— Я умный.

— Угу…

Пока я препираюсь со Сквозей, Арен утаскивает с блюда первый сырник, пробует. Выражение его лица становится сперва удивлённым, затем блаженным, он смакует сырник словно таящую на языке карамельку, а затем хищным. Арен перекладывает к себе на тарелку сразу два сырника. Ольза не отстаёт.

Если не успею — обижу экономку.

Покосившись на гостей, я решительно раскладываю сырники на две тарелки. Два беру себе, а остальные откладываю на пусту. тарелку из расчёта на Ирвина, он ведь сказал, что обожает их.

Арен разочарованно вздыхает, поняв, что больше ему не перепадёт, а вот Ольза легко ухватывает с его тарелки.

Ирвин появляется через пару минут. Я к этому моменту доедаю свою порцию:

— Сырники и правда божественные!

— Сеньора Флайсти?! — Ирвин смотрит на пустое блюдо с таким видом, будто вот-вот расплачется. Невооружённым глазом видно, что он шутит, но всё равно, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.

— Ирвин, взгляни.

Я демонстрирую один из отложенных нежно-золотистых сырников. Ирвин идёт ко мне, как зачарованный, преданно заглядывает в глаза. Я предвкушающе улыбаюсь. Про то, что мы в столовой не одни, я благополучно забываю, снимаю сырник с вилки и, удерживая пальцами, обмакиваю в розетку с брусничным вареньем. Ирвин легко принимает правила игры и берёт еду с рук, слизывает упавшие на ладонь капельки варенья, целует.

Второй сырни я обмакиваю в мёд. Интересно, Ирвину как больше нравится? Спрашивать не буду, попробую угадать. Я краем глаза замечаю, что экономка уходит, и почему-то лицо у неё пылает ярким малиновым.

— Сестрёнка, пойдём, мы тут лишние. Сейчас у них сырники кончатся, и они друг за друга примутся.

— Ага…

— Бесстыжие, — вздыхает над головой Сквозя, — но птенцов хочется.

В себя мы с Ирвином приходим нескоро. Если честно, я даже всерьёз задумываюсь, не подмешала ли нам добрая тётя экономка каких-нибудь чудо-травок, уж больно сильно по мозгам приложило.

Но, может быть, это и есть любовь? Не знаю… Страсть есть, мне хорошо, Ирвин выглядит довольным и удовлетворённым, а значит, не стоит заниматься самокопанием и портить душевный ландшафт. Я целую Ирвина в нос и отстраняюсь:

— Там жрец ждёт.

— Подождёт.

Качнув головой, я поднимаюсь и выхожу в гостиную.

— А-апчихи!

Ну почему?!

Я наивно надеялась, что прибывший из столицы жрец будет отличаться от остальных, но первое, что он сделал в доме — зачем-то устроил дымовую завесу. Из курительницы клубами выходит ароматный дым, и хотя запах мне нравится, но всё равно щекочет и раздражается.

Жрец водит над дымом ладонями. Он выглядит как благообразный дедушка, несмотря на солидный возраст сохранивший крепость тела и ясность ума. Чёрный с серебряным шитьём балахон резко контрастирует с длинной бородой, заплетённой в косу. Глаза не видно за густыми разросшимися бровями.

— Добрый день, — здороваюсь я. — Простите, что заставила ждать.

Дед поворачивает голову в мою сторону:

— Помогать мой долг, дитя. Мне сказали, ты ищешь отречения?

— Да.

— Могу я узнать, кого из богов ты собралась покинуть?

Это имеет значение?

— Нексин Всеблагую.

— Вот как… Понимаю, дитя. Позволь мне взглянуть? — не дожидаясь согласия, он проводит в воздухе рукой, и на миг вокруг меня вспыхивает золотистое сияние, словно за моей спиной взошло солнце. Золото припорошено знакомым чёрным налётом, который появился, когда я стала частью Круга. Это аура, да? Выглядит потрясающе.

Жрец проводит ладонью по подбородку, опускает руку. Под пальцы попадает кончик заплетённой в косу бороды, и он принимается его теребить. Складывается впечатление, что жрецу не нравится то, что он увидел. Не любит ведьм? Нет, вряд ли, ведь Ирвин знает, кто я, не стал бы приглашать того, с кем возникнут проблемы.

— Что-то не так?

— Люди склонны винить богов по поводу и без, дитя. В старых хрониках сохранились записи о шумных праздниках в храмах Нексин. Богине дарили танцы, смех, пока четыре сотни лет назад с Юга не пришёл Серый проповедник. От имени богини он учил умеренности, уважению к ближним, гармонии. Но вопреки своим же словам о взаимной ответственности, он создал первые серые общины. Я не могу представить, что Всеблагая богиня одобряет то, что творят её последователи.

Я склоняю голову к плечу.

Послушать, конечно, интересно. Почему бы и нет? Но история есть история, к чему её вспоминать именно сейчас? Мне всё меньше нравится, в какое направление сворачивает разговор.


— Возможно. Однако богиня не остановила серых, прикрывающихся её именем. Для этого может быть тысяча сто пудовых причин, но результат один, имя богини прочно связано с серыми.

Честно говоря, я начинаю злиться, а вот жрец безмятежно улыбается.

— Дитя, вы знаете, что среди последователей Нексин есть не только серые? Остались люди, которые помнят старые традиции.

— Какое это имеет значение? — скрещиваю я руки на груди.

— Приверженцы старых традиций официально не признают серых и наоборот.

И что?

Услышав шаги, я поворачиваю голову. В гостиную входит тётя. Она же лежать должна, отдыхать! Судя по недовольно-разгневанному выражению лица целительницы, на руку которой тётя опирается при ходьбе, и упрямо-целеустремлённому выражению самой тёти, пациентка своевольничает.

Я поднимаюсь навстречу, весьма неудачно попадаю прямо в дымную завесу, продуваемую сквозняком из окна.

— А-апчихи-и! — чёрт! — А-ачих!

— Лей, твоя мама тоже чихала от благовоний. Знаешь, так звонко-звонко, — тётя кивает жрецу и с трудом садится. — Простите, что перебила.

Коснувшись серого подала, она неловко пожимает плечами, словно вдруг стесняется своего облика.

— Я только рад, что ты к нам присоединилась, дитя. Я рассказывал Лейсан, что почитатели богини разделились, и хотя в их обрядах и традициях можно найти много общего, это разные обряды. Я вижу в глубинах вашей ауры “детское” благословение. Впервые, дитя, в храм тебя отнесла твоя мама, и она благословила тебя, согласно старым традициям. Уверен, в храме праздновали твоё рождение.

Я не Лейсан.

— Это правда, Лей. Мы придерживались старых традиций, но… В тот год не стало твоих родителей, я старалась не показывать тебе, но я очень тяжело переживала уход сестры. Я ведь сколько себя помню, всегда рядом со мной была она. Потом я тяжело болела, и ко мне начала ходить жена Бирона. Она просто помогала, ничего не требуя взамен, и, прости, Лей, я сама не заметила, как увязла. Рядом с ними было не страшно, не так больно, и…

— Тётя, ты не виновата, — повторяю я. — Всё будет хорошо. Давай купим тебе новые платья, косметичку. Какая помада тебе нравится больше, красная, розовая или бежеватая? Пока есть только три оттенка, но их можно смешивать.

— Сеньоре пойдёт насыщенный розовый тон, — улыбается жрец. И, пожалуй, он прав.

— Извините, — хмыкаю я.

Жрец улыбается шире:

— Серый след на ваших аурах не делает вас частью общины и собственностью жрецов, поскольку ни одна из вас, как я вижу, не получала благословения в традиции общины.

Но…

— Подождите!

— Да, дитя?

— В храме жрец проверил мою ауру.

— Верно, — жрец кивает. — Он увидел, что вы часть серой общины. К сожалению, он не стал или не захотел вникать. Вы пригласили меня, чтобы порвать связи с серыми. Верно?

— Даю

Жрец отпускает кончик бороды, вольготно откидывается на спинку дивана:

— Я, безусловно, очищу ваши ауры от въевшегося за эти годы налёта. Но я прошу вас подумать, действительно ли вы хотите содрать данное вам родителями благословение Всеблагой, которое вас уже ни к чему не обязывает?

Глава 41

Мы с тётей переглядываемся.

Жрец, став заметно серьёзнее, продолжает пояснять:

— Благословение даёт ауре защиту. Не надо думать, что благословение убережёт от всего на свете, это не так, но смею утверждать, что всё же остаться полностью “голой” опаснее.

— Да? — перебиваю я. — Если благословение останется, значит, я буду в воле жрецов Нексин, но только теперь не серых, а тех, которые держатся за старые традиции.

Будь я настоящей Лейсан, я бы захотела оставить дар родителей, сентиментальность бы победила, но настоящая Лейсан давно ушла. Надеюсь, у неё всё благополучно… Я же выбираю независимость. Если я и приму чьё-то благословение, то это будет моё осознанное решение как с Кругом. Что касается весьма сомнительной защиты, то я подыщу в Системе аналог.

— Ты не совсем, Лей, — останавливает меня тётя. — Старые традиции говорят, что человек должен быть счастлив, и только он сам знает, что ему для счастья надо. Не пойми неправильно, я не отговариваю тебя, я прошу тщательно подумать. Тебя ведь вступление в Круг не смущает, верно?

— Нет, потому что я не вступила в Круг, я осталась топтаться на пороге, у меня сейчас два равных имени, тётя.

— Дитя, на какой срок ты готова отказаться от магии? — хмыкает жрец.

— Что, простите?

Жрец смотрит на меня с лёгкой снисходительностью, но почему-то необидно.