Глава 27




Мое вечернее появление на плацу произвело фурор не только в кадетском корпусе, но и во всем городе.

Каждому нижнему чину разрешались свидания с родными и знакомыми на пропускном пункте корпуса в свободное время. Естественно, информация обо мне вечером вырвалась за пределы корпуса и подобно цепной реакции разлетелась по городу. Даже утренний выпуск газеты «Губернские ведомости» вышел с заголовком: «Известный поэт и кандидат физико-математических наук вольноопределяющийся Олег Туманов назначен командиром учебной роты в кадетском училище», и описывалось, с какой радостью солдаты встретили это назначение и как они задорно пели на плацу песню «Взвейтесь, соколы, орлами».

С утра статские чиновники высокого ранга звонили по телефону директору корпуса генерал-лейтенанту Медведеву и генерал-губернатору Степного края генералу Надарову с выражением удовлетворения по поводу моего назначения командиром роты.

Изумлению высоких должностных лиц не было предела. Генерал Надаров срочно приехал в корпус, благо ехать в корпус на пролетке было не более четверти часа.

По приезде в корпус генералов стало известно о дезертирстве одного рядового из роты учебного обеспечения. Происшествие на происшествии.

До проведения официального расследования, то есть написания докладных записок всеми участниками происшествия, я был вызван в кабинет директора корпуса на «правеж».

– Милостивый государь, – гремел генерал Надаров, – как могло так получиться, что весь город только и обсуждает новость о том, что вы назначены командиром учебной роты в кадетском корпусе? На каком основании вы командовали ротой перед ужином? Кто вас научил строевым манипуляциям с подразделениями? Откуда у вас офицерская выправка?

– Ваше высокопревосходительство! – я даже прищелкнул каблуками. В солдатских юфтевых сапогах это звучало тихо, но получалось щегольски. – Я не могу ответить ни на один ваш вопрос, так как не знаю ответа. Роту на ужин я повел по просьбе старшего унтер-офицера Каланчова, который занемог. Откуда у меня офицерская выправка и умение командовать подразделениями, я не знаю. Мне кажется, что они всегда были у меня. В течение последних суток я никуда не отлучался из казармы и не контактировал ни с кем из моих знакомых в городе. Разрешите высказать просьбу его превосходительству генерал-лейтенанту Медведеву.

– Высказывайте, – разрешил мне генерал Надаров.

– Ваше превосходительство, – сказал я, – прошу перевести старшего унтер-офицера Каланчова на нестроевую должность, благо он имеет предрасположение к канцелярской работе.

– Ваше высокопревосходительство, – сказал генерал Медведев генералу Надарову, – ну вот что мне с ним делать?

Генерал Надаров, заложив руки за спину, сердито выхаживал по кабинету.

– Какие дисциплинарные права имеет командир роты? – спросил он меня.

– Командир роты имеет право, – отчеканил я, – воспрещать отлучку из казармы или со двора сроком до одного месяца, назначать не в очередь на службу и на работы до восьми нарядов, подвергать простому аресту до пяти суток, строгому аресту до пяти суток и усиленному аресту до двух суток.

– Вот, посмотрите на него, ваше превосходительство, – сказал генерал Надаров генералу Медведеву. – Вот спросите его что-нибудь по военному делу.

– Ваше высокопревосходительство, – сказал генерал Медведев, – мне кажется, что он знает всю теорию. Давайте проверим его в деле. В гимнастическом зале проверим его навыки фехтования саблей и в нашем маленьком тире проверим, как он стреляет из нагана. И всего-то нужно спуститься в цокольный этаж.

– А давайте посмотрим, Александр Ардалионович, – сказал генерал Надаров и пошел к выходу из кабинета. Адъютант генерала Надарова сделал приглашающий жест и мне.

В спортивном зале к нам подошел офицер в спортивной одежде. Генерал Медведев приказал принести две шашки и проверить меня на умение вести бой при помощи холодного оружия.

Рубку шашкой мы изучали в училище, а фехтованием на саблях я занимался в кружке фехтования. И, обратите внимание, спортивная сабля – это не боевой клинок шашки.

Мы надели защитные нагрудники и встали друг против друга с шашками в руках. По команде мы отсалютовали и бросились в атаку. В течение трех минут я поразил капитана.

– Еще раз, – сказал генерал Медведев.

Второй раз пришлось труднее биться с капитаном. Он понял свою ошибку и пытался атаковать меня размашистыми ударами, которые было трудно отбивать, получая практическую контузию в руку. Наконец я нашел слабо защищенное место и сделал укол.

Пожав друг другу руки, мы разошлись в стороны. Нелегкое это дело сабельный бой.

Пошли в тир. Это глухой с одной стороны коридор длиной примерно пятьдесят метров. Освещение дневное через окна под потолком. Заведующий тиром ефрейтор установил стойку с пятью грудными мишенями с кругами.

– У вас револьвер с собой? – спросил генерал Надаров у своего адъютанта.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – сказал капитан и достал револьвер из портфеля. А что, время мирное, не обязательно везде ходить с огнестрельным оружием, достаточно и холодного.

– Нуте-с, – сказал генерал Надаров, – покажите свое умение.

Я взял револьвер, открыл защелку и высыпал в ладонь все семь патронов. Взведя курок, я приложил револьвер к уху и стал тихонько нажимать на спуск. Раздался щелчок и курок встал на место. Все понятно. Спуск сравнительно мягкий. Револьвер офицерский, самовзвод. Самовзводом стрелять на результат труднее, но нужно показать класс.

Я всегда любил стрелять из револьвера, но то был спортивный револьвер ТОЗ-49 Тульского оружейного завода, точность необыкновенная, и у меня в кабинете всегда висели мишени с пробоинами. Это так действовало на моих будущих соперников, что я заранее выигрывал соревнования психологически. А здесь боевой револьвер и хрен его знает, как он пристрелян.

Внимательно рассмотрев прицельную прорезь, я с трудом рассмотрел маленький кружок, обозначающий, что револьвер пристрелян под ноль, то есть в центр мишени. Уже лучше.

Зарядив револьвер, я встал в стойку правым боком вперед, ноги на ширине плеч. Не глядя на мишень, я несколько раз согнул и разогнул в локте руку с наганом. Наган смотрел точно в цель. Значит, стойка у меня правильная.

Тщательно прицелившись, я выпустил семь пуль в цель. Ефрейтор принес мишень, и я остался доволен результатом. Три десятки и четыре девятки ближе к центру. Шестьдесят шесть очков. Я даже не ожидал от себя такого. Просто попался отличный револьвер.

– Вот, посмотрите на него, – сказал генерал Надаров, и генералы двинулись к выходу. Я шел за ними.

В приемной директора корпуса уже дожидался подполковник Скульдицкий из жандармского управления. Жандармы осуществляли оперативное обеспечение воинских частей.


Скульдицкий что-то докладывал генералам, потом из приемной вызвали меня.

– Расскажите, что произошло вечером в казарме, – приказал мне генерал Надаров. На его столе я увидел финский нож, который мы изъяли у Кочергина.

Понятно, старший унтер-офицер Каланчов доложил все и с подробностями. Значит, мне тоже не нужно ничего скрывать, разве что про жандармов нужно опустить.

Я рассказал все подробно, как оно все происходило, сделав упор на уголовные признаки Кочергина.

– Понятно, – сказал генерал Надаров, отослав меня из кабинета.

Я сидел один в приемной и думал о том, что с моей кандидатской степенью я получу статский чин губернского секретаря и буду его благородием в ранге подпоручика с петличками с одним просветом и двумя звездочками, буду работать в какой-нибудь конторе или заниматься преподаванием истории, физики, математики. И не будет у меня никаких особенных забот целых семь лет, а потом начнется Великая война и меня призовут в армию рядовым необученным солдатом, и «никто не узнает, где могилка твоя».





Глава 28




Генералы совещались долго. Два раза куда-то бегал адъютант генерала Надарова. Потом один из солдат моей роты принес поднос с пятью стаканами чая. Один стакан чая с печеньем он оставил мне, а четыре стакана занес в генеральский кабинет.

Перед тем, как зайти в кабинет, солдат шепнул мне:

– Адъютант два раза бегал в мастерскую с заказом на шитье офицерских погон. Ребята говорят, что это для вас.

Я сидел и пил чай, когда из кабинета выглянул адъютант, посмотрел на меня и снова закрыл дверь.

Минут через пять из кабинета вышел адъютант и пригласил меня в кабинет.

– Нет, вы посмотрите на него, – сказал с возмущением генерал Надаров. – Мы тут решаем, то ли его под суд отдавать, то ли наградить его чем-нибудь, а он сидит в приемной и чаи распивает, которые для генералов приготовили. А ведь если бы вас солдаты не уважали, они бы вам чай с печеньем не принесли. И они же, наверное, сказали вам, что вас ожидает? Да или нет?

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – выдохнул я.

– Вот вы посмотрите на него, – указал на меня рукой генерал Надаров, – ничего не помнит, а сдал экзамены за полный курс гимназии и полный курс университета. На саблях дерется, как гусар. Из револьвера стреляет, как бретер. С ходу читает топографические карты и рассчитывает марши конных подразделений. Специалист по воинскому строю. Постоянная офицерская выправка. От имени его императорского величества приказываю вольноопределяющегося Туманова переименовать в зауряд-прапорщики, а приказом директора кадетского корпуса генерал-лейтенанта Медведева зауряд-прапорщик Туманов назначен исполняющим обязанности командира роты учебного обеспечения и приват-преподавателем кадетского корпуса. От имени его императорского величества за отражение атаки террористов-социал-демократов и захват преступников зауряд-прапорщик Туманов награждается медалью «За храбрость» третьей степени на георгиевской ленте с бантом. Поздравляю вас, – и генерал пожал мне руку. – Смените ему погоны.

Все присутствующие пожали мне руки, а адъютант и подполковник Скульдицкий помогли заменить мне погоны.

Интересно получается. Погоны зауряд-прапорщика до июня 1907 года представляли собой обыкновенный офицерский погон со звездочкой прапорщика и фельдфебельской лычкой над ней.

До этого в 1906 году для унтер-офицеров сверхсрочной службы было введено звание подпрапорщик. Ранее это звание присваивалось только выпускникам юнкерских и военных училищ до присвоения им офицерских званий.

С июня 1907 года на пятиугольный погон офицерского образца нашивался продольный обер-офицерский галун и в первой трети погона прикреплялась офицерская звездочка против прибора. То есть на золотом галуне серебряная звездочка, на серебряном галуне – золотая. Это стало погоном зауряд-прапорщика на офицерской должности – высшим унтер-офицерским званием для военнослужащих сверхсрочной службы.

По казачьим канонам, зауряд-прапорщика у них быть не могло, так как после чина подхорунжего следовал чин хорунжего, то есть корнета кавалерии или подпоручика пехоты с двумя звездочками на погоне. Таким образом, у зауряд-хорунжего должно быть две звездочки, а не одна. Практически казакам помазали салом по мусалам, сказав, что для них есть чин зауряд-хорунжего, но ни одного зауряд-хорунжего так и не было, всем отличившимся присваивался чин зауряд-прапорщика с правом называться зауряд-хорунжим с одной звездочкой.

Вообще-то, это чин военного времени, когда была нехватка офицеров и в зауряд-прапорщики производились относительно подготовленные унтер-офицеры и фельдфебели. Но я не был ни унтер-офицером, ни фельдфебелем, ни сверхсрочником. Вольноопределяющийся – это солдат, который готовится к офицерскому званию и его не привлекают на хозяйственные работы. В 1907 году все еще ощущалась нехватка офицеров на строевых должностях, так как основная масса офицеров была на таких должностях, которые не предполагали участия в боевых действиях, о чем со смехом рассказывали строевые офицеры действующей армии.

Командующий армией генерал А. Куропаткин вспоминал об этом времени: «При огромной убыли в офицерах мои требования о командировании офицеров на пополнение армии были часты и настойчивы. Удовлетворение их не всегда было в силах Военного министерства. Приходилось брать офицеров из частей войск, расположенных в Европейской России, на Кавказе и в Туркестане.

При этом должная разборчивость при командировании офицеров не проявлялась. Посылали к нам в армию совершенно непригодных по болезненности алкоголиков или офицеров запаса с порочным прошлым. Часть этих офицеров уже на пути в армию заявляла себя с ненадежной стороны пьянством, буйством. Доехав до Харбина, такие ненадежные офицеры застревали там и, наконец водворенные в части по прибытию в них, ничего, кроме вреда, не приносили и были удаляемы.

Наиболее надежным элементом, конечно, были офицеры срочной службы, особенно поехавшие в армию по своему желанию. Наиболее ненадежны были офицеры запаса, а из них не те, которые оставили службу добровольно, а те, которые подлежали исключению из службы, но по нашей мягкосердечности попали в запас».

– Хорошо, что вы в солдатском звании были всего одни сутки, – сказал генерал Медведев. – Идите и переодевайтесь в офицерскую форму, благо все наше под вашей рукой находится.

Я поблагодарил офицеров и вышел. Перед уходом подполковник Скульдицкий попросил дождаться его.

Проводив генерала Надарова, подполковник Скульдицкий предложил прогуляться по территории кадетского корпуса.

– Как вы сейчас себя чувствуете? – спросил он.

– Даже и не знаю, – признался я, – столько много свалилось за последние дни, что просто не в состоянии сразу оценить все. Как будто маленького ребенка засыпали со всех сторон подарками, и он не знает, что ему больше нравится. Но я думаю, что все скоро рассосется. А Кочергин вас сильно подвел. Он социально близкий социал-демократам и еще проявится там. Поверьте мне. Я эту публику хорошо знаю. Они мстят своим хозяевам. И у меня в социал-демократической среде появится новый и опасный враг, обещавший мне не делать гадости.

Подполковник Скульдицкий мгновенно пыхнул слабозаметным румянцем и сразу потух, сказалась многолетняя выучка и выдержка.

– Меня все время удивляет ваша осведомленность во всех вопросах, которые недоступны и малоизвестны большинству населения, – сказал Скульдицкий. – Я хотел бы, чтобы вы иногда давали мне консультации по некоторым вопросам.

– Это вы так вербуете свою агентуру? – спросил я. – Я сейчас в армии, и вы прекрасно знаете отношение офицерского корпуса к корпусу жандармов. Мне тоже придется проявлять корпоративную солидарность.

И снова подполковник Скульдицкий полыхнул слегка заметным румянцем.

– Что у вас за манера обижать своих собеседников? – сказал обиженно подполковник. – Я к нему по-дружески, а он сразу выстраивает вокруг себя неприступную стену.