Он отодвинул стул и встал.

– Никлас?

Он остановился, чувствуя, что сейчас выяснится, почему жена плакала.

– Надо сдать анализы. Если ты не подойдешь, мне придется встать в очередь и ждать донора. После Рождества придется начать диализ, а к лету…

Внезапно ему стало стыдно. За то, что пожалел для любимой почку, за то, что она заметила его сомнения. Он снова сел.

– Я готов сдать анализы в любой момент.

– Завтра я еду к врачу.

Об этом он забыл.

– Я поеду с тобой.

– После работы?

– Обойдутся без меня.

– Уверен?

– Да.

Она улыбнулась, смущенно, полуулыбкой.

– Я собиралась красить, но… что-то расклеилась.

Он встал, поднял ее со стула и крепко обнял. В этот момент Никлас понял, что готов. Готов отдать часть себя ради нее.

Карианне первой пошла в душ, а Никлас решил еще раз спуститься в подвал. Он еще не рассказывал жене о мальчике, который вырос в этом доме, и о том, в чем его подозревают. Ей и так хватало забот. Он спускался на цыпочках, потому что не хотел, чтобы у Карианне возникли вопросы. Никлас открыл дверь в запечатанную комнату, и ему показалось, что сами стены кричат от боли. Здесь сидел мальчик, одинокий, обиженный, он убивал время, делая зарубки на бревне. То, как была заперта дверь, навело Никласа на мысль, что заколачивали ее в ярости, кто-то явно хотел, чтобы она закрылась навсегда. Может быть, это сделал сам Эвен. Поднимаясь по лестнице, Никлас услышал звонок мобильного. В трубке раздался голос Линда.

– Звонили из больницы в Трумсё, – по голосу было слышно, что тот взволнован. – Похоже, Эллен Стеен скоро очнется. Она начала бредить, и сестра смогла разобрать пару слов. Она уверена, что та прошептала «царапающие когти».





Глава 28

История Андреа




Он бил ее сильнее, чем когда-либо раньше, вкладывая всю свою ненависть в каждый удар, стремясь сделать больно. Она не знала, сколько прошло времени – полминуты или, может быть, пять минут. Внезапно безумие кончилось. И только его тяжелое свистящее дыхание заглушало стук ее сердца.

– Шлюха, – сказал он и ушел. Приступ ярости иссяк.

Нестерпимая боль захлестнула ее, но она смогла забраться в ванну. Вода сразу же стала красной от струящейся крови из раны на подбородке. Представив, как она сидит в розовой воде, Андреа задрожала, рыдания эхом отразились от стен комнаты.

– Мама? – Конрад видел, что произошло, и наступившая тишина его напугала.

Она поняла, что должна быть сильной ради детей, но тело продолжали сотрясать рыдания.

– Мама, ты здесь?

– Мама купается, – слова прерывались от всхлипов.

– Тебе больно?

От того, что он попытался ее утешить, приласкать, слезы полились сильнее. Она плакала от того, что родила детей в этом мире, полном злобы и нужды. Плакала от того, что им приходится жить с таким отцом, как Эдмунд.

Конрад оставил ее в покое, понял, что ей нужно время, чтобы прийти в себя. Ей даже удалось заставить себя мыслить разумно.

Она включила воду, прекрасно понимая, заметь Эдмунд, что нагреватель пуст, он снова разозлится. Андреа потянулась за полотенцем, но ребра как будто сжали тисками. Жадно ловя ртом воздух, она села обратно. Потихоньку она выбиралась из ванной, с каждым разом боль становилась все сильнее, и она снова замирала. Мысль о том, что за детьми уже час никто не смотрит, заставила ее сделать еще одну попытку, взревев от боли, Андреа выбралась на пол. Она стояла, согнувшись, боль пульсировала в ребрах. Некоторые наверняка были сломаны, и она поняла, что несколько дней не сможет заботиться о детях. От отчаяния в глазах у нее потемнело, и она опустилась на пол. Падая, Андреа услышала, как открылась входная дверь, чьи-то ноги сбивали снег с сапог, а потом голос Эдмунда позвал ее. Перед тем, как потерять сознание, она заметила, что тот звучал заискивающе, ласково. Она обрадовалась. За детей.

Она так никогда и не выяснила, что именно узнал Эдмунд о том осеннем дне, когда у них отрезали электричество. Спросить она не решалась. Ее уже наказали, и никакие объяснения не смогут заглушить страх или повернуть вспять то, что произошло.

Она снова написала Тее, объяснила, что Эдмунд прятал от нее письма, и попросила прислать письмо на адрес местного магазинчика, с владельцем которого заранее договорилась. Тот без сомнений согласился стать посредником между двумя подругами.

В результате об этом знала вся деревня.


Она с волнением заходила в магазин, но прошла неделя, потом другая, и Андреа подумала, что потеряла Тею навсегда. Лишь через четыре недели после того, как она отправила свое письмо, владелец магазина окликнул ее. Широко улыбаясь, он помахал белым конвертом. Она не смогла дождаться, пока вернется домой, зашла в булочную, закрылась в туалете и прочла семь страниц, написанных убористым почерком. Письмо написала не Тея, а ее сиделка. Тея прощалась с подругой и с жизнью. У нее был рак. Она умирала. Ее оставалось жить в лучшем случае несколько недель. Андреа почувствовала, что в тот момент, когда она читала эти строки, Теи уже не было в живых. Она заплакала, не в силах остановить поток слез. Лишь когда кто-то потянул за ручку двери, она нашла в себе силы собраться. Прочитав письмо еще раз, Андреа разорвала его на мелкие кусочки и смыла в унитаз. Эдмунд никогда об этом не узнает.

Она жила только силой воли. Вставала по утрам ради детей, не задумываясь, хлопотала с утра до вечера по хозяйству, жадно впитывая редкие моменты радости. То Хайди делала небольшие успехи, то Конрад удивлял ее своим пытливым умом, то ей самой удавалось улизнуть, спрятав куклу у себя под одеждой. Так как кукол стало уже довольно много, никто не замечал, что иногда она возвращалась с другой игрушкой. Конечно, иногда дети обнаруживали, что какой-то из кукол нет. Она смотрела, как они ищут, ругаются друг на друга, потом снова уходила и, возвращаясь, оставляла ее за стулом или на скамье.

Эдмунд в основном занимался охотой. Может быть, потому, что все еще мог нажимать на курок своими скрюченными пальцами, а может быть, просто потому, что ему нравилось. А ей приходилось свежевать животных. Андреа думала, что скоро в горах вокруг Бергланда кончатся птицы и животные, но, к большому удивлению, в самодельные силки Эдмунда раз за разом попадалось разное зверье. Особенно удивлялся этому Конрад. Он рос очень чувствительным ребенком и проливал скупые мальчишечьи слезы даже над убитой мухой. Его целью было спасти все, что может ползать и летать, всех насекомых и животных, от этого жестокого, опасного мира. Конрад, защитник слабых, трогательно заботился о Хайди и Линее, особенно о младшей, за нее он готов был пройти огонь и воду.

Он, конечно, знал, что отец ходит на охоту, а мать свежует дичь, но Андреа всегда следила за тем, чтобы он случайно не наткнулся на мертвых животных. Она боялась, что впечатление оставит неизгладимый след. Так что, когда однажды он прибежал домой возбужденный и зашептал ей что-то приглушенным голосом, чтобы отец не услышал, она сразу поняла, что случится беда. Конрад нашел заблудившегося раненого лисенка и сделал для него нору в скале неподалеку. Андреа попыталась объяснить ему, что зверю место в природе, уговаривала сына вернуть его туда, где он его нашел, но Конрад не сдавался, даже несмотря на ее угрозы. Она никогда не видела его таким, казалось, все добрые силы в его маленьком теле объединились и поддерживали его убежденность. И Андреа, вспомнив пустой взгляд мертвых животных, которых она свежевала, сдалась. Первые две недели все было хорошо, но однажды утром глухой звук вырвал ее из мира грез. В доме было тихо. Слишком тихо. Андреа обернулась, Эдмунда в постели не было. Она все поняла. Выкрикивая его имя, она вскочила с кровати и бросилась вниз по лестнице. Лисенок лежал в луже крови. Рядом стоял Эдмунд, довольно улыбаясь.

– Что ты делаешь? – закричала она, но самодовольная улыбка не сошла с его лица.

Она бросилась к кровавой тушке и вдруг остановилась в пяти метрах. Лисенок был мертв, безвозвратно. Андреа почувствовала пронзительный взгляд на свой спине и оглянулась. Конрад застыл в дверях. Ни всхлипов, ни криков, никакой реакции – бескровное лицо окаменело от ужаса. Казалось, время остановилось. Никто не говорил ни слова, все замерли. Она присела на колени перед ним, стараясь заслонить своей спиной мертвого лисенка. Приказала Хайди и Линее зайти в дом. Обе девочки уставились на зверька, явно не понимая, что в нем особенного. Андреа крепко обняла сына. Она отвела его в дом, усадила на диван и прижала к себе так сильно, как только могла. Он не отвечал на утешение. Конрад сбежал в свой мир, и она последовала за ним, ускользнула в пустую темноту, где ничто уже не имело значения. Андреа заметила, что Хайди почувствовала эти перемены, увидела, что дочь не понимает, как вести себя в этих обстоятельствах, но у нее больше не было сил, ей хотелось только покоя, уснуть и никогда больше не просыпаться. И она заснула и проспала весь день и всю ночь, проснулась только в середине следующего дня. Внизу слышались голоса. Эдмунд и Хайди. Она лежала, впитывая в себя атмосферу домашнего мира. Может быть, ощущение было ложным, но в тот момент ей стало легче. Когда она смогла подняться, то почувствовала, что вчерашняя трагедия немного отступила. Но Андреа не знала, что через несколько недель Эдмунд примет судьбоносное решение.





Глава 29




Никлас сидел один на кухне за столом. Весь день он провел в больнице Трумсё – они сдавали анализы. Им уже сообщили, что группа крови совпала, теперь предстояло прожить несколько дней в ожидании результата анализа на соответствие тканей. От мысли, что придется пожертвовать почкой, Никласу все время было не по себе, но до сих пор ему удавалось воспринимать ситуацию отстраненно: подобное развитие событий казалось слишком ужасным, чтобы стать реальностью. Но после поездки в больницу вся ситуация стала слишком реальной, убежать от нее уже не получалось. От одной мысли о будущей операции ему становилось плохо. И еще хуже – от своего собственного отношения. Карианне так стойко переносила свою болезнь, так старалась оградить его от страданий. Она не должна была видеть, как ему страшно, она вполне заслужила светлое будущее без угрызений совести. Весь день у нее было особенно хорошее настроение. Они, наконец, начали процесс, и от этого ей стало легче. Не успели они войти в дом, как пришла еще одна радостная весть. Звонил отец, чтобы сообщить, что он восстал из мертвых, почти как Лазарь, и сегодня смог даже немного пройтись по комнате. Что-то мешало Никласу радоваться этому известию. Рейнхард ему нравился, но интуиция подсказывала, что жертвенность превратилась у него в потребность контролировать все вокруг. История о том, как он использовал свое влияние, чтобы заполучить для дочери место в колледже, звучала трогательно и невинно. И ведь особого дара убеждения не понадобилось – всем жаль тяжело больного ребенка. Но Рейнхард не смог отпустить поводок, даже когда Кари-анне выросла и выздоровела. Брошюры о прелестях загородной жизни, звонки о домах, которые сдаются, и объявление о вакансии – все это дело рук Рейнхарда. А может, и внезапная болезнь. Последний предлог, чтобы заманить дочь на север. Теперь, когда он убедился, что они приехали навсегда, ему становилось лучше. Никласу не нравилось так думать, возможно, он был несправедлив к Рейнхарду. Но все-таки искренне обрадоваться он не мог. Складывалась вполне определенная картина.

Он несколько раз звонил Линду и интересовался состоянием Эллен Стеен – к сожалению, она больше не приходила в сознание. Теория о нападении зверя получила поддержку, хотя была абсолютно нелогичной. Ведь ни один зверь с такими когтями не довольствовался бы просто царапинами. Таким образом, получалось, что следы когтей служили знаком преступника; Никлас поддерживал эту версию, хотя она ему не совсем нравилась. Но ведь и Конрад говорил о животном.

Он сидел, пытаясь отогнать от себя мысли о блуждающем звере, в этот момент зазвонил телефон. Номер был незнакомым.

Звонил полицейский из Будё.

– Я возле моря, в шестистах метрах от вашего дома. Если вам интересно и у вас есть время, я бы хотел вам кое-что показать.

– По поводу мальчика?

– Да.

– Я сейчас, – сказал Никлас, понимая, что следовало бы позвонить и сообщить обо всем Броксу.

– Я хожу по валунам и свечу фонариком.

– Буду через пять минут.

В тонком свете подрагивающего фонаря лицо инспектора казалось маской. Подойдя поближе, Рино опустил фонарь, чтобы видеть, куда ставить ногу.

– Я не хотел вам мешать, но раз уж вы все равно в теме…

– Я сам себе хозяин, а вот о вашем бедняге этого сказать нельзя.

– Боюсь, что так. Я даже представить себе не мог, что над ним так издевались.

Причал для лодки находился в маленькой бухте, скалы ограждали ее от ветра и непогоды. Лодки не было, но почерневшие от возраста и морской воды столбы все еще виднелись у побережья. Рино перелез через большой валун и осторожно спустился к воде. Никлас последовал за ним, внимательно отслеживая каждый свой шаг, чтобы не поскользнуться. Рино направил свет фонаря чуть дальше и указал на металлическое кольцо, прибитое к камню на глубине примерно метра.

– Думаю, именно тут он и сидел, шатаясь на волнах, не имея возможности двинуться.

Никлас уже не раз в своей жизни видел, как зло порождает зло, но ничего подобного вообразить себе не мог. Ведь жертвой был маленький мальчик.

– Он, наверное, вырывался.

– Не так уж просто сопротивляться, когда у тебя закованы руки, – Никлас живо представил себе, как мальчик карабкался на камень, но все время соскальзывал и падал на колени, а потом пытался удержать голову над водой.

– Кто-то должен был знать, что происходит, я не верю, что никто ничего не замечал, – Рино опустил фонарь. – И почему люди отворачиваются в таких случаях?

Никлас обвел взглядом окрестности, но из-за высоких скал ничего не увидел.

– Отрицание, – он уже такое видел: матери отворачиваются и закрывают руками уши, чтобы не слышать звуков из детской, а через несколько минут ложатся в постель с насильником…

– Вы что-нибудь поняли? – спросил Никлас.

– Начинаю понимать, – Рино встал и осторожно добрался до твердой почвы.

– Вы видите разницу? – спросил он. От внезапного порыва ветра его волосы разметались. – У этого парня отняли детство.

Никлас не совсем понял, о чем говорит инспектор.

– Куклы, – пояснил Рино. – Для меня они символизируют игру. Знаете, куклы и машинки – игрушки для девочек и мальчиков.