* * *
Билл стукнул кулаком по рулю, когда они отъехали от участка в его машине. Карим молча сидел рядом и смотрел в одну точку. Сумрки окрасили небо в лилово-красные цвета, но он видел лишь тьму, которую создал сам. Все произошедшее сегодня показало, что нельзя убежать от собственной вины – Бог знает, что он сделал, и карает его за это.
Сколько жизней на его совести, Карим и сам не знал, – все, кого он назвал, бесследно исчезли, и никто не знал, что с ними случилось. Может быть, они живы – а может быть, и нет. Точно известно только то, что их жены и дети плакали, пока не заснули от изнеможения.
Карим спас себя и собственную шкуру – за счет других. Как он предполагал жить с этим дальше? Он затерялся в мыслях бежать, построить новую жизнь далеко от этих мест. Но старая жизнь, старые грехи преследовали его.
– It’s scandal, but don’t you worry, I will sort out for you, okay?[48]
Голос Билла грохотал от кипевших внутри чувств, и Карим был благодарен, что кто-то в него верит, что кто-то на его стороне. Но он не заслужил этого – и слова Билла не проникли в его душу. Единственное, что звучало у него в ушах, – многократно повторенная фраза на арабском языке: «Дай нам правду!»
По полу бегали тараканы, облепляли пятна крови, оставшиеся от тех, кто сидел в этой камере до него. Он дал тем, кто его допрашивал, все, чего они хотели. Пожертвовал другими ради себя.
Когда шведский полицейский сказал, что он должен последовать в участок, Кариму даже не пришло в голову возражать. Ведь он виновен. Виновен перед Богом. На его руках кровь. Он не заслужил своей новой родины. Он недостоин Амины, Хассана и Самии. Этого уже ничто не изменит. Даже удивительно, как он мог так долго обманывать самого себя…
Когда Билл высадил его у дома, Амина стояла снаружи, ожидая его. Ее темные глаза были полны страха – как в то утро в Дамаске, когда его уволокла полиция. Смотреть ей в глаза Карим не мог – прошел мимо нее и лег в постель.
Отвернувшись спиной к двери, он смотрел в стену. Пару часов спустя услышал, как Амина разделась и легла рядом. Она нежно положила руку ему на спину. Карим не стал возражать, но продолжал делать вид, что спит.
Он понимал, что ему не удастся ее обмануть. Он ощущал, как ее тело содрогается от рыданий – и слышал, как она шепотом молится по-арабски.
* * *
Рита вышла ему навстречу в холл, когда Мелльберг захлопнул за собой входную дверь.
– Тсс! Лео заснул на диване, а Юханна пошла вниз укладывать Лизу. Что случилось?
Мелльберг почувствовал запах чили кон карне[49], и на мгновение его гнев рассеялся, уступив место голоду. Потом он вспомнил о только что пережитом унижении, и ярость вспыхнула с новой силой.
– Мои трижды проклятые коллеги вонзили мне нож в спину! – воскликнул он и скинул ботинки на коврике у двери. Поймав взгляд Риты, нагнулся, поднял их и поставил на полку для обуви слева от двери.
– Проходи и рассказывай, что стряслось, – сказала Рита, направляясь в кухню. – У меня еда на плите, не хочу, чтобы подгорела.
Ворча, Бертиль последовал за ней и плюхнулся на один из стульев. Втянул ноздрями воздух – запах стоял восхитительный.
– Рассказывай, – проговорила Рита. – Но потише, чтобы не разбудить Лео. – Она погрозила ему большой деревянной ложкой, которой помешивала чили.
– Сперва мне надо что-нибудь съесть, я возмущен до глубины души. Ни разу за всю карьеру меня так не предавали. Да, разве что в Гётеборге в восемьдесят шестом году, когда мой тогдашний начальник…
Рита подняла ладонь.
– Чили будет готово через десять минут, пойди пока поцелуй Лео – он так сладко спит на диване, – а потом поговорим за ужином.
Послушавшись ее, Мелльберг пошел в гостиную. Ему не надо было отдельного приглашения, чтобы пообниматься с мальчиком, которому он стал дедушкой. Бертиль присутствовал при рождении Лео, и с тех пор у них сложились совершенно особые отношения. При виде спящего на диване мальчика пульс у него успокоился. Лео – лучшее, что у него есть в жизни. Ну, пожалуй, он делит первое место с Ритой. С другой стороны, ей тоже повезло. Не каждой выпадает счастье видеть рядом с собой такого заслуженного мужчину. Порой ему даже казалось, что она не до конца осознает и ценит этот факт. Но это придет с годами. Он – тот лакомый кусочек, который со временем становится только лучше.
Лео зашевелился во сне, и Мелльберг слегка подвинул его, чтобы сесть рядом. После отпуска мальчуган был очень загорелый, а волосы выгорели и стали светлее. Бертиль нежно убрал прядь волос, упавшую ему на лицо. Ребенок был и вправду прекрасен. У Мелльберга в голове не укладывалось, что они не кровные родственники. Но, как известно, с кем поведешься…
Рита негромко окликнула его из кухни, сказав, что еда готова, и Мелльберг осторожно поднялся. Лео вздрогнул, но не проснулся. На цыпочках Бертиль пробрался в кухню и уселся на тот же стул, с которого только что встал. Рита в последний раз попробовала жаркое и достала из шкафа две глубокие тарелки.
– Юханна поднимется к нам, как только Лиза заснет, мы можем начать без нее. А где Паула?
– Паула? – фыркнул Мелльберг. – Вот именно. Сейчас ты все узнаешь.
Он рассказал об анонимном звонке – как он принял профессиональное и продуманное полицейское решение выяснить все единолично, как ему пришла в голову светлая мысль использовать ветеринарную справку Эрнста, чтобы проникнуть в дом, как он обнаружил за унитазом детские трусики, как ожидал бурных оваций за прекрасную работу. И как шокировала его постыдная реакция коллег. Он перевел дух и посмотрел на Риту, чтобы принять ее сочувствие и большую тарелку чили, которую она начала накладывать ему.
Но Рита молчала, и выражение ее глаз ему не понравилось. И тут она взяла тарелку и перевернула ее вверх дном, вылив чили обратно в кастрюлю.
Пять минут спустя Мелльберг стоял на улице перед домом. Что-то вылетело с их балкона на втором этаже и с глухим звуком приземлилось на тротуар. Спортивная сумка. Судя по звуку, в ней не содержалось ничего, кроме зубной щетки и пары трусов. С балкона донесся также поток ругательств на испанском языке. Теперь вдруг стало не столь важно говорить тихо, чтобы не разбудить Лео.
Тяжело вздохнув, Бертиль поднял сумку и побрел прочь. Похоже, весь мир в сговоре против него.
* * *
Нажимая на ручку входной двери, Патрик чувствовал себя уставшим до глубины души. Но войти в прихожую своего дома было все равно что упасть в теплые распахнутые объятия. За окнами веранды, выходившей на залив, вечер окрашивал небо в красные тона, а из гостиной доносилось потрескивание очага. Некоторые наверняка назвали бы их с Эрикой безумцами за то, что они топят камин теплым летними вечерами, но им казалось, что так уютнее, а когда становилось слишком жарко, они просто открывали пару окон.
В гостиной мигал телевизор, и Патрик направился прямиком туда. Если когда-либо ему остро требовалось сесть рядом с Эрикой и прижаться к ней, то именно в такой вечер, как сегодня.
Увидев его, она просияла, и Патрик кинулся на диван рядом с ней.
– Такой вечер? – спросила Эрика, и у него хватило сил только на то, чтобы кивнуть.
Телефон надрывался весь вечер. Аннике звонили СМИ, «обеспокоенные граждане» и откровенные сумасшедшие. Все хотели знать одно и то же – правда ли, что они арестовали одного из обитателей центра для беженцев по подозрению в убийстве девочки? Особенно наседали вечерние газеты, поэтому на восемь утра Хедстрём назначил пресс-конференцию. Спать оставалось не так уж много, а ему еще нужно подготовиться, тщательно продумав каждое слово. Конечно, существовала альтернатива – бросить под танки Мелльберга, – но они в участке своих не сдавали. Так уж повелось.
– Рассказывай, – проговорила Эрика, положив свою светловолосую голову ему на плечо.
Она протянула ему бокал красного вина, но он отрицательно покачал головой. Завтра ему нужна максимально свежая голова.
Патрик рассказал ей все. Без прикрас.
– Ты шутишь! – выпалила Эрика – Что вы намерены делать теперь? Как будете выкручиваться?
– Никогда мне еще не было так стыдно, как когда я сегодня вошел в камеру. Карим изодрал себе руки ногтями. Взгляд у него был совершенно пустой.
– Тебе-то нечего стыдиться, – проговорила Эрика и погладила его по щеке. – Сарафанное радио уже заработало?
– К сожалению, да. И теперь мы имеем дело с темной стороной человеческой природы. Все вдруг заговорили о том, что они «с самого начала знали, что это сделал кто-то из иностранцев».
Патрик принялся массировать брови. Все вдруг страшно запуталось. Он любил свой поселок и людей, но знал, как легко в них поселяется страх. В Бухюслене особо дорожили традициями, и эти места всегда были благодатной почвой для разрастания подозрительности и осуждения других. Порой ему казалось, что с позапрошлого века мало что изменилось. С другой стороны, такие люди, как Билл, являли собой доказательство, что всему этому есть противовес.
– Что говорит семья девочки? – спросила Эрика и выключила телевизор, так что гостиная освещалась теперь лишь светом свечей и огнем в камине.
– Они еще не знают – вернее, мы им не сообщали. Сейчас они уже наверняка услышали об этом из других источников. Но Йоста поедет и поговорит с ними прямо завтра утром и покажет им фото трусиков – посмотрим, опознают ли они их.
– Как прошел криминологический анализ у них дома?
– Мы успели осмотреть только жилой дом, когда Мелльберг вызвал нас и Турбьёрна в центр для беженцев. Эксперты-криминалисты как раз собирались осмотреть сеновал, но это пришлось отложить на потом. Или это вообще больше не понадобится…
– Что ты имеешь в виду? Неужели ты действительно веришь, что виновный – Карим?
– Не знаю, – ответил Патрик. – Слишком уж явно все подстроено. Кто звонил? Откуда этому человеку известно, что трусики хранятся дома у Карима? Мы прослушали разговор – и хотя звонивший использовал приложение, изменяющее голос, было отчетливо слышно, что человек говорит без акцента. И это тут же вызывает у меня подозрения по поводу того, каковы у него мотивы. Зачем он доносит на Карима? Но, возможно, это просто мой цинизм…
– Нет, я думаю совершенно так же, как ты.
Патрик буквально видел, как вертятся шестеренки у нее в голове.
– Карим был среди тех, кто помогал прочесывать лес в поисках девочки?
Он кивнул.
– Да, он – один их тех троих, которые ее нашли. Собственно говоря, это отличный ход, чтобы замести следы. Если мы обнаружим отпечатки подошв, ниточки или еще что-нибудь, Карим всегда может заявить, что они оказались там, когда он обнаружил тело.
– Тогда он имеет солидный криминальный стаж, раз у него все так продумано, – заметила Эрика.
– Согласен. Проблема в том, что нам ничего не известно о его происхождении, поскольку он приехал сюда в качестве беженца. Мы знаем только то, что он сообщил о себе сам – плюс то, что есть на него после его приезда в Швецию. А это равно нулю. Ничегошеньки. От разговора с ним у меня осталось благоприятное впечатление. Когда Карим понял, о чем речь, то сказал, что жена может дать ему алиби и что он понятия не имеет, каким образом трусики попали к нему в дом. Поскольку его жена и дети были так потрясены его задержанием, я отпустил Карима под обещание явиться завтра на допрос.
Эрика отпила глоток вина и стала задумчиво катать бокал в ладонях.
– Что это у тебя? – спросил Патрик, заметив яркую рекламную листовку, лежавшую среди бумаг и папок, разбросанных на журнальном столике.
Он слишком устал, чтобы дальше обсуждать дело, – ему хотелось отвлечься, прежде чем начать готовиться к завтрашнему выступлению.
– Это реклама завтрашнего вернисажа. Виола, дочь Лейфа Херманссона, выставляет свои картины. Некоторое время назад она звонила мне – сказала, что у нее, вероятно, найдется для меня что-то интересненькое, и попросила прийти.
– Интересно, – проговорил Патрик, откладывая листовку.
Картины – дело хорошее, однако искусство – это не для него. Он предпочитал фотографии – особенно черно-белые. Больше всего ему нравилась черно-белая афиша концерта Брюса Спрингстина на стадионе «Уэмбли» во время его турне в поддержку альбома «Рожденный в США». Вот тут есть на чем остановиться глазу. Это настоящее искусство.
Эрика положила ладонь на колено Патрику и поднялась.
– Я пошла ложиться. Ты придешь или будешь дальше сидеть? – Она собрала в кучу все, что лежало на столе, и запихнула под мышку.
– Ложись, дорогая, а мне надо поработать еще пару часов. Завтра в восемь утра у меня пресс-конференция.
– Круто! – сухо сказала Эрика и послала ему воздушный поцелуй.
Боковым зрением Патрик отметил, что его телефон засветился. Ранее он поставил его на беззвучный режим, но, увидев на дисплее «Йоста Флюгаре», потянулся за ним.
Йоста говорил быстро и возмущенно, и Патрик почувствовал, как сердце у него падает куда-то вниз.
Билл стукнул кулаком по рулю, когда они отъехали от участка в его машине. Карим молча сидел рядом и смотрел в одну точку. Сумрки окрасили небо в лилово-красные цвета, но он видел лишь тьму, которую создал сам. Все произошедшее сегодня показало, что нельзя убежать от собственной вины – Бог знает, что он сделал, и карает его за это.
Сколько жизней на его совести, Карим и сам не знал, – все, кого он назвал, бесследно исчезли, и никто не знал, что с ними случилось. Может быть, они живы – а может быть, и нет. Точно известно только то, что их жены и дети плакали, пока не заснули от изнеможения.
Карим спас себя и собственную шкуру – за счет других. Как он предполагал жить с этим дальше? Он затерялся в мыслях бежать, построить новую жизнь далеко от этих мест. Но старая жизнь, старые грехи преследовали его.
– It’s scandal, but don’t you worry, I will sort out for you, okay?[48]
Голос Билла грохотал от кипевших внутри чувств, и Карим был благодарен, что кто-то в него верит, что кто-то на его стороне. Но он не заслужил этого – и слова Билла не проникли в его душу. Единственное, что звучало у него в ушах, – многократно повторенная фраза на арабском языке: «Дай нам правду!»
По полу бегали тараканы, облепляли пятна крови, оставшиеся от тех, кто сидел в этой камере до него. Он дал тем, кто его допрашивал, все, чего они хотели. Пожертвовал другими ради себя.
Когда шведский полицейский сказал, что он должен последовать в участок, Кариму даже не пришло в голову возражать. Ведь он виновен. Виновен перед Богом. На его руках кровь. Он не заслужил своей новой родины. Он недостоин Амины, Хассана и Самии. Этого уже ничто не изменит. Даже удивительно, как он мог так долго обманывать самого себя…
Когда Билл высадил его у дома, Амина стояла снаружи, ожидая его. Ее темные глаза были полны страха – как в то утро в Дамаске, когда его уволокла полиция. Смотреть ей в глаза Карим не мог – прошел мимо нее и лег в постель.
Отвернувшись спиной к двери, он смотрел в стену. Пару часов спустя услышал, как Амина разделась и легла рядом. Она нежно положила руку ему на спину. Карим не стал возражать, но продолжал делать вид, что спит.
Он понимал, что ему не удастся ее обмануть. Он ощущал, как ее тело содрогается от рыданий – и слышал, как она шепотом молится по-арабски.
* * *
Рита вышла ему навстречу в холл, когда Мелльберг захлопнул за собой входную дверь.
– Тсс! Лео заснул на диване, а Юханна пошла вниз укладывать Лизу. Что случилось?
Мелльберг почувствовал запах чили кон карне[49], и на мгновение его гнев рассеялся, уступив место голоду. Потом он вспомнил о только что пережитом унижении, и ярость вспыхнула с новой силой.
– Мои трижды проклятые коллеги вонзили мне нож в спину! – воскликнул он и скинул ботинки на коврике у двери. Поймав взгляд Риты, нагнулся, поднял их и поставил на полку для обуви слева от двери.
– Проходи и рассказывай, что стряслось, – сказала Рита, направляясь в кухню. – У меня еда на плите, не хочу, чтобы подгорела.
Ворча, Бертиль последовал за ней и плюхнулся на один из стульев. Втянул ноздрями воздух – запах стоял восхитительный.
– Рассказывай, – проговорила Рита. – Но потише, чтобы не разбудить Лео. – Она погрозила ему большой деревянной ложкой, которой помешивала чили.
– Сперва мне надо что-нибудь съесть, я возмущен до глубины души. Ни разу за всю карьеру меня так не предавали. Да, разве что в Гётеборге в восемьдесят шестом году, когда мой тогдашний начальник…
Рита подняла ладонь.
– Чили будет готово через десять минут, пойди пока поцелуй Лео – он так сладко спит на диване, – а потом поговорим за ужином.
Послушавшись ее, Мелльберг пошел в гостиную. Ему не надо было отдельного приглашения, чтобы пообниматься с мальчиком, которому он стал дедушкой. Бертиль присутствовал при рождении Лео, и с тех пор у них сложились совершенно особые отношения. При виде спящего на диване мальчика пульс у него успокоился. Лео – лучшее, что у него есть в жизни. Ну, пожалуй, он делит первое место с Ритой. С другой стороны, ей тоже повезло. Не каждой выпадает счастье видеть рядом с собой такого заслуженного мужчину. Порой ему даже казалось, что она не до конца осознает и ценит этот факт. Но это придет с годами. Он – тот лакомый кусочек, который со временем становится только лучше.
Лео зашевелился во сне, и Мелльберг слегка подвинул его, чтобы сесть рядом. После отпуска мальчуган был очень загорелый, а волосы выгорели и стали светлее. Бертиль нежно убрал прядь волос, упавшую ему на лицо. Ребенок был и вправду прекрасен. У Мелльберга в голове не укладывалось, что они не кровные родственники. Но, как известно, с кем поведешься…
Рита негромко окликнула его из кухни, сказав, что еда готова, и Мелльберг осторожно поднялся. Лео вздрогнул, но не проснулся. На цыпочках Бертиль пробрался в кухню и уселся на тот же стул, с которого только что встал. Рита в последний раз попробовала жаркое и достала из шкафа две глубокие тарелки.
– Юханна поднимется к нам, как только Лиза заснет, мы можем начать без нее. А где Паула?
– Паула? – фыркнул Мелльберг. – Вот именно. Сейчас ты все узнаешь.
Он рассказал об анонимном звонке – как он принял профессиональное и продуманное полицейское решение выяснить все единолично, как ему пришла в голову светлая мысль использовать ветеринарную справку Эрнста, чтобы проникнуть в дом, как он обнаружил за унитазом детские трусики, как ожидал бурных оваций за прекрасную работу. И как шокировала его постыдная реакция коллег. Он перевел дух и посмотрел на Риту, чтобы принять ее сочувствие и большую тарелку чили, которую она начала накладывать ему.
Но Рита молчала, и выражение ее глаз ему не понравилось. И тут она взяла тарелку и перевернула ее вверх дном, вылив чили обратно в кастрюлю.
Пять минут спустя Мелльберг стоял на улице перед домом. Что-то вылетело с их балкона на втором этаже и с глухим звуком приземлилось на тротуар. Спортивная сумка. Судя по звуку, в ней не содержалось ничего, кроме зубной щетки и пары трусов. С балкона донесся также поток ругательств на испанском языке. Теперь вдруг стало не столь важно говорить тихо, чтобы не разбудить Лео.
Тяжело вздохнув, Бертиль поднял сумку и побрел прочь. Похоже, весь мир в сговоре против него.
* * *
Нажимая на ручку входной двери, Патрик чувствовал себя уставшим до глубины души. Но войти в прихожую своего дома было все равно что упасть в теплые распахнутые объятия. За окнами веранды, выходившей на залив, вечер окрашивал небо в красные тона, а из гостиной доносилось потрескивание очага. Некоторые наверняка назвали бы их с Эрикой безумцами за то, что они топят камин теплым летними вечерами, но им казалось, что так уютнее, а когда становилось слишком жарко, они просто открывали пару окон.
В гостиной мигал телевизор, и Патрик направился прямиком туда. Если когда-либо ему остро требовалось сесть рядом с Эрикой и прижаться к ней, то именно в такой вечер, как сегодня.
Увидев его, она просияла, и Патрик кинулся на диван рядом с ней.
– Такой вечер? – спросила Эрика, и у него хватило сил только на то, чтобы кивнуть.
Телефон надрывался весь вечер. Аннике звонили СМИ, «обеспокоенные граждане» и откровенные сумасшедшие. Все хотели знать одно и то же – правда ли, что они арестовали одного из обитателей центра для беженцев по подозрению в убийстве девочки? Особенно наседали вечерние газеты, поэтому на восемь утра Хедстрём назначил пресс-конференцию. Спать оставалось не так уж много, а ему еще нужно подготовиться, тщательно продумав каждое слово. Конечно, существовала альтернатива – бросить под танки Мелльберга, – но они в участке своих не сдавали. Так уж повелось.
– Рассказывай, – проговорила Эрика, положив свою светловолосую голову ему на плечо.
Она протянула ему бокал красного вина, но он отрицательно покачал головой. Завтра ему нужна максимально свежая голова.
Патрик рассказал ей все. Без прикрас.
– Ты шутишь! – выпалила Эрика – Что вы намерены делать теперь? Как будете выкручиваться?
– Никогда мне еще не было так стыдно, как когда я сегодня вошел в камеру. Карим изодрал себе руки ногтями. Взгляд у него был совершенно пустой.
– Тебе-то нечего стыдиться, – проговорила Эрика и погладила его по щеке. – Сарафанное радио уже заработало?
– К сожалению, да. И теперь мы имеем дело с темной стороной человеческой природы. Все вдруг заговорили о том, что они «с самого начала знали, что это сделал кто-то из иностранцев».
Патрик принялся массировать брови. Все вдруг страшно запуталось. Он любил свой поселок и людей, но знал, как легко в них поселяется страх. В Бухюслене особо дорожили традициями, и эти места всегда были благодатной почвой для разрастания подозрительности и осуждения других. Порой ему казалось, что с позапрошлого века мало что изменилось. С другой стороны, такие люди, как Билл, являли собой доказательство, что всему этому есть противовес.
– Что говорит семья девочки? – спросила Эрика и выключила телевизор, так что гостиная освещалась теперь лишь светом свечей и огнем в камине.
– Они еще не знают – вернее, мы им не сообщали. Сейчас они уже наверняка услышали об этом из других источников. Но Йоста поедет и поговорит с ними прямо завтра утром и покажет им фото трусиков – посмотрим, опознают ли они их.
– Как прошел криминологический анализ у них дома?
– Мы успели осмотреть только жилой дом, когда Мелльберг вызвал нас и Турбьёрна в центр для беженцев. Эксперты-криминалисты как раз собирались осмотреть сеновал, но это пришлось отложить на потом. Или это вообще больше не понадобится…
– Что ты имеешь в виду? Неужели ты действительно веришь, что виновный – Карим?
– Не знаю, – ответил Патрик. – Слишком уж явно все подстроено. Кто звонил? Откуда этому человеку известно, что трусики хранятся дома у Карима? Мы прослушали разговор – и хотя звонивший использовал приложение, изменяющее голос, было отчетливо слышно, что человек говорит без акцента. И это тут же вызывает у меня подозрения по поводу того, каковы у него мотивы. Зачем он доносит на Карима? Но, возможно, это просто мой цинизм…
– Нет, я думаю совершенно так же, как ты.
Патрик буквально видел, как вертятся шестеренки у нее в голове.
– Карим был среди тех, кто помогал прочесывать лес в поисках девочки?
Он кивнул.
– Да, он – один их тех троих, которые ее нашли. Собственно говоря, это отличный ход, чтобы замести следы. Если мы обнаружим отпечатки подошв, ниточки или еще что-нибудь, Карим всегда может заявить, что они оказались там, когда он обнаружил тело.
– Тогда он имеет солидный криминальный стаж, раз у него все так продумано, – заметила Эрика.
– Согласен. Проблема в том, что нам ничего не известно о его происхождении, поскольку он приехал сюда в качестве беженца. Мы знаем только то, что он сообщил о себе сам – плюс то, что есть на него после его приезда в Швецию. А это равно нулю. Ничегошеньки. От разговора с ним у меня осталось благоприятное впечатление. Когда Карим понял, о чем речь, то сказал, что жена может дать ему алиби и что он понятия не имеет, каким образом трусики попали к нему в дом. Поскольку его жена и дети были так потрясены его задержанием, я отпустил Карима под обещание явиться завтра на допрос.
Эрика отпила глоток вина и стала задумчиво катать бокал в ладонях.
– Что это у тебя? – спросил Патрик, заметив яркую рекламную листовку, лежавшую среди бумаг и папок, разбросанных на журнальном столике.
Он слишком устал, чтобы дальше обсуждать дело, – ему хотелось отвлечься, прежде чем начать готовиться к завтрашнему выступлению.
– Это реклама завтрашнего вернисажа. Виола, дочь Лейфа Херманссона, выставляет свои картины. Некоторое время назад она звонила мне – сказала, что у нее, вероятно, найдется для меня что-то интересненькое, и попросила прийти.
– Интересно, – проговорил Патрик, откладывая листовку.
Картины – дело хорошее, однако искусство – это не для него. Он предпочитал фотографии – особенно черно-белые. Больше всего ему нравилась черно-белая афиша концерта Брюса Спрингстина на стадионе «Уэмбли» во время его турне в поддержку альбома «Рожденный в США». Вот тут есть на чем остановиться глазу. Это настоящее искусство.
Эрика положила ладонь на колено Патрику и поднялась.
– Я пошла ложиться. Ты придешь или будешь дальше сидеть? – Она собрала в кучу все, что лежало на столе, и запихнула под мышку.
– Ложись, дорогая, а мне надо поработать еще пару часов. Завтра в восемь утра у меня пресс-конференция.
– Круто! – сухо сказала Эрика и послала ему воздушный поцелуй.
Боковым зрением Патрик отметил, что его телефон засветился. Ранее он поставил его на беззвучный режим, но, увидев на дисплее «Йоста Флюгаре», потянулся за ним.
Йоста говорил быстро и возмущенно, и Патрик почувствовал, как сердце у него падает куда-то вниз.