Еще не хватает!

– Вася, – позвал Добровольский, – Вася, Вася! У меня есть друг, Сергей Васильев, хороший художник, между прочим, его тоже почему-то все зовут Васей.

Олимпиада покачала головой, выражая изумление, – действительно, почему?..

Кот выпрыгнул из-за джипа, потряс твердым извивающимся хвостом и потрусил к подъезду.

– Па-аберегись! – закричали сверху, и Добровольский с Олимпиадой вскинули головы. По краю крыши кто-то ходил в тулупе и с лопатой, небольшие комья снега сыпались оттуда, как с неба, и разбивались о дорожку.

– Па-аберегись!..

Хлоп! Рядом грохнулась глыба замороженного слежавшегося снега весом, наверное, в сто килограммов. Острые мерзлые крошки брызнули в разные стороны. Олимпиада зажмурилась.

– Отойди! Отойди, говорю!..

– Осторожней!

Хлоп!.. Бахнулась следующая глыба, кажется, еще тяжелее предыдущей.

Василий, бывший Барсик, жался к подъездной двери и мяукал вопросительно. Ему не нравилась артиллерийская канонада вокруг и хотелось скорей домой. Он уже привык, что у него теперь дом, батарея – лежи сколько хочешь, – личный диван и угощенье по первому требованию.

Добровольский задрал голову и заорал:

– Подождите, не кидайте!

– А?!

– Не кидайте, мы в подъезд зайдем!

– А?!

– Пропустите нас, черт возьми!!

– А! Давай заходи!

Олимпиада первая храбро ступила на дорожку, за ней Добровольский, все время посматривавший вверх.

– Кто это там?

Он пожал плечами. Он никого не знал в лицо, и вообще его все это не касалось. Самое главное, чтобы глыба льда не рухнула на голову!

Как там? «Ты туды не ходи, ты сюды ходи! Снег башка попадет, совсем мертвый будешь!»

Он помнил и любил этот фильм и даже специально просил кого-то, кто первый из тогдашней его компании полетел в Москву, привезти именно его.

– Осторожно!..

Он не столько увидел, сколько почувствовал, что сверху на него что-то падает, тяжелое и темное, и как будто распростертое. Добровольский прыгнул вперед, волоча за собой Олимпиаду, которая остановилась было, чтобы поглазеть, и в одну секунду они оказались под спасительным козырьком подъезда.

Короткий звук, и опять – хлоп!

Звук на этот раз был другой, и Олимпиада обернулась.

Она посмотрела, медленно закрыла глаза и потом снова их открыла.

Этого не может быть. Просто быть не может!

На мокрой ледяной дорожке, между двумя глыбами слежавшегося мерзлого снега, раскинув руки, лежал жилец Парамонов.

Он был абсолютно и решительно мертв.



Все, что происходило дальше, запомнилось Олимпиаде, как игра в вопросы и ответы, в которую они играли в детстве с девчонками. Она плохо соображала, но отвечала – только потому, что так полагалось по правилам.

Добровольский прислонил ее к стене дома и легонько встряхнул:

– Как попасть на крышу? Олимпиада! С чердака можно? Или есть отдельный ход?

– Лестница на чердаке, – сказала Олимпиада Владимировна. Из-за его плеча она все стремилась посмотреть на Парамонова и как-то ему помочь, хотя Добровольский сказал, что это «бессмысленно». – С правой стороны. Там люк такой.

– Чердак запирается?


– Да.

– Ключи? У кого ключи?

– У Любы. Это соседка с первого этажа. Она у нас староста. Когда кто-то поднимается на крышу, чтобы снег сбросить или дырки залатать, ключи берут у Любы.

– Снег сбрасывают по очереди? Или как?

– По очереди.

– Чья сегодня очередь?

– Я не знаю, – она пожала плечами и опять попыталась выглянуть. – Снег – это дело мужчин. Женщины снег не сбрасывают. Зато мы сажаем маргаритки, как только растает в палисаднике.

Маргаритки! Добровольскому было наплевать на маргаритки!

– Давай, – сказал он и сунул ей в руку телефон. – Вызывай «Скорую» и полицию. Или нет. Пошли, я провожу тебя домой. Позвонишь из дома.

– Может, ему еще можно помочь, – простонала Олимпиада Владимировна жалобно. – Давай посмотрим.

– У него сломана шея, – сказал Добровольский. – Я не советую тебе смотреть.

Эта формулировка – «я не советую», – моментально вывела ее из себя.

Он не советует! Что он может понимать и почему она должна слушаться его советов?!

Вырвав рукав своей куртки из его руки – он придерживал ее, опасаясь, что упадет, – она побежала и наклонилась над Парамоновым в вечной позе женского сострадания и сочувствия.

Голова у него была как будто вывинчена из туловища – шея очень длинная и под неправильным углом. Одна рука откинута, а вторая придавлена телом, тоже как-то на редкость неестественно.

Ему уже никто не мог помочь, и это было совершенно очевидно, но Олимпиада, которая никогда не видела внезапную смерть так близко, все старалась что-то сделать, поэтому бестолково хлопотала над ним, пересаживалась с места на место, не в силах оторвать взгляд от тела.

Не смотри, повторяла она себе сквозь зубы, отвернись! Ну, идиотка! Ну?!

Потом Добровольский сказал:

– Все, хватит! – Подошел, поднял ее за локоть, повел и опять прислонил к стене. – Липа, – мягко произнес он через секунду. – Мне нужно на чердак. А ты вызови «Скорую» и полицию.

– Милицию.

– Да, милицию.

– На чердак нельзя. Ничего нельзя трогать до приезда милиции!

– Я только посмотрю, – уверил Добровольский. – Ничего не буду трогать. Но ты должна пойти и позвонить.

– Хорошо.

Она отлепилась от стены и, прямая, как палка, или хвост Василия, бывшего Барсика, сделала несколько шагов к подъездной двери. Дверь заскрипела, и Олимпиада вошла, словно во сне, а за ней Добровольский.

В пролете между первым и вторым этажом стояла Люсинда. Одна ее щека была заметно краснее другой, и она держалась за нее так, как будто сильно болели зубы.

– Чегой-то так грохнуло, а? – спросила она, увидев Олимпиаду, и отняла ладошку от щеки. – Я чай пила, гляжу, будто танк с неба сбросили! Чегой-то, а?

Добровольский смотрел на нее внимательно.

– А вы давно вышли?

– Да только сию минуту вышла! А че такое? Липа, че такое опять случилось в нашем доме?

– Парамонов с крыши упал, – объяснила Олимпиада устало и чуть не заплакала от жалости к соседу. – Наверное, полез снег скидывать и упал. Господи, сколько раз я говорила, что нужно людей нанимать, а не самим во все лезть! А в следующий раз кого-нибудь в трансформаторную будку понесет, да?

– Погодь, как упал?! Парамонов с крыши упал?!

Тут Люсинда Окорокова принялась хохотать и хвататься за живот.

– Ой, мамочка моя родная, Парамонов с крыши упал! Ой, держите меня! А вот пусть теперь предъявит бумагу, кто ему разрешил на крыше обретаться! А то – регистрации у меня нет! Как нет, когда я каждые три месяца участковому по пять тыщ ношу, прям зарплату ему плачу, а я не нанималась!..

– Ты не поняла, – сказала Липа. – Он умер, Парамонов. Он упал с крыши и умер.

– Да ты че?! – поразилась Люсинда. – Да ладно! Как он может умереть, если, ты говоришь, он на крыше…

Она стала потихоньку понимать, что именно сказала Олимпиада, и с отчаянием переводила взгляд с нее на Добровольского.

– Нужно позвонить в полицию и в… «Скорую», – напомнил внук Михаила Иосифовича. – Я прошу вас обеих!