Единственное, что в этом мужчине сохранило прежнюю мощь, — это голос. Болезни и ампутация обеих ног, вызванная тем, что он пренебрегал своим диабетом, отняли у него физическую силу. Но голос его оставался таким же властным и принуждал жену подчиняться не менее эффективно, чем когда-то его кулаки. Воспоминания о побоях, сломанных ребрах и ноющих синяках были так живы, что уже один его голос вызывал страх и опасения, что в следующий раз она может не пережить трепку.
Хельга выпрямилась, глубоко вздохнула и крикнула в ответ:
— Иду!
Быстрыми шагами она поднялась вверх по лестнице. Эйнар не любил ждать — этого он всегда терпеть не мог, — однако теперь она не понимала, к чему такая спешка. Ему все равно нечем было заниматься целыми днями, кроме как ругать все — от погоды до правительства.
— У меня протечка, — сказал он, едва его супруга поднялась на второй этаж.
Фру Перссон не ответила. Закатав рукава блузки, она подошла к нему, чтобы оценить масштабы катастрофы. Она знала, что муж наслаждается ситуацией. Теперь он держит ее в плену не силой, а своей потребностью в уходе и заботе — заботе, которая, скорее, предназначалась их детям. Тем детям, что так и не родились, тем, кого их отец выбил из нее своими побоями. Лишь один из них выжил, но бывали минуты, когда Хельга думала, что лучше бы и этот ребенок вышел из нее с потоком крови, льющимся между ног. С другой стороны, она не знала, что бы она делала, если бы не Юнас. Он был для нее единственным светом в окошке.
Эйнар был прав. Калоприемник протек, и к тому же весьма основательно. Половина рубашки больного стала мокрой и липкой.
— Почему ты сразу не пришла? — заворчал он. — Разве ты не слышала, что я тебя зову? Какие у тебя такие важные дела?!
Он сурово смотрел на жену своими водянистыми глазами.
— Я была в туалете. Пришла, как только смогла, — ответила та, расстегивая на нем рубашку. Затем она осторожно потянула за рукава, чтобы раздеть супруга, не перепачкав его еще больше.
— Мне холодно, — пожаловался тот.
— Сейчас дам тебе новую рубашку. Только нужно тебя сначала обмыть, — проговорила Хельга так терпеливо, как только могла.
— Я заработаю себе воспаление легких.
— Сейчас я быстренько все сделаю. Ты даже не успеешь простудиться.
— Вот как, ты теперь у нас специалист в области медицины? Ты думаешь, что ты понимаешь лучше врачей?
Хозяйка молчала. Муж пытался вывести ее из равновесия. Для полного удовольствия ему нужно было довести ее до слез, чтобы она умоляла его прекратить ссору. Тогда он успокаивался, испытывая удовлетворение, которое читалось у него в глазах. Но сегодня фру Перссон не собиралась дарить ему такую радость. В последнее время ей по большей части удавалось избежать такого развития событий. Похоже, за долгие годы все слезы уже выплаканы.
Хельга пошла и принесла тазик, стоявший в ванной рядом со спальней. К этому моменту она знала наизусть, что надлежит делать. Заполнить тазик мыльной водой, намочить тряпку, обмыть перепачканное тело больного, надеть на него новую рубашку. Женщина подозревала, что он сам старается сделать так, чтобы мешочек, прикрепленный к стоме, протек. Этот вопрос она обсуждала с его врачом, и тот сказал, что мешочек просто не может протекать так часто. Однако протечки продолжались. А она продолжала убирать.
— Вода слишком холодная! — Эйнар вздрогнул, когда тряпка прикоснулась к его животу.
— Сейчас подолью горячей. — Хельга поднялась, снова пошла в ванну и там поставила тазик под кран и пустила горячую воду. Затем она вернулась в спальню.
— Ай! Кипяток! Ты что, хочешь обжечь меня, старая стерва?!
Эйнар заорал так громко, что его супруга вздрогнула, но опять промолчала. Она снова взяла тазик, понесла его в ванную, добавила холодной воды и, убедившись, что вода чуть теплее температуры тела, пошла с тазиком обратно. На этот раз Перссон ничего не сказал, когда тряпка коснулась его кожи.
— Когда придет Юнас? — спросил он, глядя, как жена выжимает тряпку, а вода в тазу становится коричневатой.
— Не знаю. Он работает, — ответила женщина. — Сейчас он у Андерссонов. У них там корова должна отелиться, но теленок лежит неправильно.
— Пошли его ко мне, когда появится, — проговорил Эйнар и закрыл глаза.
— Хорошо, — тихо проговорила Хельга, снова прополаскивая тряпку.
* * *
Йоста издалека увидел их в больничном коридоре. Они почти бегом направлялись к нему, и полицейскому пришлось бороться с инстинктивным желанием пуститься бежать в противоположную сторону. Он догадывался, что все написано у него на лице, — и был прав. Едва взглянув на него, Хелена схватила руку Маркуса и опустилась на пол. Ее крик эхом отдался в коридоре, и все прочие звуки угасли.
Рикки стоял, замерев на месте. С белым как полотно лицом он так и остался стоять позади матери, в то время как его отец устремился вперед. Сглотнув, Флюгаре шагнул им навстречу. Маркус прошел мимо него, глядя перед собой невидящими глазами, словно не понял, не увидел на лице полицейского того, что увидела его жена. Он продолжал идти по коридору, кажется, без всякой цели.
Йоста не пытался остановить его. Вместо этого он подошел к фру Хальберг и осторожно поднял ее на ноги, а затем обнял. Такое вовсе не входило в его привычки. Лишь двух человек он подпускал к себе близко — жену и девочку, которая некоторое время жила у них в детстве и которая теперь, по странной прихоти судьбы, снова вошла в его жизнь. Поэтому ему было непривычно стоять в больничном коридоре и обнимать женщину, которую он знал совсем недолго. Но с тех пор, как пропала Виктория, Хелена звонила ему каждый день — то с надеждой, то с отчаянием, то сердитая, то убитая горем, и все спрашивала, нет ли вестей о ее дочери. Он же мог лишь задать ей новые вопросы и еще усилить ее тревогу. А теперь он должен окончательно загасить луч надежды. Обнять ее и позволить ей плакать, уткнувшись ему в грудь, — что он еще мог для нее сделать?
Флюгаре посмотрел на Рикки через голову Хелены и встретился с ним глазами. Необыкновенный мальчик. Он оказался тем хребтом, на котором держалась вся семья в течение нескольких месяцев. Но сейчас, когда он стоял перед Йостой, с бледным лицом и пустыми глазами, то снова казался совсем юным, каким и был. И полицейский понимал, что Рикки навсегда утратил детскую веру в то, что все все-таки образуется и кончится хорошо.
— Мы можем ее увидеть? — спросил юноша не своим голосом. Йоста почувствовал, как Хелена замерла. Высвободившись из его объятий, она вытерла слезы и сопли рукавом куртки и устремила на него умоляющий взгляд.
Флюгаре смотрел в одну точку где-то позади этих двоих. Как сказать матери и брату, что им не надо видеть Викторию? И почему не надо…
* * *
Весь кабинет был завален бумагами. Переписанные записи, клейкие бумажки, статьи, копии фотографий… Все это производило впечатление полного хаоса, однако Эрика любила работать таким образом. Когда она трудилась над очередной книгой, ей хотелось собрать вокруг себя всю информацию, все мысли по поводу дела, которое она описывала.
Впрочем, в этот раз Фальк, кажется, взялась за непосильную задачу. У нее набралось множество материалов и сведений о предыстории преступления Лайлы, но все они происходили из вторичных источников. Насколько хорошими получаются ее книги, насколько ей удается описать дело об убийстве и ответить на все вопросы — все это напрямую зависело от того, удалось ли ей получить сведения из первых рук. До сих пор у писательницы это всегда получалось. Иногда люди, имеющие отношение к делу, соглашались сразу. Некоторые даже слишком охотно шли на контакт, чтобы привлечь к себе внимание СМИ, побыть немного на виду. Но иногда процесс шел не быстро, и женщине приходилось искать подход к главным действующим лицам, объяснять, зачем ей понадобилось ворошить прошлое, почему она хотела рассказать их историю. Однако в конце концов ей всегда все удавалось. До нынешнего момента. С Лайлой дело совершенно застопорилось. Во время свиданий Эрика изо всех сил пыталась убедить ее впервые рассказать о том, что произошло, но все было напрасно. Заключенная охотно беседовала с ней, но только не об этом.
В расстроенных чувствах писательница положила ноги на стол и задумалась. Может быть, позвонить Анне? Та часто подбрасывала ей новые идеи, помогала взглянуть на ситуацию под иным углом зрения. Хотя сейчас младшая сестра не такая, как прежде. В последние годы ей так много довелось пережить — и ее злоключениям, кажется, нет конца. Правда, кое-что из неприятностей она сама вызвала на свою голову, однако Эрика не могла осуждать Анну. Она-то прекрасно понимала, почему все получилось так, а не иначе. Вопрос лишь в том, сможет ли Дан это понять — и простить. В душе Фальк могла признаться самой себе, что сильно в этом сомневается. С Даном она была знакома всю жизнь, в подростковые годы они даже встречались — и она как никто знала, каким он может быть упрямым. Однако упрямство и гордость, его главные качества, в данном случае ударят только по нему самому. И в результате несчастны будут все: Анна, Дан, дети, да и сама Эрика. Ей так хотелось, чтобы сестре выпало хоть немного счастья в жизни — после того кошмара, который она пережила с отцом своих детей Лукасом.
Как несправедливо, что их судьбы сложились так по-разному, подумалось писательнице. У нее самой — прочный и счастливый брак, трое здоровых детей и писательская карьера, идущая на подъем. Анне же жизнь посылает одно испытание за другим, и Эрика понятия не имеет, как ей помочь. Такую роль она всегда исполняла по отношению к сестре: защищала, поддерживала, заботилась о ней… А Анна всегда была бесшабашной и вовсю радовалась жизни. Но теперь все это куда-то подевалось, и осталась только пустая унылая скорлупа. Старшей так не хватало прежней Анны…
«Позвоню ей сегодня вечером», — решила Фальк, после чего достала пачку статей и стала перелистывать их. В доме царила блаженная тишина, и Эрика была счастлива, что ее профессия позволяет ей сидеть и работать дома. У нее никогда не возникало желания иметь сослуживцев и отправляться по утрам в офис. В компании с самой собой ей было вполне комфортно.
А самое нелепое — ей уже хотелось поскорее идти забирать близнецов и Майю из садика. Как это возможно, как вмещаются в родительской душе такие противоречивые чувства? Эти постоянные американские горки со взлетами и падениями выматывали ее. То сжимаешь кулаки в карманах, то в следующую секунду хочется зацеловать малышей. И Эрика знала, что и Патрик испытывает нечто похожее.
Размышления о муже и детях невольно навели ее на мысли о Лайле. Непостижимо! Как можно перейти ту тонкую, но четкую границу допустимого? Разве не вся суть человека — это умение обуздывать свои примитивнейшие инстинкты, поступая правильно, социально приемлемо? Следовать тем законам и правилам человеческого бытия, которые делают возможным существование общества?
Эрика продолжила перелистывать бумаги. Это правда — то, что она сказала сегодня Лайле. Она никогда не сделала бы своим детям больно. Даже в самые тяжелые минуты, когда после рождения Майи у нее началась послеродовая депрессия или в том состоянии полного хаоса, когда родились близнецы, ни во время бессонных ночей, ни в припадках ярости, которые иногда, кажется, продолжались часами, ни тогда, когда дети повторяли «Нет!» так часто, как дышали — ни разу она не была близка к тому, чтобы так поступить. Хотя в пачке бумаг, лежавшей у нее на коленях, в фотографиях у нее на столе, в ее заметках хранились доказательства того, что эту границу можно преступить.
Она знала, что жители Фьельбаки называют дом, изображенный на фотографии, «Домом ужасов». Не слишком оригинальное название, но очень подходящее. После трагедии никто не захотел купить его, так что он пустовал и потихоньку разрушался. Эрика потянулась за старой фотографией здания, чтобы посмотреть, как он выглядел тогда. Ничто не указывало на то, что происходило за его фасадом. Он выглядел как самый обычный дом, белый с серыми углами, одиноко стоящий на холме в окружении немногочисленных деревьев. Фальк задумалась, как он выглядит сегодня, что от него осталось…
Внезапно женщина выпрямилась на своем рабочем стуле, положив фотографию на стол. Почему она до сих пор не съездила туда? Ведь она всегда имеет обыкновение посещать место преступления. При работе над всеми предыдущими книгами писательница всегда начинала с этого, и только в этот раз — нет. Что-то удерживало ее от этого. Даже нельзя сказать, чтобы она приняла осознанное решение не ехать туда — просто не поехала, и все.
Но это подождет до завтра. Сейчас уже пора ехать забирать домой маленьких дикарей. При мысли об этом в животе Эрики все сжалось от нежности и усталости.
* * *
Корова мужественно боролась за жизнь. Ветеринар Юнас Перссон взмок от пота после многочасовых попыток повернуть еще не рожденного теленка. Большое животное сопротивлялось, не понимая, что люди пытаются ему помочь.
— Белла — наша самая лучшая корова, — сказала Бритта Андерссон. Вместе с мужем Отто они вели хозяйство на хуторе, расположенном в двух-трех километрах от владений Юнаса и Марты. У них было маленькое, но вполне конкурентоспособное сельскохозяйственное предприятие, где главным источником доходов являлись коровы. Бритта была человеком предприимчивым, и то, что ей удавалось выручить от поставок молока в компанию «Арла»,[2] дополнялось доходами от маленького магазинчика по продаже домашних сыров. Теперь же она стояла рядом с коровой, встревоженная и озабоченная.
— Да, Белла хороша, — проговорил Отто и растерянно почесал в затылке. Это был четвертый теленок у коровы, и три предыдущих раза все прошло отлично. Однако этот отпрыск лежал поперек и отказывался выходить, а Белла на глазах теряла силы.
Юнас вытер пот со лба и приготовился сделать еще одну попытку повернуть детеныша, чтобы тот скорее оказался на соломе, мокрый и неуклюжий. Сдаваться нельзя, иначе и корова, и теленок погибнут. Мужчина успокаивающе погладил Беллу по мягкой шерсти. Она дышала коротким поверхностным дыханием, выкатив глаза.
— Ну-ну, старушка, давай посмотрим, не удастся ли нам достать твоего теленочка, — сказал Перссон, снова натягивая длинные полиэтиленовые перчатки. Медленно, но решительно он ввел руку в узкий канал и продвигался по нему, пока не нащупал теленка. Ему нужно было крепко ухватиться за одну ногу, чтобы повернуть детеныша в правильное положение, однако сделать это необходимо было нежно, ничего ему не сломав.
— Я нащупал копытце, — произнес ветеринар и заметил уголком глаза, как Андерссоны вытянули шеи, чтобы лучше видеть происходящее. — Спокойно, старушка, спокойно!
Говоря тихим и спокойным голосом, он потянул. Ничего не произошло. Перссон потянул сильнее, но сдвинуть теленка с места не мог.
— Ну как, поворачивается? — спросил Отто. Он так сильно чесал затылок, что у его гостя мелькнула мысль, что он продерет себе плешь.
— Пока нет, — сквозь зубы ответил Юнас. Пот лил с него ручьями, и один волосок из светлой челки попал ему в глаза, так что приходилось все время мигать. Но сейчас он думал только о том, как достать теленка. Дыхание Беллы становилось все более поверхностным, и она опустила голову на солому, словно готова была сдаться.
— Боюсь что-нибудь сломать, — проговорил Перссон и потянул изо всех сил. И тут… Он потянул еще, затаив дыхание и надеясь избежать звука ломающихся костей, а затем вдруг почувствовал, как теленок высвободился из того положения, в котором застрял. Еще несколько осторожных рывков — и вот детеныш уже лежит на полу, потрепанный, но живой. Бритта кинулась к нему и начала вытирать его соломой. Решительными, но осторожными движениями она терла и массировала его тельце, и он на глазах становился все более активным и бойким.
А вот Белла так и осталась лежать на боку. Она никак не отреагировала на то, что теленок вышел — на это маленькое живое существо, росшее в ней девять месяцев. Юнас обошел вокруг и убрал несколько соломинок, оказавшихся возле ее уха.
— Все позади. Ты умница, старушка, — сказал он своей рогатой пациентке.
Затем ветеринар погладил корову по мягкой черной шкуре, продолжая разговаривать с ней, как он делал все время, пока она телилась. Поначалу она не реагировала, но потом с трудом подняла голову и посмотрела на теленка.
— У тебя родилась замечательная маленькая доченька. Посмотри, Белла, — сказал Юнас, продолжая гладить ее. Он почувствовал, как его пульс выравнивается. Телка выживет, и ее мамаша наверняка тоже. Поднявшись, Перссон наконец смахнул с глаза противный волос и кивнул Андерссонам:
— Похоже, отличная телочка.
— Спасибо тебе, Юнас! — вымолвила Бритта, подходя поближе и обнимая его.
Отто смущенно протянул свою большую ладонь.
— Спасибо, спасибо, отлично сработано, — сказал он, тряся руку гостя.
— Я всего лишь делаю свое дело, — ответил тот, но при этом улыбнулся во весь рот. Он не любил безвыходных ситуаций — ни в работе, ни в частной жизни.
Довольный тем, что все закончилось благополучно, ветеринар достал из кармана мобильный телефон. Несколько мгновений он стоял неподвижно, уставившись на дисплей, а потом кинулся к машине.
* * *
Хельга выпрямилась, глубоко вздохнула и крикнула в ответ:
— Иду!
Быстрыми шагами она поднялась вверх по лестнице. Эйнар не любил ждать — этого он всегда терпеть не мог, — однако теперь она не понимала, к чему такая спешка. Ему все равно нечем было заниматься целыми днями, кроме как ругать все — от погоды до правительства.
— У меня протечка, — сказал он, едва его супруга поднялась на второй этаж.
Фру Перссон не ответила. Закатав рукава блузки, она подошла к нему, чтобы оценить масштабы катастрофы. Она знала, что муж наслаждается ситуацией. Теперь он держит ее в плену не силой, а своей потребностью в уходе и заботе — заботе, которая, скорее, предназначалась их детям. Тем детям, что так и не родились, тем, кого их отец выбил из нее своими побоями. Лишь один из них выжил, но бывали минуты, когда Хельга думала, что лучше бы и этот ребенок вышел из нее с потоком крови, льющимся между ног. С другой стороны, она не знала, что бы она делала, если бы не Юнас. Он был для нее единственным светом в окошке.
Эйнар был прав. Калоприемник протек, и к тому же весьма основательно. Половина рубашки больного стала мокрой и липкой.
— Почему ты сразу не пришла? — заворчал он. — Разве ты не слышала, что я тебя зову? Какие у тебя такие важные дела?!
Он сурово смотрел на жену своими водянистыми глазами.
— Я была в туалете. Пришла, как только смогла, — ответила та, расстегивая на нем рубашку. Затем она осторожно потянула за рукава, чтобы раздеть супруга, не перепачкав его еще больше.
— Мне холодно, — пожаловался тот.
— Сейчас дам тебе новую рубашку. Только нужно тебя сначала обмыть, — проговорила Хельга так терпеливо, как только могла.
— Я заработаю себе воспаление легких.
— Сейчас я быстренько все сделаю. Ты даже не успеешь простудиться.
— Вот как, ты теперь у нас специалист в области медицины? Ты думаешь, что ты понимаешь лучше врачей?
Хозяйка молчала. Муж пытался вывести ее из равновесия. Для полного удовольствия ему нужно было довести ее до слез, чтобы она умоляла его прекратить ссору. Тогда он успокаивался, испытывая удовлетворение, которое читалось у него в глазах. Но сегодня фру Перссон не собиралась дарить ему такую радость. В последнее время ей по большей части удавалось избежать такого развития событий. Похоже, за долгие годы все слезы уже выплаканы.
Хельга пошла и принесла тазик, стоявший в ванной рядом со спальней. К этому моменту она знала наизусть, что надлежит делать. Заполнить тазик мыльной водой, намочить тряпку, обмыть перепачканное тело больного, надеть на него новую рубашку. Женщина подозревала, что он сам старается сделать так, чтобы мешочек, прикрепленный к стоме, протек. Этот вопрос она обсуждала с его врачом, и тот сказал, что мешочек просто не может протекать так часто. Однако протечки продолжались. А она продолжала убирать.
— Вода слишком холодная! — Эйнар вздрогнул, когда тряпка прикоснулась к его животу.
— Сейчас подолью горячей. — Хельга поднялась, снова пошла в ванну и там поставила тазик под кран и пустила горячую воду. Затем она вернулась в спальню.
— Ай! Кипяток! Ты что, хочешь обжечь меня, старая стерва?!
Эйнар заорал так громко, что его супруга вздрогнула, но опять промолчала. Она снова взяла тазик, понесла его в ванную, добавила холодной воды и, убедившись, что вода чуть теплее температуры тела, пошла с тазиком обратно. На этот раз Перссон ничего не сказал, когда тряпка коснулась его кожи.
— Когда придет Юнас? — спросил он, глядя, как жена выжимает тряпку, а вода в тазу становится коричневатой.
— Не знаю. Он работает, — ответила женщина. — Сейчас он у Андерссонов. У них там корова должна отелиться, но теленок лежит неправильно.
— Пошли его ко мне, когда появится, — проговорил Эйнар и закрыл глаза.
— Хорошо, — тихо проговорила Хельга, снова прополаскивая тряпку.
* * *
Йоста издалека увидел их в больничном коридоре. Они почти бегом направлялись к нему, и полицейскому пришлось бороться с инстинктивным желанием пуститься бежать в противоположную сторону. Он догадывался, что все написано у него на лице, — и был прав. Едва взглянув на него, Хелена схватила руку Маркуса и опустилась на пол. Ее крик эхом отдался в коридоре, и все прочие звуки угасли.
Рикки стоял, замерев на месте. С белым как полотно лицом он так и остался стоять позади матери, в то время как его отец устремился вперед. Сглотнув, Флюгаре шагнул им навстречу. Маркус прошел мимо него, глядя перед собой невидящими глазами, словно не понял, не увидел на лице полицейского того, что увидела его жена. Он продолжал идти по коридору, кажется, без всякой цели.
Йоста не пытался остановить его. Вместо этого он подошел к фру Хальберг и осторожно поднял ее на ноги, а затем обнял. Такое вовсе не входило в его привычки. Лишь двух человек он подпускал к себе близко — жену и девочку, которая некоторое время жила у них в детстве и которая теперь, по странной прихоти судьбы, снова вошла в его жизнь. Поэтому ему было непривычно стоять в больничном коридоре и обнимать женщину, которую он знал совсем недолго. Но с тех пор, как пропала Виктория, Хелена звонила ему каждый день — то с надеждой, то с отчаянием, то сердитая, то убитая горем, и все спрашивала, нет ли вестей о ее дочери. Он же мог лишь задать ей новые вопросы и еще усилить ее тревогу. А теперь он должен окончательно загасить луч надежды. Обнять ее и позволить ей плакать, уткнувшись ему в грудь, — что он еще мог для нее сделать?
Флюгаре посмотрел на Рикки через голову Хелены и встретился с ним глазами. Необыкновенный мальчик. Он оказался тем хребтом, на котором держалась вся семья в течение нескольких месяцев. Но сейчас, когда он стоял перед Йостой, с бледным лицом и пустыми глазами, то снова казался совсем юным, каким и был. И полицейский понимал, что Рикки навсегда утратил детскую веру в то, что все все-таки образуется и кончится хорошо.
— Мы можем ее увидеть? — спросил юноша не своим голосом. Йоста почувствовал, как Хелена замерла. Высвободившись из его объятий, она вытерла слезы и сопли рукавом куртки и устремила на него умоляющий взгляд.
Флюгаре смотрел в одну точку где-то позади этих двоих. Как сказать матери и брату, что им не надо видеть Викторию? И почему не надо…
* * *
Весь кабинет был завален бумагами. Переписанные записи, клейкие бумажки, статьи, копии фотографий… Все это производило впечатление полного хаоса, однако Эрика любила работать таким образом. Когда она трудилась над очередной книгой, ей хотелось собрать вокруг себя всю информацию, все мысли по поводу дела, которое она описывала.
Впрочем, в этот раз Фальк, кажется, взялась за непосильную задачу. У нее набралось множество материалов и сведений о предыстории преступления Лайлы, но все они происходили из вторичных источников. Насколько хорошими получаются ее книги, насколько ей удается описать дело об убийстве и ответить на все вопросы — все это напрямую зависело от того, удалось ли ей получить сведения из первых рук. До сих пор у писательницы это всегда получалось. Иногда люди, имеющие отношение к делу, соглашались сразу. Некоторые даже слишком охотно шли на контакт, чтобы привлечь к себе внимание СМИ, побыть немного на виду. Но иногда процесс шел не быстро, и женщине приходилось искать подход к главным действующим лицам, объяснять, зачем ей понадобилось ворошить прошлое, почему она хотела рассказать их историю. Однако в конце концов ей всегда все удавалось. До нынешнего момента. С Лайлой дело совершенно застопорилось. Во время свиданий Эрика изо всех сил пыталась убедить ее впервые рассказать о том, что произошло, но все было напрасно. Заключенная охотно беседовала с ней, но только не об этом.
В расстроенных чувствах писательница положила ноги на стол и задумалась. Может быть, позвонить Анне? Та часто подбрасывала ей новые идеи, помогала взглянуть на ситуацию под иным углом зрения. Хотя сейчас младшая сестра не такая, как прежде. В последние годы ей так много довелось пережить — и ее злоключениям, кажется, нет конца. Правда, кое-что из неприятностей она сама вызвала на свою голову, однако Эрика не могла осуждать Анну. Она-то прекрасно понимала, почему все получилось так, а не иначе. Вопрос лишь в том, сможет ли Дан это понять — и простить. В душе Фальк могла признаться самой себе, что сильно в этом сомневается. С Даном она была знакома всю жизнь, в подростковые годы они даже встречались — и она как никто знала, каким он может быть упрямым. Однако упрямство и гордость, его главные качества, в данном случае ударят только по нему самому. И в результате несчастны будут все: Анна, Дан, дети, да и сама Эрика. Ей так хотелось, чтобы сестре выпало хоть немного счастья в жизни — после того кошмара, который она пережила с отцом своих детей Лукасом.
Как несправедливо, что их судьбы сложились так по-разному, подумалось писательнице. У нее самой — прочный и счастливый брак, трое здоровых детей и писательская карьера, идущая на подъем. Анне же жизнь посылает одно испытание за другим, и Эрика понятия не имеет, как ей помочь. Такую роль она всегда исполняла по отношению к сестре: защищала, поддерживала, заботилась о ней… А Анна всегда была бесшабашной и вовсю радовалась жизни. Но теперь все это куда-то подевалось, и осталась только пустая унылая скорлупа. Старшей так не хватало прежней Анны…
«Позвоню ей сегодня вечером», — решила Фальк, после чего достала пачку статей и стала перелистывать их. В доме царила блаженная тишина, и Эрика была счастлива, что ее профессия позволяет ей сидеть и работать дома. У нее никогда не возникало желания иметь сослуживцев и отправляться по утрам в офис. В компании с самой собой ей было вполне комфортно.
А самое нелепое — ей уже хотелось поскорее идти забирать близнецов и Майю из садика. Как это возможно, как вмещаются в родительской душе такие противоречивые чувства? Эти постоянные американские горки со взлетами и падениями выматывали ее. То сжимаешь кулаки в карманах, то в следующую секунду хочется зацеловать малышей. И Эрика знала, что и Патрик испытывает нечто похожее.
Размышления о муже и детях невольно навели ее на мысли о Лайле. Непостижимо! Как можно перейти ту тонкую, но четкую границу допустимого? Разве не вся суть человека — это умение обуздывать свои примитивнейшие инстинкты, поступая правильно, социально приемлемо? Следовать тем законам и правилам человеческого бытия, которые делают возможным существование общества?
Эрика продолжила перелистывать бумаги. Это правда — то, что она сказала сегодня Лайле. Она никогда не сделала бы своим детям больно. Даже в самые тяжелые минуты, когда после рождения Майи у нее началась послеродовая депрессия или в том состоянии полного хаоса, когда родились близнецы, ни во время бессонных ночей, ни в припадках ярости, которые иногда, кажется, продолжались часами, ни тогда, когда дети повторяли «Нет!» так часто, как дышали — ни разу она не была близка к тому, чтобы так поступить. Хотя в пачке бумаг, лежавшей у нее на коленях, в фотографиях у нее на столе, в ее заметках хранились доказательства того, что эту границу можно преступить.
Она знала, что жители Фьельбаки называют дом, изображенный на фотографии, «Домом ужасов». Не слишком оригинальное название, но очень подходящее. После трагедии никто не захотел купить его, так что он пустовал и потихоньку разрушался. Эрика потянулась за старой фотографией здания, чтобы посмотреть, как он выглядел тогда. Ничто не указывало на то, что происходило за его фасадом. Он выглядел как самый обычный дом, белый с серыми углами, одиноко стоящий на холме в окружении немногочисленных деревьев. Фальк задумалась, как он выглядит сегодня, что от него осталось…
Внезапно женщина выпрямилась на своем рабочем стуле, положив фотографию на стол. Почему она до сих пор не съездила туда? Ведь она всегда имеет обыкновение посещать место преступления. При работе над всеми предыдущими книгами писательница всегда начинала с этого, и только в этот раз — нет. Что-то удерживало ее от этого. Даже нельзя сказать, чтобы она приняла осознанное решение не ехать туда — просто не поехала, и все.
Но это подождет до завтра. Сейчас уже пора ехать забирать домой маленьких дикарей. При мысли об этом в животе Эрики все сжалось от нежности и усталости.
* * *
Корова мужественно боролась за жизнь. Ветеринар Юнас Перссон взмок от пота после многочасовых попыток повернуть еще не рожденного теленка. Большое животное сопротивлялось, не понимая, что люди пытаются ему помочь.
— Белла — наша самая лучшая корова, — сказала Бритта Андерссон. Вместе с мужем Отто они вели хозяйство на хуторе, расположенном в двух-трех километрах от владений Юнаса и Марты. У них было маленькое, но вполне конкурентоспособное сельскохозяйственное предприятие, где главным источником доходов являлись коровы. Бритта была человеком предприимчивым, и то, что ей удавалось выручить от поставок молока в компанию «Арла»,[2] дополнялось доходами от маленького магазинчика по продаже домашних сыров. Теперь же она стояла рядом с коровой, встревоженная и озабоченная.
— Да, Белла хороша, — проговорил Отто и растерянно почесал в затылке. Это был четвертый теленок у коровы, и три предыдущих раза все прошло отлично. Однако этот отпрыск лежал поперек и отказывался выходить, а Белла на глазах теряла силы.
Юнас вытер пот со лба и приготовился сделать еще одну попытку повернуть детеныша, чтобы тот скорее оказался на соломе, мокрый и неуклюжий. Сдаваться нельзя, иначе и корова, и теленок погибнут. Мужчина успокаивающе погладил Беллу по мягкой шерсти. Она дышала коротким поверхностным дыханием, выкатив глаза.
— Ну-ну, старушка, давай посмотрим, не удастся ли нам достать твоего теленочка, — сказал Перссон, снова натягивая длинные полиэтиленовые перчатки. Медленно, но решительно он ввел руку в узкий канал и продвигался по нему, пока не нащупал теленка. Ему нужно было крепко ухватиться за одну ногу, чтобы повернуть детеныша в правильное положение, однако сделать это необходимо было нежно, ничего ему не сломав.
— Я нащупал копытце, — произнес ветеринар и заметил уголком глаза, как Андерссоны вытянули шеи, чтобы лучше видеть происходящее. — Спокойно, старушка, спокойно!
Говоря тихим и спокойным голосом, он потянул. Ничего не произошло. Перссон потянул сильнее, но сдвинуть теленка с места не мог.
— Ну как, поворачивается? — спросил Отто. Он так сильно чесал затылок, что у его гостя мелькнула мысль, что он продерет себе плешь.
— Пока нет, — сквозь зубы ответил Юнас. Пот лил с него ручьями, и один волосок из светлой челки попал ему в глаза, так что приходилось все время мигать. Но сейчас он думал только о том, как достать теленка. Дыхание Беллы становилось все более поверхностным, и она опустила голову на солому, словно готова была сдаться.
— Боюсь что-нибудь сломать, — проговорил Перссон и потянул изо всех сил. И тут… Он потянул еще, затаив дыхание и надеясь избежать звука ломающихся костей, а затем вдруг почувствовал, как теленок высвободился из того положения, в котором застрял. Еще несколько осторожных рывков — и вот детеныш уже лежит на полу, потрепанный, но живой. Бритта кинулась к нему и начала вытирать его соломой. Решительными, но осторожными движениями она терла и массировала его тельце, и он на глазах становился все более активным и бойким.
А вот Белла так и осталась лежать на боку. Она никак не отреагировала на то, что теленок вышел — на это маленькое живое существо, росшее в ней девять месяцев. Юнас обошел вокруг и убрал несколько соломинок, оказавшихся возле ее уха.
— Все позади. Ты умница, старушка, — сказал он своей рогатой пациентке.
Затем ветеринар погладил корову по мягкой черной шкуре, продолжая разговаривать с ней, как он делал все время, пока она телилась. Поначалу она не реагировала, но потом с трудом подняла голову и посмотрела на теленка.
— У тебя родилась замечательная маленькая доченька. Посмотри, Белла, — сказал Юнас, продолжая гладить ее. Он почувствовал, как его пульс выравнивается. Телка выживет, и ее мамаша наверняка тоже. Поднявшись, Перссон наконец смахнул с глаза противный волос и кивнул Андерссонам:
— Похоже, отличная телочка.
— Спасибо тебе, Юнас! — вымолвила Бритта, подходя поближе и обнимая его.
Отто смущенно протянул свою большую ладонь.
— Спасибо, спасибо, отлично сработано, — сказал он, тряся руку гостя.
— Я всего лишь делаю свое дело, — ответил тот, но при этом улыбнулся во весь рот. Он не любил безвыходных ситуаций — ни в работе, ни в частной жизни.
Довольный тем, что все закончилось благополучно, ветеринар достал из кармана мобильный телефон. Несколько мгновений он стоял неподвижно, уставившись на дисплей, а потом кинулся к машине.
* * *