Я сжала кулаки так сильно, что у меня руки заболели, а он всё говорил, да ещё и таким голосом — абсолютно спокойным, будто весь этот ужас происходил с кем-то другим.
— Вы объяснили свой отказ тем, что я недостаточно родовит даже для приёмной дочери герцога. Вы сказали, что всегда едва терпели мои ухаживания, и делали это лишь для того, чтобы повеселить собравшихся при моём унижении дам и господ. Что таким образом, через вас, общество преподало мне урок всегда помнить, кто я, не зазнаваться и никогда больше не заглядываться на знатных дам. Собравшиеся вас не поддерживали, но представление явно доставило им удовольствие. Никто не захотел выступить открыто против меня, даже Вирские. Труд унизить и оскорбить вы взяли на себя. Вы единственная смеялись и делали это весьма натурально.
Я снова плакала. Ну и день. То обмороки, то слёзы.
— Когда расследование вышло на вас, я и хотел и не хотел верить в вашу вину, а потом понял, зачем вы приходили в мой дом. Вы ложились со мной в постель, утомляли любовной игрой, чтобы потом искать тайники с ведьмовскими книгами.
Я подняла голову, посмотрела на него.
Он будто понял, что я у него хотела и не могла решиться спросить.
— Да, не все книги ведьм попадают в огонь. Некоторые я оставляю для исследований, у меня есть на это специальное разрешение. Я обеспечиваю их сохранность, охраняю от злых рук. Я проверил потом — вы нашли, что искали. Я обнаружил в тайнике ваши следы. Ключ, — он коснулся груди, — вы всегда просили снимать, но, как оказалось, не для того, чтобы избежать холодных прикосновений металла.
— Это не я. Или я, но другая.
Что ещё я могла ему сказать? Как мне жаль? Но мне и правда до слёз его жаль. Я не понимала лишь одного — почему он вытащил меня из воды, хотя мог утопить и так отомстить и за унижение, и за предательство, и за игру, в которой сыграл незавидную роль доверчивого дурака.
Так я ему и сказала, и обычное своё «не помню, не знаю, не верю, что могла быть такой».
— Если бы я думал, что вы об этом помните, то не стал бы рассказывать. Не переживайте так, я поверил в ваше беспамятство. А сейчас я оставлю вас, отдыхайте.
Он подошёл к двери, там остановился. Повернувшись ко мне, он сказал:
— Кстати, хочу, чтобы вы знали: тайник я изменил. И если вдруг вы всё вспомните и решитесь вновь отправиться туда за добычей, то ничего не найдёте.
Я молчала. Не стала даже повторять всё то, во что он то ли верил, то ли не верил.
Он открыл дверь — и закрыл её, вновь повернулся ко мне. Он улыбался, говорил негромко, без гнева:
— И ещё, чтобы уже всё расставить по своим местам между нами. Теперь я знаю, почему вы мне отказали. Прежде я думал, это потому, что другой ваш любовник, Вилар, пожелал за мой счёт самоутвердиться. А теперь почти уверен, что у вашего отказа была другая причина — и это сестра Катарина, та помощь, которую вы привыкли оказывать ей, и те силы, которые у неё черпали для своего колдовства. Ну и конечно, главной причиной стало то, что, когда вы заполучили возможность увидеть чужие книги, я стал вам не нужен.
Он выглядел спокойным и сильным, словно всё это — в прошлом и больше его не волнует. Но я знала, как выглядит рана, которая не заживает.
— Майри могли вынудить отказаться от вас, — сказала я. — Её поведение — до невозможности глупое и непродуманное по последствиям. Она демонстративно отказала вам и тем самым показала другим возможным претендентам на руку и сердце, какое оно у неё злое. А если вы правы, и Катарина обладает колдовскими силами и отдаёт их Майри, то тем более сделанный Майри выбор — чудовищно глупый. Вы защитили бы её от Катарины. Мне кажется, вы даже смогли бы принять, что ваша любимая женщина обладает такими силами. И вы сами говорили, что Майри с вами было хорошо. Отказав вам, она потеряла больше, чем вы. А потом сотворила что-то ужасное — вообще без каких-то логичных причин. Словно её вынудили это сделать. Вы не думали, что она оказалась во власти человека, которому не смогла противостоять, и выполняла всё, что он ей говорил делать? Вдруг Майри — жертва, всего лишь инструмент, а кукловод кто-то другой.
— Вы теперь всегда будете говорить о себе в третьем лице?
Какой он упрямый!
— Я так буду говорить о ней — той Майри, которую не помню и которую не понимаю. А вы, чтобы не путать нас, называйте меня как-то иначе.
— И как же? Маймай? — Дэбрэ невесело рассмеялся. Не верил мне, это чувствовалось даже на расстоянии.
— Нет. Маймай — это кличка, подходящая только кошке или собаке. Пожалуйста, называйте меня Майей. Пусть с этой минуты я буду Майей для вас, Дамиан.
Кажется, ему не понравилось, что я назвала его по имени. Или слишком понравилось, и он захотел это скрыть за будто закаменевшим лицом и тёмным взглядом. Так или иначе, но он никак не исправил меня. Вообще ничего не сказал.
Дэбрэ вышел за дверь, и я закрыла болтливый рот руками. Мамочка дорогая, что я наделала! Он так совсем скоро поймёт, что Майри и Майя — разные люди, и снова спросит про железных птиц. А с другой стороны…
Я села прямее, глубоко вдохнула.
Да, всё не так и плохо. Теперь я могу никем больше не притворяться. Теперь я Майя — сначала для Дэбрэ, потом для Софи, а затем — как знать — и для всего мира.
Глава 30. Тайные знания
В голове иногда вспыхивало воспоминание о признании Дэбрэ: «У нас была любовная связь», но я старалась вообще не думать об этом. Села на постели, взяла в руки молитвенники и постаралась сосредоточиться на них. Дело шло плохо. Я читала и вязла в словах, иногда вообще ничего не понимала. Стихи показались мне более чем странными для мира, в котором женщин с магическими способностями объявляют ведьмами. Да и вообще — странными.
Семнадцатый стих начинался так:
Есть лишь одна Сила,
Она живет в облаках и дожде,
Во влаге земли, в корнях и бутонах,
Она гонит ветер,
Она горит в пламени наших костров.
В ней есть и мужское, и женское,
Она — Богини и Бога,
Сестры, Возлюбленной, Жены и Матери,
Защитника-Воителя-Мага, Возлюбленного Мужа, Отца…
Ну и остальное, в том же эзотерическом духе. И если я должна была из этого почерпнуть нечто полезное, то, кажется, кое-кто позабыл дать мне инструкции по переводу с вот этого странного на человеческий.
К слову, читать я могла. Как и говорить — чем пользовалась с самого начала, но вопросов: «А как это вообще возможно?» — себе не задавала, было не до того.
Над некоторыми буквами стояли галочки, точки — и одна, и две, и какие-то запятые наоборот, и я могла бы поклясться, что этот язык — не русский и не английский. Французский, возможно? Не уверена, скорей всего, какой-то другой. Как Майя Белохвостикова я его точно не изучала, но, попав сюда, перестроилась так естественно и легко, будто смена языка — стандартная опция приложения «Перейди в другой мир».
Дэбрэ узнал тело Майри — значит, физически я сюда не пришла. Только душой, которая заняла тело с такой лёгкостью, будто оно и прежде было моим. Но моё, изломанное после катастрофы, находилось, скорее всего, в маленькой душной квартирке, а здешнее моё — здоровое и красивое — с комфортом располагалось на кровати, и в любой миг при желании я могла встать и куда угодно пойти.
Как всё это возможно — уму непостижимо.
Нет, всё. Лучше об этом не думать. Не ломать мозг почём зря.
Что-то мне подсказывало, что поднятые вопросы сродни детским: «А почему небо голубое? А зачем лягушки квакают?» Лучший ответ на выбор: «Потому что», или «Вырастешь — узнаешь». А вот про визуальные эффекты преломления солнечных лучей в верхних слоях атмосферы и особенностях размножения жаб — не надо распространяться. Дети не о том спрашивают. Им всего лишь важно озвучивать всё, что они видят. Они готовы принять мир таким, какой он есть.
«Будьте как дети». Не помню, кто это сказал, но папа его слова не раз повторял, когда сталкивался с чем-то хитро вывернутым, так что сразу не разберёшься. И я собиралась сделать точно так же — принять всё происходящее так же легко, как для себя открывает мир ребёнок. Небо голубое. Лягушки не мяукают, а квакают. Я могу говорить и читать на этом языке. Это факты, а почему так: захочешь — узнаешь, но не сейчас, а потом как-нибудь.
Я попала сюда — это факт. Моя цель — здесь и остаться. Ну а способ — понять, что может мне угрожать, и устранить угрозу.
Вот и отлично. Хороший продуманный план. К выполнению приступаю.
Майри сказала Катарине, что вернётся через три дня, максимум — через семь. Она сформулировала это иначе — неважно, суть от выбора слов не менялась.
Я попала сюда, нарисовав пентаграмму так точно и правильно, как и Майри на полу в тюремной камере, использовав для этого смесь грязи и собственной крови. Кстати, порезы на руках, ближе к сгибу локтя, оставались болезненными, но затягивались хорошо.
Как известно, где вход, там и выход. Логичней всего предположить, что для обратного обмена телами мы вновь должны нарисовать одинаковую пентаграмму. Я — здесь, она — там.
Только никаких пентаграмм я рисовать не собиралась. И до того не собиралась, а сейчас даже в их сторону не посмотрю. Буду отпрыгивать от всех случайно увиденных с криками и делать такой же жест, как и все здесь — как будто отбрасываешь от себя что-то до невозможности мерзкое. Вот и весь план, что мне нужно делать — не рисовать пентаграммы и даже на них не смотреть.
Звучало всё это отлично, но смущала простота выхода из настолько сложной ситуации.
Возможно ли, что главной в процессе обмена телами была Майри, а её помощник — тот самый придирчивый клиент, забивший мой ящик электронными письмами с инструкциями, всего лишь заставлял меня сосредоточиться на рисунке, раз за разом переделывая и так идеально выполненную работу?
А вот это как-то больше походило на правду. И учитывало слова Катарины, что до начала молитвы необходимо сосредоточиться на изображении на обложке молитвенника. Как она сказала? «Соединиться мысленно с Девой-Сестрой».
Я взглянула на звезду на обложке. Пентаграмма казалась очень простой, лаконичной, без завитушек и точек. Та, которую я рисовала, выглядела раз в десять сложней.
Мог ли простой ключ открывать лёгкую дверь? А сложный — трудную, почти недоступную?
Я вернулась к семнадцатому стиху, вновь прочитала про Богиню и Бога, мужское и женское, силу, живущую в облаках и дожде… Даже если в этих словах крылась подсказка, я её не видела и не могла увидеть, ведь всё это на взгляд современного человека — дремучий бред.
Я перелистала все страницы — всё в обеих книгах оказалось одинаковым, кроме вырванного стиха. Я крутила книги и так, и этак, нюхала, гладила бумагу, трясла. Разницы не заметила, кроме недостающих страниц и небольшого шероховатого пятнышка в книге Майри на середине предыдущей от вырванной страницы. Разозлившись, я отшвырнула обе книги, лежала, глядя в белоснежный потолок с гипсовыми завитушками. Подсказка находилась от меня на расстоянии вытянутой руки, а я не знала, как её из этой чёртовой книги добыть!
Однажды я смотрела старинный детектив по Агате Кристи. Там сыщик втёр в бумагу измельчённый графит, чтобы прочитать, что было написано на вырванной из блокнота странице.
Воодушевившись, я вновь взялась за книгу Майри. С величайшей осторожностью проверила предыдущую и следующую страницы, но никаких следов нажима грифеля или пера на бумагу не обнаружила. Даже карандаш можно было не искать — ну или уголь. Я не могла ошибиться, о том, какая должна быть бумага на ощупь, я знала всё. Если и было тут что, так это когда-то бывшее мокрым, а затем высохшее пятнышко на предыдущей странице…
Чтобы увидеть глазами то, что «видели» кончики моих пальцев, я зажгла свечу и прогрела над нею подозрительный лист. Бинго! «Поздравляю, Майя, вы выиграли чёткое изображение размазанной капли чего-то на листе бумаги», — только и оставалось, что поиздеваться над собой. И правда, вот так выигрыш, прямо джек-пот.
Я прошлась по комнате, трогая безделушки, затем подошла к фонарю, висящему на стене. Я видела, как его включала Софи — всего лишь коснулась ладонью стекла, и тот загорелся.
У меня получилось не хуже.
Я принесла книгу к свету поближе, ещё раз её осмотрела, хотя могла бы воспользоваться солнечным светом, раздвинув шторы.
Пятно, возможно, молока или чего-то другого всё не давало покоя. Я рассмотрела его при свете, приблизила ещё к фонарю, и вдруг случилось чудо — белый свет проявил на странице часть пентаграммы. Сначала едва заметная серая, а затем всё более яркая, вплоть до черноты типографской краски, она появилась у меня на глазах, стала чёткой и явной.
Я прижимала страницы молитвенника Майри к фонарю и на каждой из них находила рисунки и надписи. Я не вглядывалась в них, но перевернула уже страниц десять — и на каждой из них появлялись всё новые и новые пентаграммы.
Затем я отложила в сторону книгу Майри и проверила ту, которую мне дала Катарина. Ничего подобного в ней не нашла, ни пентаграмм, ни странных надписей.
Ну что ж. Я всё же сорвала джек-пот. Оставалось понять, что теперь делать с наградой.
— Вы объяснили свой отказ тем, что я недостаточно родовит даже для приёмной дочери герцога. Вы сказали, что всегда едва терпели мои ухаживания, и делали это лишь для того, чтобы повеселить собравшихся при моём унижении дам и господ. Что таким образом, через вас, общество преподало мне урок всегда помнить, кто я, не зазнаваться и никогда больше не заглядываться на знатных дам. Собравшиеся вас не поддерживали, но представление явно доставило им удовольствие. Никто не захотел выступить открыто против меня, даже Вирские. Труд унизить и оскорбить вы взяли на себя. Вы единственная смеялись и делали это весьма натурально.
Я снова плакала. Ну и день. То обмороки, то слёзы.
— Когда расследование вышло на вас, я и хотел и не хотел верить в вашу вину, а потом понял, зачем вы приходили в мой дом. Вы ложились со мной в постель, утомляли любовной игрой, чтобы потом искать тайники с ведьмовскими книгами.
Я подняла голову, посмотрела на него.
Он будто понял, что я у него хотела и не могла решиться спросить.
— Да, не все книги ведьм попадают в огонь. Некоторые я оставляю для исследований, у меня есть на это специальное разрешение. Я обеспечиваю их сохранность, охраняю от злых рук. Я проверил потом — вы нашли, что искали. Я обнаружил в тайнике ваши следы. Ключ, — он коснулся груди, — вы всегда просили снимать, но, как оказалось, не для того, чтобы избежать холодных прикосновений металла.
— Это не я. Или я, но другая.
Что ещё я могла ему сказать? Как мне жаль? Но мне и правда до слёз его жаль. Я не понимала лишь одного — почему он вытащил меня из воды, хотя мог утопить и так отомстить и за унижение, и за предательство, и за игру, в которой сыграл незавидную роль доверчивого дурака.
Так я ему и сказала, и обычное своё «не помню, не знаю, не верю, что могла быть такой».
— Если бы я думал, что вы об этом помните, то не стал бы рассказывать. Не переживайте так, я поверил в ваше беспамятство. А сейчас я оставлю вас, отдыхайте.
Он подошёл к двери, там остановился. Повернувшись ко мне, он сказал:
— Кстати, хочу, чтобы вы знали: тайник я изменил. И если вдруг вы всё вспомните и решитесь вновь отправиться туда за добычей, то ничего не найдёте.
Я молчала. Не стала даже повторять всё то, во что он то ли верил, то ли не верил.
Он открыл дверь — и закрыл её, вновь повернулся ко мне. Он улыбался, говорил негромко, без гнева:
— И ещё, чтобы уже всё расставить по своим местам между нами. Теперь я знаю, почему вы мне отказали. Прежде я думал, это потому, что другой ваш любовник, Вилар, пожелал за мой счёт самоутвердиться. А теперь почти уверен, что у вашего отказа была другая причина — и это сестра Катарина, та помощь, которую вы привыкли оказывать ей, и те силы, которые у неё черпали для своего колдовства. Ну и конечно, главной причиной стало то, что, когда вы заполучили возможность увидеть чужие книги, я стал вам не нужен.
Он выглядел спокойным и сильным, словно всё это — в прошлом и больше его не волнует. Но я знала, как выглядит рана, которая не заживает.
— Майри могли вынудить отказаться от вас, — сказала я. — Её поведение — до невозможности глупое и непродуманное по последствиям. Она демонстративно отказала вам и тем самым показала другим возможным претендентам на руку и сердце, какое оно у неё злое. А если вы правы, и Катарина обладает колдовскими силами и отдаёт их Майри, то тем более сделанный Майри выбор — чудовищно глупый. Вы защитили бы её от Катарины. Мне кажется, вы даже смогли бы принять, что ваша любимая женщина обладает такими силами. И вы сами говорили, что Майри с вами было хорошо. Отказав вам, она потеряла больше, чем вы. А потом сотворила что-то ужасное — вообще без каких-то логичных причин. Словно её вынудили это сделать. Вы не думали, что она оказалась во власти человека, которому не смогла противостоять, и выполняла всё, что он ей говорил делать? Вдруг Майри — жертва, всего лишь инструмент, а кукловод кто-то другой.
— Вы теперь всегда будете говорить о себе в третьем лице?
Какой он упрямый!
— Я так буду говорить о ней — той Майри, которую не помню и которую не понимаю. А вы, чтобы не путать нас, называйте меня как-то иначе.
— И как же? Маймай? — Дэбрэ невесело рассмеялся. Не верил мне, это чувствовалось даже на расстоянии.
— Нет. Маймай — это кличка, подходящая только кошке или собаке. Пожалуйста, называйте меня Майей. Пусть с этой минуты я буду Майей для вас, Дамиан.
Кажется, ему не понравилось, что я назвала его по имени. Или слишком понравилось, и он захотел это скрыть за будто закаменевшим лицом и тёмным взглядом. Так или иначе, но он никак не исправил меня. Вообще ничего не сказал.
Дэбрэ вышел за дверь, и я закрыла болтливый рот руками. Мамочка дорогая, что я наделала! Он так совсем скоро поймёт, что Майри и Майя — разные люди, и снова спросит про железных птиц. А с другой стороны…
Я села прямее, глубоко вдохнула.
Да, всё не так и плохо. Теперь я могу никем больше не притворяться. Теперь я Майя — сначала для Дэбрэ, потом для Софи, а затем — как знать — и для всего мира.
Глава 30. Тайные знания
В голове иногда вспыхивало воспоминание о признании Дэбрэ: «У нас была любовная связь», но я старалась вообще не думать об этом. Села на постели, взяла в руки молитвенники и постаралась сосредоточиться на них. Дело шло плохо. Я читала и вязла в словах, иногда вообще ничего не понимала. Стихи показались мне более чем странными для мира, в котором женщин с магическими способностями объявляют ведьмами. Да и вообще — странными.
Семнадцатый стих начинался так:
Есть лишь одна Сила,
Она живет в облаках и дожде,
Во влаге земли, в корнях и бутонах,
Она гонит ветер,
Она горит в пламени наших костров.
В ней есть и мужское, и женское,
Она — Богини и Бога,
Сестры, Возлюбленной, Жены и Матери,
Защитника-Воителя-Мага, Возлюбленного Мужа, Отца…
Ну и остальное, в том же эзотерическом духе. И если я должна была из этого почерпнуть нечто полезное, то, кажется, кое-кто позабыл дать мне инструкции по переводу с вот этого странного на человеческий.
К слову, читать я могла. Как и говорить — чем пользовалась с самого начала, но вопросов: «А как это вообще возможно?» — себе не задавала, было не до того.
Над некоторыми буквами стояли галочки, точки — и одна, и две, и какие-то запятые наоборот, и я могла бы поклясться, что этот язык — не русский и не английский. Французский, возможно? Не уверена, скорей всего, какой-то другой. Как Майя Белохвостикова я его точно не изучала, но, попав сюда, перестроилась так естественно и легко, будто смена языка — стандартная опция приложения «Перейди в другой мир».
Дэбрэ узнал тело Майри — значит, физически я сюда не пришла. Только душой, которая заняла тело с такой лёгкостью, будто оно и прежде было моим. Но моё, изломанное после катастрофы, находилось, скорее всего, в маленькой душной квартирке, а здешнее моё — здоровое и красивое — с комфортом располагалось на кровати, и в любой миг при желании я могла встать и куда угодно пойти.
Как всё это возможно — уму непостижимо.
Нет, всё. Лучше об этом не думать. Не ломать мозг почём зря.
Что-то мне подсказывало, что поднятые вопросы сродни детским: «А почему небо голубое? А зачем лягушки квакают?» Лучший ответ на выбор: «Потому что», или «Вырастешь — узнаешь». А вот про визуальные эффекты преломления солнечных лучей в верхних слоях атмосферы и особенностях размножения жаб — не надо распространяться. Дети не о том спрашивают. Им всего лишь важно озвучивать всё, что они видят. Они готовы принять мир таким, какой он есть.
«Будьте как дети». Не помню, кто это сказал, но папа его слова не раз повторял, когда сталкивался с чем-то хитро вывернутым, так что сразу не разберёшься. И я собиралась сделать точно так же — принять всё происходящее так же легко, как для себя открывает мир ребёнок. Небо голубое. Лягушки не мяукают, а квакают. Я могу говорить и читать на этом языке. Это факты, а почему так: захочешь — узнаешь, но не сейчас, а потом как-нибудь.
Я попала сюда — это факт. Моя цель — здесь и остаться. Ну а способ — понять, что может мне угрожать, и устранить угрозу.
Вот и отлично. Хороший продуманный план. К выполнению приступаю.
Майри сказала Катарине, что вернётся через три дня, максимум — через семь. Она сформулировала это иначе — неважно, суть от выбора слов не менялась.
Я попала сюда, нарисовав пентаграмму так точно и правильно, как и Майри на полу в тюремной камере, использовав для этого смесь грязи и собственной крови. Кстати, порезы на руках, ближе к сгибу локтя, оставались болезненными, но затягивались хорошо.
Как известно, где вход, там и выход. Логичней всего предположить, что для обратного обмена телами мы вновь должны нарисовать одинаковую пентаграмму. Я — здесь, она — там.
Только никаких пентаграмм я рисовать не собиралась. И до того не собиралась, а сейчас даже в их сторону не посмотрю. Буду отпрыгивать от всех случайно увиденных с криками и делать такой же жест, как и все здесь — как будто отбрасываешь от себя что-то до невозможности мерзкое. Вот и весь план, что мне нужно делать — не рисовать пентаграммы и даже на них не смотреть.
Звучало всё это отлично, но смущала простота выхода из настолько сложной ситуации.
Возможно ли, что главной в процессе обмена телами была Майри, а её помощник — тот самый придирчивый клиент, забивший мой ящик электронными письмами с инструкциями, всего лишь заставлял меня сосредоточиться на рисунке, раз за разом переделывая и так идеально выполненную работу?
А вот это как-то больше походило на правду. И учитывало слова Катарины, что до начала молитвы необходимо сосредоточиться на изображении на обложке молитвенника. Как она сказала? «Соединиться мысленно с Девой-Сестрой».
Я взглянула на звезду на обложке. Пентаграмма казалась очень простой, лаконичной, без завитушек и точек. Та, которую я рисовала, выглядела раз в десять сложней.
Мог ли простой ключ открывать лёгкую дверь? А сложный — трудную, почти недоступную?
Я вернулась к семнадцатому стиху, вновь прочитала про Богиню и Бога, мужское и женское, силу, живущую в облаках и дожде… Даже если в этих словах крылась подсказка, я её не видела и не могла увидеть, ведь всё это на взгляд современного человека — дремучий бред.
Я перелистала все страницы — всё в обеих книгах оказалось одинаковым, кроме вырванного стиха. Я крутила книги и так, и этак, нюхала, гладила бумагу, трясла. Разницы не заметила, кроме недостающих страниц и небольшого шероховатого пятнышка в книге Майри на середине предыдущей от вырванной страницы. Разозлившись, я отшвырнула обе книги, лежала, глядя в белоснежный потолок с гипсовыми завитушками. Подсказка находилась от меня на расстоянии вытянутой руки, а я не знала, как её из этой чёртовой книги добыть!
Однажды я смотрела старинный детектив по Агате Кристи. Там сыщик втёр в бумагу измельчённый графит, чтобы прочитать, что было написано на вырванной из блокнота странице.
Воодушевившись, я вновь взялась за книгу Майри. С величайшей осторожностью проверила предыдущую и следующую страницы, но никаких следов нажима грифеля или пера на бумагу не обнаружила. Даже карандаш можно было не искать — ну или уголь. Я не могла ошибиться, о том, какая должна быть бумага на ощупь, я знала всё. Если и было тут что, так это когда-то бывшее мокрым, а затем высохшее пятнышко на предыдущей странице…
Чтобы увидеть глазами то, что «видели» кончики моих пальцев, я зажгла свечу и прогрела над нею подозрительный лист. Бинго! «Поздравляю, Майя, вы выиграли чёткое изображение размазанной капли чего-то на листе бумаги», — только и оставалось, что поиздеваться над собой. И правда, вот так выигрыш, прямо джек-пот.
Я прошлась по комнате, трогая безделушки, затем подошла к фонарю, висящему на стене. Я видела, как его включала Софи — всего лишь коснулась ладонью стекла, и тот загорелся.
У меня получилось не хуже.
Я принесла книгу к свету поближе, ещё раз её осмотрела, хотя могла бы воспользоваться солнечным светом, раздвинув шторы.
Пятно, возможно, молока или чего-то другого всё не давало покоя. Я рассмотрела его при свете, приблизила ещё к фонарю, и вдруг случилось чудо — белый свет проявил на странице часть пентаграммы. Сначала едва заметная серая, а затем всё более яркая, вплоть до черноты типографской краски, она появилась у меня на глазах, стала чёткой и явной.
Я прижимала страницы молитвенника Майри к фонарю и на каждой из них находила рисунки и надписи. Я не вглядывалась в них, но перевернула уже страниц десять — и на каждой из них появлялись всё новые и новые пентаграммы.
Затем я отложила в сторону книгу Майри и проверила ту, которую мне дала Катарина. Ничего подобного в ней не нашла, ни пентаграмм, ни странных надписей.
Ну что ж. Я всё же сорвала джек-пот. Оставалось понять, что теперь делать с наградой.