспроигрышный способ выяснить, с какой стороны переплета ты находишься: в нынешнем году ты прочел хоть одну книгу? — Король вопросительно поднял брови.
После бесконечно долгого молчания Юрген пробурчал:
— Нет. Ни одной.