* * *


В новой общаге было уютнее и чище, чем в прежнем бараке, но до странности тихо. Ни плеска воды, ни шагов, ни единого голоса.

– Корабль-призрак, – Сашка говорила сама с собой. – А где все?

Она прошла через коридор третьего этажа, показавшийся ужасно длинным, остановилась у двери и вставила в электронный замок свою студенческую карту. Замок зажужжал, мигнул зеленым, и дверь открылась.

Сашка еще раз убедилась, что старшекурсники живут комфортнее младших коллег: комната была похожа на одноместный гостиничный номер. На полке у входа обнаружились микроволновка и электрический чайник. Над письменным столом висела белая доска для заметок с парой ярких магнитов и упаковкой маркеров на полке. Сашка задержала взгляд; доска неприятно напомнила о потрясении, пережитом сегодня в аудитории номер один.

Повинуясь порыву, Сашка ухватила доску и рывком сняла ее со стены. «У вас истончена информационная составляющая…» «Вы много пропустили…» Судя по тому, что испытала Сашка на занятии, прав Физрук, а не Фарит Коженников; Сашка огляделась. Обдирая костяшки пальцев, засунула доску за шкаф. Упали и раскатились маркеры, один, зеленый, выкатился на середину комнаты. Сашка пинком ноги загнала его под кровать.

Раньше она и помыслить не смела, что Фарит может быть в конфликте с преподавателями. И что он, по-видимому, имеет над ними власть, а те не в силах прямо отказаться, могут саботировать его распоряжения. Сашка между молотом и наковальней: Фарит будет наказывать за провалы не преподавателей, конечно, а студентку…

Убрать доску было правильным решением, теперь комната выглядела куда лучше и даже просторнее. В мансарде с виноградом, конечно, было в сто раз круче, но, по крайней мере, делить комнату с однокурсницами ей больше не придется. Это было бы невыносимо, особенно теперь, когда в каждом взгляде читается: «Чем ты лучше Жени? Почему Женя сгинула, провалившись на экзамене, а ты вернулась как ни в чем не бывало, почему они тебя простили там, где никогда никого не прощали?!»

Сашка сунула в рот сбитую костяшку указательного пальца. Надо, в конце концов, придумать универсальный ответ, например, «Не ваше собачьедело». Или даже так: «Не ваша грамматическая забота».

Она открыла дверцу шкафа и уставилась в большое пыльное зеркало. Ее отражение походило на испуганную девушку, а вовсе не на информационный объект. Растрепанная, потрепанная, с искусанными губами. Ну красота теперь.

Сашка перевела взгляд на пустые вешалки и полки в шкафу. Из одежды у нее есть то, что надето прямо сейчас, – джинсы, свитер и легкая куртка, а также бюстгалтер, трусы и носки. И на коленях джинсов, между прочим, подсохшие пятна глины: оттуда, с обочины, где грузили в фургон искалеченное тело Александры Самохиной…

Она потрясла головой, вытряхивая ненужные мысли, и водрузила на стул свой тяжелый рюкзак. Принялась вынимать книги, одну за другой, и раскладывать на пустой столешнице: «Текстовый модуль», тома шесть, семь и восемь. Сашка теперь смотрела на них чуть ли не с ностальгией.

Сожалеет ли Портнов о ее судьбе? Чувствует ли себя виноватым? Интересный вопрос. Сожалеет ли словарь о давно устаревшем слове?

«Понятийный активатор», два тома. «Упражнения для третьего курса, издание дополненное и переработанное». Сашка пошарила рукой в рюкзаке, будто кошка лапой в аквариуме, но больше ничего не поймала; все, что ей выдали, она видела раньше, она с этим работала. Повторенье – мать ученья?

Или преподавательский саботаж?

Она взяла текстовый модуль, восьмой том, села за стол, как делала, наверное, миллионы раз, и развернула книгу: желтоватые страницы, запах старой библиотеки. А на страницах – абракадабра, сложный и бессмысленный текст, который Сашка давно научилась читать, полюбила читать, открыла ворота в счастливый мир, полный хрустальных смыслов…

Глаза норовили соскользнуть, взгляд – расфокусироваться. Физическое тело Сашки, голодное и усталое, не желало принимать процедуру, как ребенок орет и брыкается при виде шприца. Абракадабра складывалась в визг и скрежет в голове, слезились глаза и прошибал пот – хуже, чем на первом курсе. С превеликим трудом Сашка дошла до конца абзаца и начала все сначала: она помнила, что с человеком делает этот текст, и она, в отличие от первокурсницы, страстно желала, чтобы он сделал это с ней – и вернул прежнюю легкость. Сашка – информационный объект, Слово великой Речи – тянулась к смыслам текстового модуля, как умирающий от жажды тянется к воде. Сашка-человек сопротивлялась, будто ее поили серной кислотой.

Наконец она очнулась на полу, под самым носом обнаружился сломанный карандаш, а дальше, у ножки стола, валялась раскрытая книга – смятыми страницами вниз.

Стараясь не глядеть на книгу, Сашка подняла и закрыла восьмой том, отложила на край стола. Взяла в руки модуль седьмой и отложила тоже. Открыла шестой – с первой страницы:

– Я не сдамся.

Все повторилось сначала – скрежет в ушах, озноб по коже, отвратительная абракадабра, заливающая глаза, будто горячей смолой. Сашка читала, роняя слезы на страницу, читала, читала…

«…Цены, цены, это просто ужас! В конце концов мама сняла комнатушку в пятиэтажном доме, минутах в двадцати от моря, окнами на запад…»

Офисный стул на пяти колесиках зашатался под ней, и Сашка опрокинулась навзничь.





* * *


– Здравствуйте, Саша. Я рад вас видеть.

В четырнадцатой аудитории Стерха не изменилось ничего – разве что за окном была ранняя осень, а не январь, как в прошлый раз. Стерх не изменился тоже – длинные пепельные волосы все так же обрамляли бледное лицо, сложенные под пиджаком крылья топорщились небольшим горбом, а острый подбородок лежал на жестком воротнике, ослепительно-белом на фоне безукоризненно-черного костюма. Манера сидеть, сплетя длинные тонкие пальцы, осталась тоже при нем.

Изменился взгляд: раньше он мог быть доброжелательным или строгим, раздраженным или гневным, но никогда столь болезненно-сосредоточенным. Стерх смотрел на Сашку, как мог бы смотреть судья на призрак осужденного по ошибке.

– Здравствуйте, Николай Валерьевич, – сказала Сашка. – Простите, я читала текстовый модуль и… я опоздала.

– Я рад вас видеть, – повторил Стерх, и Сашка поняла, что он не врет, просто его радость отягощена чувством вины, а может быть, и страха. – Посмотрите сюда, пожалуйста.

На запястье, на кожаном ремешке, он носил овальное перламутровое зеркало – как большой циферблат. Отраженный луч ударил Сашке в глаза и на секунду ослепил ее. Она помнила это ощущение, оно никогда не бывало особенно приятным, но слепота – и резь в глазах – закончилась почти моментально. Сашка мигнула; аудитория четырнадцать расплылась, будто залитый водой акварельный рисунок, и прояснилась снова.

– Я был уверен, что вы блестяще сдадите экзамен, – проговорил Стерх с ноткой удивления, будто сам пораженный своей способностью заблуждаться. – Я был уверен, что это, несомненно, пятерка. Вы столько раз меня удивляли… дарили надежду, отбирали ее, потом удивляли снова… Я виноват перед вами, Саша, хотя изменить ничего не мог. Ничего не мог для вас сделать. Я полагал, что больше никогда вас не увижу.

– Но вы мне рады, – быстро сказала Сашка, будто подавая подсказку.

– Да, – удивление в его голосе сделалось отчетливее. – Я рад. Но… вы ведь не с каникул вернулись, Саша. Все очень сложно… садитесь.

Сашка опустилась на самый кончик стула:


– Вы тоже не станете меня учить, потому что я убийца реальности?!

– Мы обязаны вас учить, – он плотнее сплел кончики пальцев. – Это наше предназначение. Я совру, если скажу, что ситуация меня не пугает – пугает, еще как… Но вы моя студентка. Вы опять моя студентка, а со студентами я всегда честен.

– Спасибо, – пробормотала Сашка. – Николай Валерьевич, что значит – «разрушитель грамматики»? Что именно вас пугает? Как я могу вас напугать?!

– Меня пугаете не вы, – после длинной паузы сказал Стерх. – Пугает та легкость, с какой в наше время аннулируются вековые традиции. Но как ваш педагог я, разумеется, желаю вам успеха. И сделаю все, что от меня зависит, чтобы вам помочь.

– Спасибо, – повторила Сашка искренне. – Но вы не ответили на мой вопрос. Почему я «убийца реальности»?

– Вы не убийца, – он покачал головой, будто сожалея о досадном недоразумении. – Прямо сейчас вы не убийца и не разрушитель, но ваш потенциал…

Он оборвал себя и посуровел:

– Предлагаю вернуться к этому разговору через некоторое время.

– Но, Николай Валерьевич…

– Не «но», – его голос сделался размеренным и твердым. – Рано, и мы не будем это обсуждать. Вы прекрасно знаете, что на некоторые вопросы здесь, в Институте, вы не получите ответа, пока не проделаете определенную работу, и никто за вас ее не сделает…

Он вынул из ящика стола и положил перед Сашкой планшет с плоским экраном – размером с тетрадный лист, без логотипа производителя, с единственной кнопкой на боку:

– Это ваш новый рабочий инструмент. Внутри – индивидуальное расписание, соблюдать его надо очень точно, минута в минуту. Я буду присылать задания, а вы – отрабатывать и отчитываться на занятиях. Теперь открывайте тетрадь, бумажную, обычную, пишите сверху на первой странице: «Работа над ошибками».

– Чьими? – тихо спросила Сашка.

Они встретились глазами и молчали несколько минут. Потом Сашка опустила взгляд и начала писать – стержень поначалу царапал бумагу и не хотел работать.

– Каждый день вы должны делать записи в тетради, – негромко продолжал Стерх. – Работа над ошибками будет завершена, когда вы вспомните и подробно опишете переводной экзамен тринадцатого января, что произошло, к чему привело и чего вам ждать теперь. И тогда…

Он сделал паузу, остро посмотрел на Сашку и вдруг улыбнулся.

– И тогда мы полетаем, Саша, – сказал другим голосом, чуть хрипловато. – Мы еще полетаем…

Сашка почувствовала такую благодарность, что едва не кинулась ему на шею.





* * *


Историческая Торпа, при всей ее странности, была уютным и живописным городом. Блестел булыжник под фонарями, улицы изгибались змеями, темнели ниши в кирпичных стенах. Опускалось солнце, в тенистых дворах зажигались уже окна, закрытые цветными шторами и оттого похожие на гирлянду праздничных огней.

Сашка бродила, вдыхая и выдыхая осень. Когда-то она летала над этими крышами, но с тех пор прошло почти пятнадцать лет; когда-то она гуляла здесь с Костей, но с тех пор, кажется, несколько жизней началось и закончилось. Сашка шагала то быстрее, то медленнее, пытаясь уложить в голове сегодняшний день, бесконечно длинный и бесконечно странный. Она не уезжала из Торпы – но она возвратилась в Торпу, ее мучил пробел в памяти длиной в полгода – хотя с тех пор прошло почти пятнадцать лет. Ей снова предстоит учеба «на пределе сил», но то хрустальное понимание, с которым она шла на экзамен, то чувство гармонии и сопричастности, которое заставило ее отклонить заманчивое предложение Фарита, – помутнели, разрушились, и Сашка обнаружила себя посреди неопределенности и страха. Ей придется «прыгать через голову» не ради высоких смыслов – а просто для того, чтобы не дать Фариту повода ее наказать.

…Но что, что все-таки случилось с ней на экзамене?!

Впереди у обочины взвизгнули тормоза. Сашка вздрогнула, инстинктивно ожидая наихудшего; оказалось, что никакой аварии нет, просто серебристая «Мазда», только что обогнавшая Сашку, резко остановилась у обочины. Распахнулась водительская дверца:

– Саша, это вы?!

Она почувствовала озноб по коже. Неизвестно отчего. Если и были в длинном дне хорошие минуты, то это, разумеется, поездка из аэропорта в город, да еще тот момент, когда он сказал «Удачи», а она помахала рукой; теперь он выбрался из машины на мостовую, в белом кителе с черными погонами, без фуражки, взъерошенный и очень веселый.

– А я смотрю – вы идете по улице. Торпа, конечно, очень странное место, здесь вечно творятся какие-то чудеса…

Сашка посмотрела с подозрением; нет, он ничего особенного не имел в виду. Просто был так рад ее видеть, что невольно прозревал вещи, скрытые от постороннего глаза.

– Торпа – странное место, – подтвердила Сашка, ей было приятно и лестно наблюдать его симпатию. – Но все-таки не город-миллионник. Здесь люди могут встретиться на улице – просто гуляя, просто случайно…

– Вы же не думаете, что я вас… выслеживал? – у него вытянулось лицо, он по-настоящему испугался.

Сашка засмеялась. Уже очень давно она не смеялась вот так, от неопознанной радости, и смех подействовал как лекарство. Гибель Александры Самохиной, угрозы Физрука, предстоящее объяснение с однокурсниками перестали быть важными, отступили, съежились, освободили, и сделалось светло и легко.





* * *


Они не касались друг друга. Даже пальцем или рукавом. Даже на крутых улочках. Между ними всегда был воздух, расстояние в несколько ладоней, только тени переплетались на блестящем булыжнике. Только шлейфы запахов сливались в осеннем воздухе.