– Прошу прощения.

Робин встала прямо передо мной, и такого мягкого выражения у нее на лице я еще не видел с самого момента своего возвращения.

– Все очень непросто, Адам. Все эти пять лет в моей жизни не было ничего, кроме работы. Я подхожу к ней серьезно. Я хороша в ней, но сама она далеко не всегда настолько уж хороша. Отнюдь не все время.

– Что ты имеешь в виду?

– Отрываешься от нормальных людей… Видишь вокруг только темную сторону… – Она пожала плечами, немного поразмыслила, как лучше пояснить свою мысль. – Даже самые честные люди регулярно врут копам. Со временем к этому привыкаешь. А потом уже начинаешь ожидать этого. – Робин явно боролась сама с собой. – Я знаю, это неправильно. И мне это не нравится, но я уж такая, какая есть. Это то, чем я стала после того, как ты уехал.

– Ты никогда не сомневалась во мне, Робин, даже в самые худшие времена.

Она потянулась к моей руке. Я не стал ее отдергивать.

– Она была такая невинная душа, – произнес я. Про Грейс.

– Она справится, Адам. Люди и не с таким справлялись.

Но я уже мотал головой.

– Я не имею в виду то, что произошло сегодня! Я говорю про то, когда я уехал. Когда она была ребенком. От нее словно свет какой-то исходил. Это то, что обычно любил повторять Долф.

– И что же?

– Он говорит, что большинство людей живут между светом и тьмой. Это то, как обычно устроен мир. Но некоторые несут свет прямо в себе. Грейс – как раз из таких.

– Она уже не тот ребенок, какого ты помнишь, Адам. Причем уже давно.

Что-то такое было в голосе Робин…

– Это ты о чем? – спросил я.

– Примерно с полгода назад дорожный патрульный полиции штата перехватил ее, когда она гнала сто двадцать[14] по автостраде в два часа ночи на угнанном мотоцикле. На ней даже не было шлема.

– Пьяная? – спросил я.

– Нет.

– Ей предъявили обвинение?

– Только не за угон мотоцикла.

– А почему?

– Это был мотоцикл Дэнни Фэйта. Полагаю, он не знал, что это она его взяла. Заявил об угоне, но не стал писать на нее заявление. Ее задержали, но окружной прокурор закрыл дело. Долф нанял адвоката, чтобы уладить дело по обвинению в превышении скорости. У нее отобрали права.

Я сразу представил себе тот мотик – здоровенный «Кавасаки», который был у Дэнни чуть не целую вечность. Грейс выглядела бы на нем совсем крошечной, но я сумел представить и ее на нем тоже: скорость, бешеный визг мотора и светлые волосы, вытянувшиеся в струнку у нее за спиной. Примерно так, как она выглядела в тот раз, когда впервые прокатилась на лошади отца.

Не ведая страха.

– Ты не знаешь ее, – сказал я.

– Сто двадцать миль в час, Адам! В два часа ночи. Без шлема. Тот патрульный только через пять миль ее догнал.

Я представил себе Грейс сейчас, всю покалеченную в одной из этих стерильных палат у меня за спиной. Потер глаза.

– И что я должен чувствовать, Робин? Ты-то уже и раньше это видела.

– Злость. Пустоту. Не знаю.

– Как это ты можешь не знать?

Она пожала плечами:

– Это никогда не был кто-то, кого я люблю.

– А Грейс?

Ее глаза были непроницаемы.

– Я уже довольно давно не общалась с ней, Адам. Я теперь ее практически не знаю.

Я сохранил молчание, размышляя о тех словах Грейс на мостках.


«Кто еще заботился обо мне?»

– Ты вообще в порядке? – спросила Робин.

Я был далеко не в порядке, даже близко не в порядке.

– Если я найду того, кто это с ней сделал, то просто убью. – Я нацелился на нее взглядом. – Забью эту сволочь до смерти.

Робин огляделась по сторонам – нет ли кого поблизости.

– Не говори такого, Адам. Только не здесь. Никогда такого не говори.





* * *


Грэнтэм успел закончить свои телефонные переговоры и поджидал нас у входа. Вошли вместе. Долф с моим отцом как раз беседовали с дежурным врачом. Грэнтэм бесцеремонно перебил их:

– Так к ней уже можно?

Врач – молодой, серьезного вида мужчина с очками в черной оправе на тонком носу – казался совсем маленьким и преждевременно согнувшимся; он так прижимал к груди планшет с зажимом, словно тот мог защитить его от окружающего его мира, полного травм и ранений. Но его голос звучал на удивление твердо:

– Физически ее состояние не вызывает опасений. Но я не знаю, получите ли вы хоть какую-то реакцию на свои вопросы. После поступления сюда она практически не произнесла ни слова, если не считать одного раза в самом начале. Она спрашивала какого-то Адама.

Все как один повернулись ко мне: мой отец, Долф, Робин и детектив Грэнтэм. Наконец и врач на меня посмотрел.

– Так это вы Адам? – спросил он. Я кивнул, и рот моего отца беззвучно открылся. Вид у врача был неуверенный. – Может, если вы попробуете поговорить с ней…

– Нам нужно пообщаться с нею первыми, – перебил его Грэнтэм.

– Ну хорошо, – произнес врач. – Но мне тоже необходимо при этом присутствовать.

– Нет проблем.

Врач повел нас по длинному коридору с больничными каталками вдоль стены. Мы свернули за угол, и он остановился перед блеклой деревянной дверью с небольшим окошком в ней. Я мельком углядел сквозь него Грейс под тонким одеялом.

– Остальные пусть подождут здесь, – распорядился врач, придерживая дверь для детективов.

Прохладный воздух обдал мне лицо, и они оказались внутри. Долф с моим отцом приникли к окошку, а я принялся бесцельно кружить по коридору, размышляя о последних сказанных мне словах Грейс. Через пять минут дверь отворилась. Врач посмотрел на меня.

– Она просит вас, – сказал он.

Я устремился было к двери, но Грэнтэм остановил меня, упершись мне рукой в грудь.

– Она не стала разговаривать с нами. Мы согласились впустить вас, поскольку док думает, что это как-то поможет ей прийти в себя. – Я встретил его взгляд и выдержал его. – Не сделайте чего-нибудь, что заставит меня пожалеть о таком решении.

Я наваливался на его руку, пока ему не пришлось убрать ее. Шагнул мимо него в палату, все еще ощущая его пальцы у себя на груди и то, как он принажал посильней в последнюю секунду. Дверь затворилась на бесшумных петлях – оба старика, толкая друг друга плечами, опять прижались к стеклу с обратной стороны. И тут Грейс оказалась передо мной, и я почувствовал, как моя обида вянет и сходит на нет. Ничего из этого уже не имело значения.

Больничный свет вытянул из нее все краски. Ее грудь едва заметно вздымалась и опадала, с долгими паузами – когда, как я чувствовал, их быть не должно. Пряди светлых волос облепили ее щеку, на ушной раковине виднелась запекшаяся кровь. Я бросил взгляд на Робин, лицо которой было наглухо закрыто.

Подошел к кровати Грейс. Стежки хирургических швов впивались в ее губы. Она была вся в синяках, глаза настолько заплыли, что были едва приоткрыты – в щелках проглядывал лишь отсвет голубого, который казался слишком бледным. К тыльной стороне руки у нее была прилеплена пластырем пластиковая трубка, и эта рука показалась мне на ощупь совсем холодной и хрупкой, когда я взял ее в свою. Я попытался найти хоть какой-то намек в этих едва проглядывающих сквозь опухшие веки глазах, и когда я позвал ее по имени, узенький ломтик голубизны на секунду расширился, и я понял, что она в сознании. Грейс долго неотрывно смотрела на меня.

– Адам? – произнесла она, и я услышал в ее голосе все то, что, как я понимал, она сейчас чувствовала, вплоть до последнего мельчайшего оттенка боли и потери.

– Я здесь.

Она запрокинула голову вбок, не желая, чтобы я видел слезы, крупные и молчаливые, которые скатывались по ее лицу. Я выпрямился, чтобы она могла увидеть меня целиком, когда откроет глаза. Это произошло далеко не сразу. Грэнтэм нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Остальные стояли совершенно неподвижно.

Грейс не стала смотреть на меня опять, пока слезы не прекратились, но когда наши глаза встретились, я уже знал, что слезы вернутся опять. На ее лице происходила битва, и я беспомощно наблюдал, как Грейс ее безнадежно проигрывает. Она протянула ко мне руки, и я наклонился к ним, когда плотину прорвало снова – она судорожно обхватила меня, опять начав всхлипывать. Ее тело было горячим и все дрожало; я обнял ее так крепко, как только мог. Повторял ей, чтобы не волновалась. Повторял, что все будет хорошо. А потом она еще раз прижала губы к моему уху и прошептала единственное слово так тихо, что я едва услышал.

– Прости, – вот что это было за слово.

Я немного отодвинулся, чтобы Грейс увидела мое лицо. Просто кивнул, потому что у меня не было слов; а потом она опять притянула меня к себе и крепко держала, мучительно содрогаясь всем телом.

Подняв взгляд, я увидел в окошке двери лицо своего отца. Он потер рукой глаза и отошел, но я успел заметить, как у него дрожат пальцы. Долф посмотрел ему вслед, а потом покачал головой – то ли укоризненно, то ли печально.

Я опять обратил все свое внимание на Грейс, пытаясь полностью утопить ее в своих объятиях. Через какое-то время она тихо уплыла в то неведомое укрытие, какое соорудил для себя ее разум. Больше она не произнесла ни слова – просто повернулась на бок и закрыла глаза.

Копы остались с носом.

Уже в коридоре Грэнтэм опять грудью оттеснил меня в сторону.