— Любовь, Мэри Лу. Любовь. У нас никогда не было любви.
Мэри Лу лежала молча.
— Я просто думаю, — продолжал Дил, — что нам нужно время — наше собственное время, которое мы должны проводить семьей, без никого. Пока. А потом уже можно и Тома. Ты понимаешь, о чем я?
— Наверно.
— Я даже не чувствую себя хозяином в доме. Я еще не был в городе, и никто не знает, что я вернулся.
— Ты скучал по кому-нибудь в городе?
Дил довольно долго обдумывал ответ:
— Нет. Но я скучал по тебе и Уинстону. И я должен восстановить нормальный ход вещей. Мне нужно возобновить связи, возможно, я смогу получить кредит в лавке, что-нибудь купить из того, что понадобится в следующем году. Но самое главное — я хочу быть здесь, с тобой. Я хочу говорить с тобой. Вы с Томом прекрасно общаетесь. Мне жаль, что мы с тобой не можем говорить так же легко. Нам нужно научиться разговаривать друг с другом.
— Да просто Том болтун. Настоящее трепло. Он может говорить о чем угодно часами — и при этом не сказать ничего дельного. Ты никогда не был говоруном, Дил… Почему вдруг теперь?
— Я хочу, чтобы ты слышала меня и чтобы я слышал тебя, чтобы мы говорили не только о каталогах семян, или «передай мне бобы», или «в лесу пожар», или «прекрати храпеть». В этом есть что-то неправильное. Я больше так не хочу. И не хочу, чтобы Том бывал здесь сейчас. Я хочу, чтобы у нас было время только для нас троих — тебя, меня и Уинстона. Вот и все.
Дил почувствовал на ее стороне кровати какое-то движение. Он повернулся к ней и увидел, что она задрала ночную рубашку выше груди. Грудь у нее была полная и круглая, она выглядела очень привлекательно, а волосы на лобке в темноте казались очень густыми.
— Возможно, — сказала она, — как раз сегодня мы можем начать узнавать друг друга поближе.
Во рту у него пересохло. Он с трудом смог выдавить из себя:
— Хорошо.
Руки дрожали, когда он расстегивал пижамные штаны, а она широко развела ноги, и он вошел в нее сверху. Всего минута — и он кончил.
— О Боже, — простонал он и почти потерял сознание, пытаясь удержать на локтях вес своего тела.
— Как это было? — спросила она. — Я все еще на что-то гожусь?
— Ты прекрасна. Но я… у меня все получилось слишком быстро. О, детка, просто… просто я так долго… прости меня.
— Ничего, — она легонько похлопала его по спине, а потом крутанулась под ним, показывая, что хочет, чтобы он вышел из нее.
— Я способен на большее, — сказал Дил.
— Завтра ночью.
— Завтра ночью мы с Томом идем на охоту. Он приведет собаку, и мы пойдем на опоссума.
— А, точно. Ну, значит, следующей ночью.
— Да, следующей, — сказал Дил. — Послезавтра.
Он откинулся назад на кровати, застегнулся и попытался понять, что чувствует, стало ему лучше или хуже. Он почувствовал облегчение. Но с ее стороны он не почувствовал ни малейшего желания. Она была все равно что дырка в матрасе.
Том привел собаку, принес винтовку 22-го калибра и мешок. Дил вынул двустволку из тайника в туалете и нашел, что она в прекрасном состоянии. Он взял к ней целый мешок патронов. Патроны были старые, но у Дила не было ни малейшего повода сомневаться в их пригодности: они хранились вместе с оружием, а оно было в полном порядке.
Небо было чистым, и хотя звезды отсутствовали, а луна была похожа на тонкий серп, вырезанный из свежего куска мыла, было так светло — что видно землю под ногами. Мальчик уже спал, а Дил, Том и Мэри Лу стояли перед домом и вглядывались в ночь.
— Присматривай за ним, Том, — сказала Мэри Лу Тому.
— Присмотрю, — обещал Том.
— Позаботься о нем как следует.
— Конечно, обязательно.
Дил и Том только начали свой путь в направлении леса, как их внимание было привлечено какой-то тенью: они увидели, как сова, то и дело ныряя к самой земле, схватила жирную мышь и понесла ее в клюве. Собака бежала за совиной тенью, которая бесшумно скользила по земле.
Они смотрели, как сова поднимается со своей добычей все выше и выше в небо, и Том произнес:
— Нет ничего бесспорного в мире, правда?
— Особенно, если ты мышь, — добавил Дил.
— Жизнь может быть очень жестокой, — сказал Том.
Дил возразил:
— Никакой жестокости со стороны совы тут нет. Сова просто хотела есть. Это борьба за жизнь — ничего больше. У людей все по-другому. У людей вообще все не так, как у всех, за исключением, может, муравьев.
— Муравьев?
— Только люди и муравьи убивают и воюют просто потому, что они это могут. Люди придумывают тысячу благородных причин, произносят пламенные речи и приводят кучу поводов, но в основе всего — то, что мы этого хотим и мы это можем.
— Тут есть о чем поговорить, — сказал Том.
— Человек не может быть счастлив, если он не убивает и не разрушает все на своем пути. Когда видит что-то красивое, что ему не принадлежит, он хочет добыть это, поймать, испортить и в конечном итоге уничтожить. Красота привлекает его — и он ее убивает.
— Дил, у тебя странные мысли, — сказал Том.
— О да, это точно.
— Мы собираемся убивать. Но мы собираемся сделать это, чтобы поесть. Мы не совы и не едим мышей. Мы хотим убить большого опоссума и съесть его со сладким бататом, — закончил Том.
Они смотрели, как собака вбегает в темный лес, маячивший впереди.
Когда они добрались до края леса, тени деревьев исчезли. В лесу было совершенно темно, глаз выколи, только кое-где, где ветки были особенно тонкими, — чуть светлее. Они направились к этим светлым местам, нашли след и пошли по нему. Они шли и шли, и становилось все темнее. Дил поглядел наверх: так и есть, на небе появилось черное облако.
Том сказал:
— Черт, похоже, быть дождю. И откуда оно взялось?
— Будет ливень, — сказал Дил. — Проливной дождь, под которым моментально становишься мокрым, прежде чем сообразишь, где можно найти сухое местечко.
— Ты так думаешь?
— Я знаю. Я видел много дождей. И каждый раз начинается все именно так. Говорю тебе, это облако выплачет все глаза и пойдет дальше. Но грозы не будет, даже молний не будет.
Словно в подтверждение его слов из тучи начал хлестать ливень. Не было ни грома, ни молнии, но дождь лил очень сильный и холодный, и ветер буквально сбивал с ног.
— Я знаю хорошее место неподалеку, — сказал Том. — Там можно спрятаться под деревом, и там есть бревна, чтобы сидеть. Я даже убил там парочку опоссумов.
Они спрятались под деревом и, сидя на поваленном бревне, пережидали дождь. Это был дуб, старый, огромный, с толстыми ветками и широкими листьями, которые закрывали собой небо, — под ними дождь почти не чувствовался.
— Собака убежала далеко в лес, — сказал Дил. Он положил ружье рядом с собой и уронил руки на колени.
— Он ищет опоссума. Мы услышим его голос, его невозможно не услышать.
Том поправил на коленях винтовку 22-го калибра и взглянул на Дила, который был погружен в свои мысли.
— Иногда, — сказал Дил, — когда мы сидели в окопах и ждали, сами не зная чего, шел дождь, окопы заливало водой, вокруг плавали большие крысы, и мы ловили и ели их. Мы были очень голодны.
— Крыс?
— Да. Они на вкус почти такие же, как белки. Не то чтобы очень вкусные, но и не такие уж противные. А что белки? Белки, в сущности, те же древесные крысы.
— Вот как?
Том пошевелился, и Дил повернулся к нему.
Винтовка 22-го калибра все еще лежала у Тома на коленях, но теперь Дил увидел, что ее ствол смотрит прямо на него. Дил начал было говорить что-то вроде: «Эй, дружище, что ты делаешь?» — но в этот момент он понял то, что должен был, но не хотел понимать раньше.
Том собирался его убить.
Он с самого начала собирался его убить. С той самой минуты, когда Мэри Лу шла по полю рядом с его лошадью, они хотели его убить. Вот почему они не пускали его в город: его ведь считают погибшим, никто бы его не хватился, и не было бы никакого расследования.
— Я знал, — сказал Дил. — И я не знал.
— Я должен, Дил. Ничего личного — я прекрасно к тебе отношусь, и ты много сделал для меня. Но я должен. Она не оставила мне выбора. Двадцать второй калибр — негусто, но вполне хватит.
Дил спросил:
— Уинстон… он ведь не мой сын, да?
— Не твой.
— У него родинка на лице. И я теперь отчетливо помню, что когда ты был мальчишкой — я видел у тебя такую же. Она у тебя под волосами, да?
Том не отвечал. Он отступил назад, прицеливаясь, и потому оказался уже за пределами полога дубовых листьев, дождь обрушился на него, заливая потоками воды его шляпу, размазывая по лицу черные волосы.
Мэри Лу лежала молча.
— Я просто думаю, — продолжал Дил, — что нам нужно время — наше собственное время, которое мы должны проводить семьей, без никого. Пока. А потом уже можно и Тома. Ты понимаешь, о чем я?
— Наверно.
— Я даже не чувствую себя хозяином в доме. Я еще не был в городе, и никто не знает, что я вернулся.
— Ты скучал по кому-нибудь в городе?
Дил довольно долго обдумывал ответ:
— Нет. Но я скучал по тебе и Уинстону. И я должен восстановить нормальный ход вещей. Мне нужно возобновить связи, возможно, я смогу получить кредит в лавке, что-нибудь купить из того, что понадобится в следующем году. Но самое главное — я хочу быть здесь, с тобой. Я хочу говорить с тобой. Вы с Томом прекрасно общаетесь. Мне жаль, что мы с тобой не можем говорить так же легко. Нам нужно научиться разговаривать друг с другом.
— Да просто Том болтун. Настоящее трепло. Он может говорить о чем угодно часами — и при этом не сказать ничего дельного. Ты никогда не был говоруном, Дил… Почему вдруг теперь?
— Я хочу, чтобы ты слышала меня и чтобы я слышал тебя, чтобы мы говорили не только о каталогах семян, или «передай мне бобы», или «в лесу пожар», или «прекрати храпеть». В этом есть что-то неправильное. Я больше так не хочу. И не хочу, чтобы Том бывал здесь сейчас. Я хочу, чтобы у нас было время только для нас троих — тебя, меня и Уинстона. Вот и все.
Дил почувствовал на ее стороне кровати какое-то движение. Он повернулся к ней и увидел, что она задрала ночную рубашку выше груди. Грудь у нее была полная и круглая, она выглядела очень привлекательно, а волосы на лобке в темноте казались очень густыми.
— Возможно, — сказала она, — как раз сегодня мы можем начать узнавать друг друга поближе.
Во рту у него пересохло. Он с трудом смог выдавить из себя:
— Хорошо.
Руки дрожали, когда он расстегивал пижамные штаны, а она широко развела ноги, и он вошел в нее сверху. Всего минута — и он кончил.
— О Боже, — простонал он и почти потерял сознание, пытаясь удержать на локтях вес своего тела.
— Как это было? — спросила она. — Я все еще на что-то гожусь?
— Ты прекрасна. Но я… у меня все получилось слишком быстро. О, детка, просто… просто я так долго… прости меня.
— Ничего, — она легонько похлопала его по спине, а потом крутанулась под ним, показывая, что хочет, чтобы он вышел из нее.
— Я способен на большее, — сказал Дил.
— Завтра ночью.
— Завтра ночью мы с Томом идем на охоту. Он приведет собаку, и мы пойдем на опоссума.
— А, точно. Ну, значит, следующей ночью.
— Да, следующей, — сказал Дил. — Послезавтра.
Он откинулся назад на кровати, застегнулся и попытался понять, что чувствует, стало ему лучше или хуже. Он почувствовал облегчение. Но с ее стороны он не почувствовал ни малейшего желания. Она была все равно что дырка в матрасе.
Том привел собаку, принес винтовку 22-го калибра и мешок. Дил вынул двустволку из тайника в туалете и нашел, что она в прекрасном состоянии. Он взял к ней целый мешок патронов. Патроны были старые, но у Дила не было ни малейшего повода сомневаться в их пригодности: они хранились вместе с оружием, а оно было в полном порядке.
Небо было чистым, и хотя звезды отсутствовали, а луна была похожа на тонкий серп, вырезанный из свежего куска мыла, было так светло — что видно землю под ногами. Мальчик уже спал, а Дил, Том и Мэри Лу стояли перед домом и вглядывались в ночь.
— Присматривай за ним, Том, — сказала Мэри Лу Тому.
— Присмотрю, — обещал Том.
— Позаботься о нем как следует.
— Конечно, обязательно.
Дил и Том только начали свой путь в направлении леса, как их внимание было привлечено какой-то тенью: они увидели, как сова, то и дело ныряя к самой земле, схватила жирную мышь и понесла ее в клюве. Собака бежала за совиной тенью, которая бесшумно скользила по земле.
Они смотрели, как сова поднимается со своей добычей все выше и выше в небо, и Том произнес:
— Нет ничего бесспорного в мире, правда?
— Особенно, если ты мышь, — добавил Дил.
— Жизнь может быть очень жестокой, — сказал Том.
Дил возразил:
— Никакой жестокости со стороны совы тут нет. Сова просто хотела есть. Это борьба за жизнь — ничего больше. У людей все по-другому. У людей вообще все не так, как у всех, за исключением, может, муравьев.
— Муравьев?
— Только люди и муравьи убивают и воюют просто потому, что они это могут. Люди придумывают тысячу благородных причин, произносят пламенные речи и приводят кучу поводов, но в основе всего — то, что мы этого хотим и мы это можем.
— Тут есть о чем поговорить, — сказал Том.
— Человек не может быть счастлив, если он не убивает и не разрушает все на своем пути. Когда видит что-то красивое, что ему не принадлежит, он хочет добыть это, поймать, испортить и в конечном итоге уничтожить. Красота привлекает его — и он ее убивает.
— Дил, у тебя странные мысли, — сказал Том.
— О да, это точно.
— Мы собираемся убивать. Но мы собираемся сделать это, чтобы поесть. Мы не совы и не едим мышей. Мы хотим убить большого опоссума и съесть его со сладким бататом, — закончил Том.
Они смотрели, как собака вбегает в темный лес, маячивший впереди.
Когда они добрались до края леса, тени деревьев исчезли. В лесу было совершенно темно, глаз выколи, только кое-где, где ветки были особенно тонкими, — чуть светлее. Они направились к этим светлым местам, нашли след и пошли по нему. Они шли и шли, и становилось все темнее. Дил поглядел наверх: так и есть, на небе появилось черное облако.
Том сказал:
— Черт, похоже, быть дождю. И откуда оно взялось?
— Будет ливень, — сказал Дил. — Проливной дождь, под которым моментально становишься мокрым, прежде чем сообразишь, где можно найти сухое местечко.
— Ты так думаешь?
— Я знаю. Я видел много дождей. И каждый раз начинается все именно так. Говорю тебе, это облако выплачет все глаза и пойдет дальше. Но грозы не будет, даже молний не будет.
Словно в подтверждение его слов из тучи начал хлестать ливень. Не было ни грома, ни молнии, но дождь лил очень сильный и холодный, и ветер буквально сбивал с ног.
— Я знаю хорошее место неподалеку, — сказал Том. — Там можно спрятаться под деревом, и там есть бревна, чтобы сидеть. Я даже убил там парочку опоссумов.
Они спрятались под деревом и, сидя на поваленном бревне, пережидали дождь. Это был дуб, старый, огромный, с толстыми ветками и широкими листьями, которые закрывали собой небо, — под ними дождь почти не чувствовался.
— Собака убежала далеко в лес, — сказал Дил. Он положил ружье рядом с собой и уронил руки на колени.
— Он ищет опоссума. Мы услышим его голос, его невозможно не услышать.
Том поправил на коленях винтовку 22-го калибра и взглянул на Дила, который был погружен в свои мысли.
— Иногда, — сказал Дил, — когда мы сидели в окопах и ждали, сами не зная чего, шел дождь, окопы заливало водой, вокруг плавали большие крысы, и мы ловили и ели их. Мы были очень голодны.
— Крыс?
— Да. Они на вкус почти такие же, как белки. Не то чтобы очень вкусные, но и не такие уж противные. А что белки? Белки, в сущности, те же древесные крысы.
— Вот как?
Том пошевелился, и Дил повернулся к нему.
Винтовка 22-го калибра все еще лежала у Тома на коленях, но теперь Дил увидел, что ее ствол смотрит прямо на него. Дил начал было говорить что-то вроде: «Эй, дружище, что ты делаешь?» — но в этот момент он понял то, что должен был, но не хотел понимать раньше.
Том собирался его убить.
Он с самого начала собирался его убить. С той самой минуты, когда Мэри Лу шла по полю рядом с его лошадью, они хотели его убить. Вот почему они не пускали его в город: его ведь считают погибшим, никто бы его не хватился, и не было бы никакого расследования.
— Я знал, — сказал Дил. — И я не знал.
— Я должен, Дил. Ничего личного — я прекрасно к тебе отношусь, и ты много сделал для меня. Но я должен. Она не оставила мне выбора. Двадцать второй калибр — негусто, но вполне хватит.
Дил спросил:
— Уинстон… он ведь не мой сын, да?
— Не твой.
— У него родинка на лице. И я теперь отчетливо помню, что когда ты был мальчишкой — я видел у тебя такую же. Она у тебя под волосами, да?
Том не отвечал. Он отступил назад, прицеливаясь, и потому оказался уже за пределами полога дубовых листьев, дождь обрушился на него, заливая потоками воды его шляпу, размазывая по лицу черные волосы.