– Липа, я не желаю разговаривать с тобой в таком тоне!

– А я не хочу, чтобы ты обижал мою подругу!

– Какая она тебе подруга, черт побери! Рыночная шлюха!

Люсинда отняла руки от щек и посмотрела печально. И сказала тоже печально:

– Кто бы говорил!..

И вышла из кухни.

Олимпиада бросилась за ней, и Олежка тоже бросился, потому что вдруг начал понимать, что дело пахнет керосином, и все они оказались в комнате, где в кресле сидел Добровольский и листал дамский журнал.

Он посмотрел на Олежку с интересом.

Олежка отвернулся.

Почему он не учуял этот самый керосин раньше – непонятно, ведь он вообще-то был довольно чувствительный мальчик, и интуиция у него развита, и чувство опасности! Все это у него было, а керосин не учуял.

Прошляпил. Пропустил. Как он мог?!

Нужно было атаковать так, чтобы Олимпиада даже в голову не смогла взять, что он в чем-то виноват, чтобы она даже думать об этом не смела… Но как атаковать, когда чужой здоровый мужик, похожий на шкаф, так неторопливо сложил журнал, аккуратно вернул его на столик и свободно положил ногу на ногу?!

Чужой мужик ведет себя как хозяин в доме, где истинным хозяином был Олежка?! Или уже не был?

– Липа, – произнес он просительным, совсем не атакующим голосом и покосился на Добровольского. – Липа, сделай так, чтобы она ушла!

– Нет, – это вступил Добровольский, – все будет не так. Сейчас я спрошу, а Люся ответит. Вы ответите мне, Люся?

Вид у Люсинды был совершенно несчастный и растерянный.

– Что? – едва слышно спросила она.

– Когда Парамонова сбросили с крыши, ваша тетя смотрела телевизор, а вы устали от шума, потому что тетя включает звук на полную громкость, да? Вы не слышали никакого падения, вы решили подняться к Липе, так? Просто потому, что вам надоело сидеть в комнате и смотреть на железку, которой закрыто ваше окно, правильно?

– Да, – согласилась Люсинда и бросила взгляд на Олимпиаду. – Только я не виновата, Липочка! Я правда не виновата!

– В чем? – тупо спросила та.

Люсинда отвела глаза. Олимпиаде стало страшно. Она походила по комнате и остановилась напротив Люсинды.

– В чем ты не виновата?! – почти крикнула она. – Или это ты сбросила Парамонова с крыши?!



Тетя Верочка смотрела концерт. Она очень любила, когда «передавали» концерты, ей нравилось рассматривать наряды, бриллианты, прически.

Она, конечно, слышала, что бриллианты на сцену они надевают поддельные, все эти красотки и красавицы, но не верила этому. Кто же станет носить поддельные бриллианты, когда есть натуральные! Вот Муслим, когда поет, его брильянт так и сверкает, так и сверкает, какой же он поддельный, самый что ни на есть настоящий!

Тетя Верочка очень любила Муслима Магомаева и Тамару Синявскую и однажды написала «в редакцию», чтобы они спели дуэтом в новогоднем «Огоньке». Они спели, и тетя Верочка чувствовала себя причастной к великому – она попросила, написала заявку, и они спели!

Давно это было, а тетя Верочка все вспоминала. Все переживала свой тогдашний триумф – так ей представлялось – и внимание к своей персоне со стороны «редакции».

Нынешние не такие. Вон скачет одна – джинсы рваные, да и те до половины попы, на ногах сапоги мушкетерские, на титьках кофта голая бантом завязана, а ногти-и-и! Такими ногтями только драть кого-нибудь! Да и поет так себе, ох, так себе!

Тетя Верочка очень любила порассуждать о том, у кого «есть голос», а у кого его вовсе нет, и получалось, что ни у кого нет, только у Баскова одного и есть. И он молодец, голый по сцене не скачет, а уж как поет, как поет, прямо слеза наворачивается!..

Тетя Верочка еще посмотрела на ту, которая скакала по сцене, так и эдак оценила – все не то! И переключила телевизор на другую программу. Там шла юмористическая передача, это тетя Верочка тоже очень любила и даже заулыбалась от предвкушения и подвинула поближе тарелку с семечками.

Лузгать семечки и смотреть юмористическую программу – что может быть лучше!

Шелуху она сплевывала прямо на пол, лень было встать и подстелить газетку. За годы жизни с племянницей она так привыкла к тому, что та придет и все уберет, что ничем себя не утруждала.

В телевизоре пожилая, сильно накрашенная женщина изображала маленькую девочку – на голове у ней были навязаны банты, в руках кукла, а сама в штанах на лямках, потеха! И говорила женщина сюсюкающим голосом, якобы детским, про то, как у ней, у девочки, мать с отцом подрались, а дед, за которым бабка не уследила, вместо самогона выпил керосину! Керосину выпил, ну надо же такое придумать! И смешно так, просто сил нет!.. Как же это он мог выпить керосину, ведь это ж какую выдержку надо иметь, чтобы проглотить-то его!.. Ой, ну чего только люди не удумают!

Тетя Верочка проворно лузгала семечки, наслаждаясь шутками, а потом пожилая тетка в комбинезоне ей надоела – все говорит и говорит, все сюсюкает и сюсюкает, как будто и вправду маленькая! Какая она маленькая, она маленькой небось пятьдесят лет назад была, как и сама Верочка! И почему это люди не понимают ничего? И на велосипед она копит! Как она может копить-то, сколько он стоит, тот велосипед? Кто это ребенку такие деньжищи даст?

Тут Верочка окончательно запуталась между теткой и девочкой и опять переключила.

Передавали про секс. Она послушала немного и плюнула с досады – ну что мелют, что мелют! Сами не знают что, только бы языком почесать! И дядька, главное, солидный, привлекательный, а туда же! И как это люди глупости такие говорят?! Вон когда в семьдесят четвертом она, Верочка, замуж вышла, про этот самый секс вообще никто не слыхал! Свекрови тогда квартиру на производстве дали, вот эту самую, в которой Верочка сейчас обитает, и жили в ней свекровь со свекром покойные, бабка, тоже покойница, они с мужем за занавеской и мужнина сестра с ребеночком. Родила от кого-то, пойди пойми от кого, и принесла в подоле матери с отцом! Вот и весь секс. И ничего, не померли они без секса-то! Славик родился, и все без секса! Но слушать было интересно, хоть и срам.

Эту передачу Верочка досмотрела до конца, а потом вернулась туда, где передавали концерт. Он все еще шел, и Верочка сделала звук погромче. Кто-то, не поймешь, мальчик или девочка, пел про котенка – котенок, мол, ты мой родной! Вот какие чувства демонстрировал то ли мальчик, то ли девочка. А бриллиантов – Верочка посмотрела – никаких нет!


Ох-хо-хо. Плохой концерт. Скучный. Бриллиантов мало.

Скорей бы, что ль, племянница пришла, накормила, напоила и почитала бы что-нибудь из журнала. Она всегда журналы притаскивает от той, со второго этажа, хотя Верочка сто раз племяннице говорила, что та ей не подруга. Ну что это за подруга! Богатая, при женихе, образованная чересчур, и бабка ее тоже образованная была, а мать алкоголичка! Хоть когда-то и говорили про нее, что она «звезда отечественного спорта», что она «надежда сборной», и даже по телевизору показывали! Но тетя Верочка всегда подозревала, что дело нечисто – как это нормальных людей могут в газетах пропечатывать и называть «звездой спорта»! Небось спала там с кем попало, это мы отлично понимаем, хоть и сексу не обучены, вот и спилась через это дело.

Тетя Верочка очень не одобряла разврат и сама всегда себя соблюдала, до секса не допускала, да и не было его раньше, секса-то, и ничего!

А племянница должна подруг выбирать из своего круга. Вот работает она на рынке, значит, и девочек надо таких же, как сама, подыскивать, попроще, попонятней. А эта, со второго, заманит ее чем-нибудь, вот хоть журналами, или, может, разносолов там каких ей наставит, и сбивает с пути! И с гитарой привечает, хотя сто раз говорено, выбросить ее надо, гитару эту, одна пыль от нее – тут тетя Верочка длинно зевнула.

Ей нравилось чувствовать себя хозяйкой положения, так сказать, матроной, во всех отношениях положительной. Вот племянницу горемычную подобрала. На улицу не выкинула, а держит у себя, дает угол и принимает родственное участие. Жаль только, что, выйдя на пенсию, Верочка растеряла всех подруг – не с кем обсудить свое житье-бытье, свое хорошее к племяннице отношение, не с кем поделиться и пожаловаться тоже некому. Вот и приходится разговаривать самой с собой, когда племянницу унес черт на второй этаж!

Может, запретить ей туда дорогу? Это очень просто – сказать, чтоб не смела туда ходить, она и не станет. Куда же ей деваться от тети Верочки? В Москве ни кола ни двора, а та, со второго, жить ее к себе не возьмет, небось, не такая она, как Верочка, добрая и справедливая!

Думать о том, что можно запретить и больше не разрешать что-то другому человеку, было приятно, и тетя Верочка сразу как-то приободрилась и стала думать, как она запретит.

Так она и сделает. Сейчас племянница явится, и Верочка ей скажет: нечего шататься по чужим квартирам, сидела бы себе дома, делами бы занималась, – тут она опять длинно зевнула.

Вечер никак не кончался, и вообще все дни у Верочки были длинные-длинные, скучные, одинаковые. Одна отрада – телевизор, да племянница, может, вкусненького приготовит.

Вот в прошлый раз захотелось торта, и племянница за ним пошла было, но тут эта Парамонова, старая дура, взяла и повесилась!.. И осталась Верочка без торта.

Ее не особенно интересовали дела, творящиеся в доме. У нее на окнах щиты железные, и дверь тоже железная, а что там за щитами и дверьми, нам дела нет, пусть хоть они все в преисподнюю провалятся! Вот взрыва Верочка испугалась, потому что взрывом-то весь дом могло завалить вместе с ней! Она даже сыну звонила, жаловалась, все подъезжала, чтобы они ее к себе забрали, стара, мол, зажилась на этом свете и все такое, но они не забрали. Тетя Верочка и не собиралась никуда переезжать и попытку предприняла просто так, для проверки сыновних чувств.

Впрочем, на сыновние чувства ей тоже было почти наплевать.

Да где это племянница пропала, пора бы уж ей домой вернуться! Знает же, что тетка одна и… скучает. Она почти всегда скучала, с тех пор, как ушла на пенсию.

В дверь позвонили, когда Верочка начала задремывать под программу «Чрезвычайное происшествие». Эту программу она тоже очень любила, потому что та ее пугала, а пугаться тетя Верочка любила. Напугавшись как следует, она вроде лучше себя чувствовала и радовалась тому, что сама в такой безопасности.

Она даже не сразу поняла, что звонят, открыла глаза и некоторое время таращилась в телевизор, думала, что звон идет оттуда. Но там ничего не звонило.

Только когда прозвенело во второй раз, она поняла, что это наяву, а не в телевизоре.

Да кто ж там трезвонит-то, ночь-полночь на дворе, седьмой час! Небось племянница полоумная ключи позабыла!

Верочка долго выбиралась из кресла, выбралась и зашаркала валенками к двери, наступая на шелуху от семечек. Шелуха лопалась с приятным тихим звуком.

Посмотрев в «глазок», Верочка с удивлением обнаружила, что это не племянница вовсе. Позвонили еще раз – в «глазке» Верочка видела, как человек поднял руку и нажал кнопочку.

– Сейчас-сейчас! – крикнула Верочка. – Открываю!

Она долго возилась с замками, которых было очень много, а когда наконец открыла, гость выражал все признаки нетерпения.

– Что это вы так поздно? – негостеприимно спросила Верочка, удивленная визитом. – Ночь скоро!

– Я ненадолго, – сказал гость. – Тут вам… почитать.

– Что? – не поняла Верочка.

– Да вот, берите! – И в руки ей плюхнулась объемистая пачка бумаги, в которую раньше в бакалее заворачивали селедку.

– Мне не надо! – стала отказываться она, которой не нужна была никакая бумага. – Зачем это?

– Может, пройдем, и я все вам объясню.

Недовольная Верочка, у которой руки были заняты бакалейной бумагой, повернулась, чтобы идти в комнату, и… все.

Она даже боли не почувствовала, только чернота вдруг упала и накрыла ее.

Чернота и тишина.



– Нет, – сказал Добровольский совершенно спокойно. – Люся не убивала Парамонова. Она долго сидела дома, соскучилась и пошла к тебе, Липа. Тебя не было, потому что ты…

– Да-да, – нетерпеливо крикнула Олимпиада, – я выносила мусор и упала, а ты выгуливал кота, я помню, и дальше что?

– Тебя не было, зато был твой… кавалер.

– Я… спал, – сказал Олежка, с каждой минутой все отчетливее осознавая, что дело его плохо. – Ну и что? Я ничего не слышал!

– Люся позвонила, он открыл и… что было дальше?

– Ничего, – мрачно ответила Люсинда и посмотрела в сторону. – Больше ничего не было.

– Это неправда, – спокойно сказал Добровольский. – Что было на самом деле?