Нет, призрака миссис Гринвич она не видала, а уж коли увидала бы, так не сидела бы тут, потому что окочурилась бы от ужаса. Хозяйка и при жизни наводила на нее страху, а после смерти и подавно. Про чашку и шали она не знает, нет, не спрашивайте, она девушка честная и ничего такого себе не позволила бы…
Тут служанка зарыдала, размазывая слезы по щекам, и миссис Норидж пришлось замолчать. Впрочем, когда Мэри поняла, что никакого впечатления на гувернантку ее слезы не производят, она быстро успокоилась.
– И цветов я не приносила, мэм, зачем бы мне приносить цветы, глупость это, с них лепестки валятся и листья! Что я, дура – работы себе подкидывать! С них нападало, а ты убирай!
– Я знаю, вы аккуратная девушка, – заверила миссис Норидж. – Может быть, вы все-таки открывали шкаф покойной миссис Гринвич? Вы могли подумать, что вашей усопшей хозяйке было бы приятно видеть шали в том виде, в котором они хранились при ней…
Но подсказка не помогла. Мэри отчаянно замотала головой и вцепилась в табурет, словно собиралась отпрыгнуть вместе с ним.
– Ни за что бы я в ее вещи не полезла! Если хотите знать, я в ее комнату ни разочка с тех пор не заходила, и никто не заходил! Только хозяин по доброте душевной сунулся туда, да сразу и выскочил, словно его кипятком ошпарило. Не может он смотреть на Трейси.
– На Трейси? – переспросила миссис Норидж. Она помнила, что Трейси-Гилмором звали собачку миссис Гринвич, но сестра Барри ясно дала понять, что та давно издохла.
– Издохнуть-то он издох, да только на этом ему не дали успокоиться, – несколько туманно выразилась Мэри.
Дальнейшие расспросы показали, что Джудит после смерти питомца вознамерилась набить из него чучело. Ее супруг, искренне любивший веселого дружелюбного песика, пришел в ужас. «Уж он и просил, и требовал, а только хозяйка ни в какую сдаваться не хотела. Говорила, что теперь Трейси всегда будет с ней».
Трейси-Гилмора-младшего поставили на каминную полку, и с тех пор всякий, кто заходил в спальню миссис Гринвич, натыкался взглядом на его оскаленную пасть и выпученные стеклянные глаза.
– Уж так мне жалко было его, малюточку… – Служанка снова всхлипнула. – Я даже пыль с полок не могла смахнуть, вот здесь давило – жуть! – Она приложила ладонь к груди. – А хозяйка его в мордочку целовала – я хочу сказать, когда он уже чучелом стал. А живым-то брезговала. Странные дела!
Миссис Норидж тоже полагала, что набивать домашнюю собаку опилками – сущее варварство. Зато теперь ей стало ясно, отчего мистер Гринвич так неохотно заходил в спальню супруги.
– И ведь не выкинешь его! – с неожиданной ожесточенностью заявила Мэри. – Ну как рука поднимется? Закопать бы, да только хозяин сказал, что он и думать пока об этом не может. Надо было в гроб к хозяйке его положить, я считаю, но меня никто не спросил.
– Мэри, у миссис Гринвич под конец жизни проявлялись еще какие-нибудь странности?
Служанка задумалась.
– Горло драть хозяйка, положим, всегда любила. Так что это вроде как не в счет. Еще рассеянная стала сильно. Забывала, что куда положила. Бывало, мы с Бернис с ног сбивались, чтобы найти пропажу. Один раз гребень черепаховый сунула в кадку с пальмой, другой раз склянку с духами спрятала в камин – еле отыскали! Хорошо, не успели затопить, иначе плакали бы ее духи. Чем дальше, тем больше было всякого такого. То шляпку потеряет, то золотые часики. Я, честно сказать, все боялась, что она нас с Бернис вот-вот обвинит в чем-нибудь нехорошем. Я, было дело, застала однажды хозяйку в гостиной. Она прятала в пустую вазу свой браслет. Тут я не выдержала и спрашиваю: зачем же вы, миссис Гринвич, это делаете?
Мэри выпятила грудь, словно показывая, как много смелости пришлось ей набраться, чтобы задать этот вопрос.
– А что миссис Гринвич?
– Схватила меня за руку и зашептала, чтобы я говорила тише, потому что кругом одни воры! И головой крутит. Ну, думаю, неровен час – назначат меня воровкой. Слава деве Марии, до этого не дошло! Понимаете теперь? И хозяин, и Берни, и я – все мы знали, что временами на хозяйку находит. Да, немало вещичек она попрятала! Хотя, если начистоту…
Мэри прикусила язык.
– Если начистоту… – вкрадчиво повторила миссис Норидж.
Девушка покраснела.
– Мне кажется, хитрила хозяйка, – выпалила она. – Не всегда! Но случалось. Обманывала нас насчет ворья, которое ей повсюду мерещилось. Иногда ей и вправду чудилось плохое, а иногда она развлекалась.
– Вот как! Зачем же?
– Нравилось ей нас гонять! Все с ума сходят, а она сидит в углу и посмеивается.
Следующим человеком, с которым миссис Норидж пожелала встретиться, был доктор Хэддок. Однако об этом визите она ничего не сказала мистеру Гринвичу. Как и о том, что старуха Олсопп распускала по городу слухи, будто Барри Гринвич свел в могилу собственную жену.
До разговоров с гувернанткой Олсопп никогда бы не снизошла, но миссис Норидж поговорила с Энни Батли из поместья Стоуксов, малютка Энни поговорила со своей крестной, а ее крестная – с горничной миссис Олсопп, которой всего пару недель как отказали от места. Две недели – небольшой срок, и обида все еще пылала в сердце горничной ярким пламенем: она пять лет утягивала жирные телеса миссис Олсопп в корсеты, укладывала ей волосы и терпела ее придирки, а та возьми да выставь служанку, потому что та, видите ли, слишком стара. «Толстой ведьме нравится срывать зло на молоденьких!» – заявила в бешенстве горничная и рассказала еще кое-что, не догадываясь, что каждое слово будет передано гувернантке.
Миссис Олсопп говорила открыто, что Джудит отравили. А все потому, что ее распутный супруг пожелал закрутить интрижку со служанкой. Бедной Джудит даже пришлось запретить той ночевать в их доме, чтобы уберечь девицу от притязаний ее благоверного!
Теперь миссис Норидж сделалась яснее причина, заставившая Эффи Прист отправить к ней брата. Мастерица шляпных дел не могла рано или поздно не услышать от своих заказчиц, какие слухи ходят по городу.
В этом свете чашка, цветы и шали приобретали куда более зловещий смысл.
– Мистер Хэддок, простите, если мой вопрос покажется вам неуместным. Но вы уверены, что смерть Джудит Гринвич наступила в силу естественных причин?
Удивленный доктор снял очки, протер, вновь нацепил на нос и уставился на гувернантку.
– Абсолютно уверен, миссис Норидж. Я пользовал ее много лет и даже догадывался, что будет причиной смерти. И отец, и дед Джудит умерли от апоплексического удара, а она определенно пошла в ту родню. Обжорство, малоподвижность… К тому же у нее было больное сердце. После удара ее парализовало на три дня, затем она начала подниматься, но на седьмые сутки случился новый, и его она не пережила. Отчего вас это беспокоит?
– Кое-кто поговаривает, будто бы мистер Гринвич отравил свою супругу.
– В таких городках, как наш, всегда не хватает развлечений, – философски заметил доктор. – Я готов поставить на кон свою репутацию, что Барри тут ни при чем. Его не назовешь самым заботливым из мужей. Но обвинение в гибели жены – очевидная клевета. Вы, я вижу, хмуритесь?
– Я не вправе делиться подробностями, мистер Хэддок, но у меня такое чувство, будто кто-то решил довести Барри Гринвича до самоубийства. Тот, кто хорошо знал Джудит и ее привычки. Я бы заподозрила прислугу, но они с куда большим сочувствием относятся к мистеру Гринвичу, чем к его жене. Говоря начистоту, я не уверена, что они питали к ней хоть малейшую приязнь.
– Что ж, я тоже ее не питал, – сознался доктор. – Она была вздорная неумная женщина, третировавшая домашних. Впрочем, ее муж, кажется, ухитрялся сохранять независимость.
– Неплохо бы ему теперь сохранить рассудок, – пробормотала миссис Норидж.
Неторопливо спускаясь по улице, гувернантка размышляла, кто мог желать зла Барри Гринвичу.
Для начала, старуха Олсопп. Разумеется, миссис Гринвич в свое время проболталась подруге, какого мнения о той ее супруг. Ах, женщины так неосторожны! Злопамятная миссис Олсопп могла затаить обиду, и у нее была возможность подстроить все, подкупив служанку или кухарку. «Однако Гвеннет Олсопп славится чудовищной скупостью. Неужели желание отомстить оказалось сильнее?»
Нельзя сбрасывать со счета и служанок, Мэри с Бернис. Барри Гринвич мог чем-то разгневать одну из них или обеих.
И Мэри, и Бернис сердиты на покойную хозяйку. Служанка убеждена, что та годами развлекалась, заставляя их выполнять нелепые прихоти. Бернис считает, что ей недостаточно платили, взваливая на нее впятеро больше работы, чем полагалось.
В конце концов, есть еще Эффи Прист. Правда, поразмыслив, миссис Норидж вынуждена была признать, что не может изобрести ни одного разумного объяснения, зачем бы шляпной мастерице понадобилось причинять вред своему брату. Она сама отправила его к гувернантке за помощью…
Нет, Эффи ни при чем.
«Кто бы это ни был, его можно поймать за руку лишь тогда, когда он в следующий раз решится на очередной жестокий розыгрыш».
В раздумьях миссис Норидж дошла до особняка Олсоппов и замедлила шаг, увидев цветущие за оградой мальвы. Брови ее поднялись. Мальвы хороши в буколическом пейзаже, а в городе их простодушие превращается в глупость. В них нет ни нежности, ни утонченности. А эти коричнево-серые листья, похожие на полинявшие тряпки! От человека, который сажает мальвы вместо роз, можно ожидать чего угодно.
Если старуха Олсопп подкупила кого-то из служанок, как это доказать?
И что делать с призраком, который видела в зеркале кухарка? Если и призрак – проделка того, кто принес букет, этот человек сильно рисковал: Бернис могла легко раскусить его фокус.
Нет, что-то здесь не так.
Миссис Норидж снова взглянула на мальвы, дернула плечом и пошла прочь.
Дорога привела ее к реке. Сильный ветер и ползущие с севера тучи сделали свое дело: гуляющих почти не было. Лишь на причале, где в воскресный день рыбаки торговали своим уловом, седоусый Паркс в темно-синем ганзейском свитере смолил перевернутую вверх дном старую посудину. Миссис Норидж, живя одна, всегда готовила себе сама, довольствуясь самой простой едой, и свежую рыбу она покупала именно у Паркса.
При виде гувернантки рыбак приподнял кепи и поклонился.
Они обменялись приличествующими случаю соображениями о погоде, но вместо того чтобы отойти, гувернантка неожиданно спросила:
– Скажите, мистер Паркс, вы умеете плавать?
– Утонуть, пожалуй, не утону, – взвешенно ответил старик, рассматривая ее слезящимися светло-голубыми глазами. В речи его отчетливо был слышен корнуэльский акцент. – А вот чтобы плыть – это вряд ли. Бултыхаться буду, как деревяшка. Уж не задумали ли вы утопить меня?
Он хрипло расхохотался собственной шутке.
– Только если вы вздумаете продать мне несвежую рыбу.
Старик крякнул.
– Э-э, нет! Река к нам добра, рыбы вдоволь. – Он суеверно поплевал через левое плечо.
– Добра она не ко всем, – вслух подумала миссис Норидж.
– Это вы о чем? Неужто кто утоп?
– Нет-нет! Мне рассказали, как одна женщина бросила с этого моста драгоценную брошь.
– А-а, так вот почему вы спросили, умею ли я плавать! Небось хотите нанять меня, чтобы я достал вам со дна ту побрякушку?
Рыбак подмигнул, показывая, что говорит не всерьез, и гувернантка невольно улыбнулась.
– Я не совершу такой глупости, мистер Паркс.
– Вот и правильно! А то придется потом искать тех, кто поднимет со дна старого Паркса. А я стою куда меньше той цацки, что зашвырнула туда миссис… как бишь ее?..
– Гринвич.
– Она самая. Память уж не та, что прежде. И золота здесь давно уже нет, его течением снесло. Может даже, в самый океан. Марот такое любит. Она частенько балуется.
Он говорил о реке с ласковой улыбкой, как о лошади или собаке.
– Не-ет, что упало в эти волны, то пропало. Надо же такому в голову взбрести! Выбросить золотую побрякушку!
– И с драгоценными камнями, – напомнила гувернантка.
Старик пощипал белоснежные усы.
Тут служанка зарыдала, размазывая слезы по щекам, и миссис Норидж пришлось замолчать. Впрочем, когда Мэри поняла, что никакого впечатления на гувернантку ее слезы не производят, она быстро успокоилась.
– И цветов я не приносила, мэм, зачем бы мне приносить цветы, глупость это, с них лепестки валятся и листья! Что я, дура – работы себе подкидывать! С них нападало, а ты убирай!
– Я знаю, вы аккуратная девушка, – заверила миссис Норидж. – Может быть, вы все-таки открывали шкаф покойной миссис Гринвич? Вы могли подумать, что вашей усопшей хозяйке было бы приятно видеть шали в том виде, в котором они хранились при ней…
Но подсказка не помогла. Мэри отчаянно замотала головой и вцепилась в табурет, словно собиралась отпрыгнуть вместе с ним.
– Ни за что бы я в ее вещи не полезла! Если хотите знать, я в ее комнату ни разочка с тех пор не заходила, и никто не заходил! Только хозяин по доброте душевной сунулся туда, да сразу и выскочил, словно его кипятком ошпарило. Не может он смотреть на Трейси.
– На Трейси? – переспросила миссис Норидж. Она помнила, что Трейси-Гилмором звали собачку миссис Гринвич, но сестра Барри ясно дала понять, что та давно издохла.
– Издохнуть-то он издох, да только на этом ему не дали успокоиться, – несколько туманно выразилась Мэри.
Дальнейшие расспросы показали, что Джудит после смерти питомца вознамерилась набить из него чучело. Ее супруг, искренне любивший веселого дружелюбного песика, пришел в ужас. «Уж он и просил, и требовал, а только хозяйка ни в какую сдаваться не хотела. Говорила, что теперь Трейси всегда будет с ней».
Трейси-Гилмора-младшего поставили на каминную полку, и с тех пор всякий, кто заходил в спальню миссис Гринвич, натыкался взглядом на его оскаленную пасть и выпученные стеклянные глаза.
– Уж так мне жалко было его, малюточку… – Служанка снова всхлипнула. – Я даже пыль с полок не могла смахнуть, вот здесь давило – жуть! – Она приложила ладонь к груди. – А хозяйка его в мордочку целовала – я хочу сказать, когда он уже чучелом стал. А живым-то брезговала. Странные дела!
Миссис Норидж тоже полагала, что набивать домашнюю собаку опилками – сущее варварство. Зато теперь ей стало ясно, отчего мистер Гринвич так неохотно заходил в спальню супруги.
– И ведь не выкинешь его! – с неожиданной ожесточенностью заявила Мэри. – Ну как рука поднимется? Закопать бы, да только хозяин сказал, что он и думать пока об этом не может. Надо было в гроб к хозяйке его положить, я считаю, но меня никто не спросил.
– Мэри, у миссис Гринвич под конец жизни проявлялись еще какие-нибудь странности?
Служанка задумалась.
– Горло драть хозяйка, положим, всегда любила. Так что это вроде как не в счет. Еще рассеянная стала сильно. Забывала, что куда положила. Бывало, мы с Бернис с ног сбивались, чтобы найти пропажу. Один раз гребень черепаховый сунула в кадку с пальмой, другой раз склянку с духами спрятала в камин – еле отыскали! Хорошо, не успели затопить, иначе плакали бы ее духи. Чем дальше, тем больше было всякого такого. То шляпку потеряет, то золотые часики. Я, честно сказать, все боялась, что она нас с Бернис вот-вот обвинит в чем-нибудь нехорошем. Я, было дело, застала однажды хозяйку в гостиной. Она прятала в пустую вазу свой браслет. Тут я не выдержала и спрашиваю: зачем же вы, миссис Гринвич, это делаете?
Мэри выпятила грудь, словно показывая, как много смелости пришлось ей набраться, чтобы задать этот вопрос.
– А что миссис Гринвич?
– Схватила меня за руку и зашептала, чтобы я говорила тише, потому что кругом одни воры! И головой крутит. Ну, думаю, неровен час – назначат меня воровкой. Слава деве Марии, до этого не дошло! Понимаете теперь? И хозяин, и Берни, и я – все мы знали, что временами на хозяйку находит. Да, немало вещичек она попрятала! Хотя, если начистоту…
Мэри прикусила язык.
– Если начистоту… – вкрадчиво повторила миссис Норидж.
Девушка покраснела.
– Мне кажется, хитрила хозяйка, – выпалила она. – Не всегда! Но случалось. Обманывала нас насчет ворья, которое ей повсюду мерещилось. Иногда ей и вправду чудилось плохое, а иногда она развлекалась.
– Вот как! Зачем же?
– Нравилось ей нас гонять! Все с ума сходят, а она сидит в углу и посмеивается.
Следующим человеком, с которым миссис Норидж пожелала встретиться, был доктор Хэддок. Однако об этом визите она ничего не сказала мистеру Гринвичу. Как и о том, что старуха Олсопп распускала по городу слухи, будто Барри Гринвич свел в могилу собственную жену.
До разговоров с гувернанткой Олсопп никогда бы не снизошла, но миссис Норидж поговорила с Энни Батли из поместья Стоуксов, малютка Энни поговорила со своей крестной, а ее крестная – с горничной миссис Олсопп, которой всего пару недель как отказали от места. Две недели – небольшой срок, и обида все еще пылала в сердце горничной ярким пламенем: она пять лет утягивала жирные телеса миссис Олсопп в корсеты, укладывала ей волосы и терпела ее придирки, а та возьми да выставь служанку, потому что та, видите ли, слишком стара. «Толстой ведьме нравится срывать зло на молоденьких!» – заявила в бешенстве горничная и рассказала еще кое-что, не догадываясь, что каждое слово будет передано гувернантке.
Миссис Олсопп говорила открыто, что Джудит отравили. А все потому, что ее распутный супруг пожелал закрутить интрижку со служанкой. Бедной Джудит даже пришлось запретить той ночевать в их доме, чтобы уберечь девицу от притязаний ее благоверного!
Теперь миссис Норидж сделалась яснее причина, заставившая Эффи Прист отправить к ней брата. Мастерица шляпных дел не могла рано или поздно не услышать от своих заказчиц, какие слухи ходят по городу.
В этом свете чашка, цветы и шали приобретали куда более зловещий смысл.
– Мистер Хэддок, простите, если мой вопрос покажется вам неуместным. Но вы уверены, что смерть Джудит Гринвич наступила в силу естественных причин?
Удивленный доктор снял очки, протер, вновь нацепил на нос и уставился на гувернантку.
– Абсолютно уверен, миссис Норидж. Я пользовал ее много лет и даже догадывался, что будет причиной смерти. И отец, и дед Джудит умерли от апоплексического удара, а она определенно пошла в ту родню. Обжорство, малоподвижность… К тому же у нее было больное сердце. После удара ее парализовало на три дня, затем она начала подниматься, но на седьмые сутки случился новый, и его она не пережила. Отчего вас это беспокоит?
– Кое-кто поговаривает, будто бы мистер Гринвич отравил свою супругу.
– В таких городках, как наш, всегда не хватает развлечений, – философски заметил доктор. – Я готов поставить на кон свою репутацию, что Барри тут ни при чем. Его не назовешь самым заботливым из мужей. Но обвинение в гибели жены – очевидная клевета. Вы, я вижу, хмуритесь?
– Я не вправе делиться подробностями, мистер Хэддок, но у меня такое чувство, будто кто-то решил довести Барри Гринвича до самоубийства. Тот, кто хорошо знал Джудит и ее привычки. Я бы заподозрила прислугу, но они с куда большим сочувствием относятся к мистеру Гринвичу, чем к его жене. Говоря начистоту, я не уверена, что они питали к ней хоть малейшую приязнь.
– Что ж, я тоже ее не питал, – сознался доктор. – Она была вздорная неумная женщина, третировавшая домашних. Впрочем, ее муж, кажется, ухитрялся сохранять независимость.
– Неплохо бы ему теперь сохранить рассудок, – пробормотала миссис Норидж.
Неторопливо спускаясь по улице, гувернантка размышляла, кто мог желать зла Барри Гринвичу.
Для начала, старуха Олсопп. Разумеется, миссис Гринвич в свое время проболталась подруге, какого мнения о той ее супруг. Ах, женщины так неосторожны! Злопамятная миссис Олсопп могла затаить обиду, и у нее была возможность подстроить все, подкупив служанку или кухарку. «Однако Гвеннет Олсопп славится чудовищной скупостью. Неужели желание отомстить оказалось сильнее?»
Нельзя сбрасывать со счета и служанок, Мэри с Бернис. Барри Гринвич мог чем-то разгневать одну из них или обеих.
И Мэри, и Бернис сердиты на покойную хозяйку. Служанка убеждена, что та годами развлекалась, заставляя их выполнять нелепые прихоти. Бернис считает, что ей недостаточно платили, взваливая на нее впятеро больше работы, чем полагалось.
В конце концов, есть еще Эффи Прист. Правда, поразмыслив, миссис Норидж вынуждена была признать, что не может изобрести ни одного разумного объяснения, зачем бы шляпной мастерице понадобилось причинять вред своему брату. Она сама отправила его к гувернантке за помощью…
Нет, Эффи ни при чем.
«Кто бы это ни был, его можно поймать за руку лишь тогда, когда он в следующий раз решится на очередной жестокий розыгрыш».
В раздумьях миссис Норидж дошла до особняка Олсоппов и замедлила шаг, увидев цветущие за оградой мальвы. Брови ее поднялись. Мальвы хороши в буколическом пейзаже, а в городе их простодушие превращается в глупость. В них нет ни нежности, ни утонченности. А эти коричнево-серые листья, похожие на полинявшие тряпки! От человека, который сажает мальвы вместо роз, можно ожидать чего угодно.
Если старуха Олсопп подкупила кого-то из служанок, как это доказать?
И что делать с призраком, который видела в зеркале кухарка? Если и призрак – проделка того, кто принес букет, этот человек сильно рисковал: Бернис могла легко раскусить его фокус.
Нет, что-то здесь не так.
Миссис Норидж снова взглянула на мальвы, дернула плечом и пошла прочь.
Дорога привела ее к реке. Сильный ветер и ползущие с севера тучи сделали свое дело: гуляющих почти не было. Лишь на причале, где в воскресный день рыбаки торговали своим уловом, седоусый Паркс в темно-синем ганзейском свитере смолил перевернутую вверх дном старую посудину. Миссис Норидж, живя одна, всегда готовила себе сама, довольствуясь самой простой едой, и свежую рыбу она покупала именно у Паркса.
При виде гувернантки рыбак приподнял кепи и поклонился.
Они обменялись приличествующими случаю соображениями о погоде, но вместо того чтобы отойти, гувернантка неожиданно спросила:
– Скажите, мистер Паркс, вы умеете плавать?
– Утонуть, пожалуй, не утону, – взвешенно ответил старик, рассматривая ее слезящимися светло-голубыми глазами. В речи его отчетливо был слышен корнуэльский акцент. – А вот чтобы плыть – это вряд ли. Бултыхаться буду, как деревяшка. Уж не задумали ли вы утопить меня?
Он хрипло расхохотался собственной шутке.
– Только если вы вздумаете продать мне несвежую рыбу.
Старик крякнул.
– Э-э, нет! Река к нам добра, рыбы вдоволь. – Он суеверно поплевал через левое плечо.
– Добра она не ко всем, – вслух подумала миссис Норидж.
– Это вы о чем? Неужто кто утоп?
– Нет-нет! Мне рассказали, как одна женщина бросила с этого моста драгоценную брошь.
– А-а, так вот почему вы спросили, умею ли я плавать! Небось хотите нанять меня, чтобы я достал вам со дна ту побрякушку?
Рыбак подмигнул, показывая, что говорит не всерьез, и гувернантка невольно улыбнулась.
– Я не совершу такой глупости, мистер Паркс.
– Вот и правильно! А то придется потом искать тех, кто поднимет со дна старого Паркса. А я стою куда меньше той цацки, что зашвырнула туда миссис… как бишь ее?..
– Гринвич.
– Она самая. Память уж не та, что прежде. И золота здесь давно уже нет, его течением снесло. Может даже, в самый океан. Марот такое любит. Она частенько балуется.
Он говорил о реке с ласковой улыбкой, как о лошади или собаке.
– Не-ет, что упало в эти волны, то пропало. Надо же такому в голову взбрести! Выбросить золотую побрякушку!
– И с драгоценными камнями, – напомнила гувернантка.
Старик пощипал белоснежные усы.