Все грохнули в покат.
Неправда. Я думала, куда больше народу будет смеяться. А Олеся на меня посмотрела так, будто я при ней пукнула.
Не знаю. Ну смешно же я сказала!
Может, Олеся не поняла, что я хотела пошутить? Вообще в старших классах, мне кажется, самое сложное — это не ГИА и не предметы, а то, что вдруг становится понятно, что некоторые учителя глупее тебя. Или они вдруг говорят фигню, и ты после этого их перестаешь уважать. Не как учителей. Как людей. Я не про Олесю и не про ВМ даже. Я как-то так. Вообще.
У нас раньше историчка была (сейчас она на пенсии). Она все уроки вела по своей тетрадке. Просто садилась за стол, открывала и читала. И все. И спрашивала только по учебнику.
Но мы ее презирали не из-за этого, а потому что она разувалась. Сидела за столом и весь урок незаметно выколупывала одну туфлю об другую. Я не знаю, пахли у неё ноги или нет, но нам всем казалось, что пахнут. Потому что. Ну, это неуважение к нам. Мы ее называли Коза. Коза Вонючая. И мы тоже снимали туфли под партой. В знак протеста. Вообще кабинет истории на первом этаже. И там дует от входа, на полу сквозняк всегда. Холодно разуваться. А Коза сидела босиком. Может, она ноги так проветривала? Ходила бы в босоножках!
Эту Козу тоже Сончита передразнивала. Она всех передразнивает. А Паша из моей англ группы всех рисует. В смысле, всех учителей. В планшете.
Хотя не всех, кстати. Олесю не рисует. Ее как-то не хочется обижать, Олесю. Она мирная. И она правда думала, что я ей про Лермонтова отвечу. Но я не помню стихотворные размеры. И мне кажется, что Анапест — это такая красивая фамилия. Как поэт Кантемир. Или Мандельштам. Так и скажу, если вдруг захочу подойти и извиниться.
«100 дней счастья»: Я пока не буду писать этот флэш-моб.
*
Вчера вечером Л. напугал пьяный мужик в лифте. Она перед первым уроком рассказала мне и Сончите.
Л. такая спокойная, ржет. «Хорошо, что только напугал». И еще сказала, что «у него пугалка совсем маленькая была». А мне страшно. Потому что это Л. Почти что я. И со мной такое тоже может быть. Очень даже. Дошло посреди урока и от испуга нос замерз. Хорошо, что можно отправить маме смс. «Я тебя люблю».
Сончита решила, что у меня любовник. Парень. Потому что у меня в мобиле все записаны сокращенно. И ее номер записан как «ММ». Это значит «Мой Мам».
С этими сокращениями иногда бывает джек-пот! Можно прочесть как «Мой мальчик» или «Мой Мужик». Или просто как инициалы.
А мам отвечает «И я тебя люблю, лохушка». У неё иногда автозаменой меняется на «лапушка» или «лампочка». Но мама меня правда ласково зовет «лохушка». Или «лох-нессик». Или просто «чудовище».
Сончита сказала, что «какой он у тебя нежный». Думала, что моя мама — это мой парень. Идиотство. В кино это смешнее. А тут я захотела заплакать. Представила, что мне 27 или 40 лет. И я всем вру. А все мои смс и подарки только от мамы. И больше никого у меня нет. Как сейчас. У моей мамы тоже никого нет, кроме меня. Я не понимаю, как можно столько лет прожить без мужчины. Сончита говорит, что неделю одна прожить не сможет. Как-то ужасно это звучит, что у Л. с этим ее идиотом в лифте, что у Сончиты.
*
Классчас у нас теперь называют «классчай»: напротив кабинета ОБЖ, где ВМ нас собирает, потому что обе англ группы в ее кабинет не лезут, теперь стоит кофейный автомат. На переменах теперь все таскают оттуда стаканы с чаем и кофе. А там все очень горячее, сразу не успеваешь выпить. И на уроке ВМ всегда ругается на стаканчики, а на часе нет. Ну вот, теперь у нас «классчай».
Это, конечно, КД придумал. Все-таки не зря я в него когда-то влюбилась. Но это единственное хорошее за сегодня. Потому что все остальное — это домашка. И «впереди ГИА». И англ.
Англ. Англ. И снова англ. Иногда мне кажется, что если я перестану думать о том, как я ненавижу англ и ВМ, у меня в голове будет пусто. Словно там не осталось других мыслей. Только рефлексы: домашка на завтра, погулять с Марсиком, ответить на комменты, помыть посуду, ответить на комменты, кино посмотреть — одна или с Л. Или с мам. И опять комменты. И сквозь это ползут ядовитые мысли про англ, как табачный дым.
Одиннадцатый факт обо мне: я никогда не курила и мне не нравится запах.
Двенадцатый факт: и я никогда не была в Икее. В Париже я тоже никогда не была, но это никого не волнует. А когда я говорю про Икею, все так удивляются.
За окном ветрище дикий. Мне даже страшно смотреть в окно. Вижу, как прыгают бельевые веревки вместе с простынями и прищепками, и такая жуть берет. Сразу кажется, что меня тоже может унести ветром. Но надо пойти с Марсом. Он уже кладет лапы мне на колени и ругается. Он так рычит, что кажется, что он мне говорит «Верррра!».
ДЗ на завтра по био!!!! Не то, что на сайте!
*
Так странно, что я час назад писала про англ и био, про Икею, простыни. Глупость такая. Как будто я не я.
Прошел час, а я как будто сейчас другой человек. Как будто из квартиры вышла одна Вера, а вернулась другая. Версия Веры 2.0. Как-то так. Ничего не случилось. И именно поэтому я теперь другая.
Меня сейчас чуть не убило деревом.
Меня сейчас чуть не убило дерево.
Я не знаю, как правильно, я набираю эту фразу, у меня дрожат руки, но я все равно попадаю по нужным кнопкам. А могла бы сейчас лежать прямо на асфальте с проломленной головой мертвая. И уже ничего бы не было.
Я сейчас опять перечла свой предыдущий пост. Он такой глупый. Он мог бы быть моим последним постом.
Может, это судьба?
Я только что избежала смерти. Марсик рванул поводок, я дернулась, упала. Пропахала кучу листьев, заляпалась как свинья, хотела его обругать. А тут треск. Громкий скрип. И дерево, под которым я раньше стояла, вдруг наклоняется вбок. Как зуб, который сейчас выпадет. Так же резко.
Как в мульте или в фильме, но по-настоящему.
Моя собака спасла мне жизнь.
Это тоже как в фильме. Как будто я героиня и у меня только что была инициация. Я чудом избежала смерти и теперь мне надо как-то действовать. Это, конечно, детский сад, думать, что раз тебя спасли, то ты особенная.
Но я все равно особенная. Сама для себя. Не знаю. Я головой понимаю, что я чувствую, а словами объяснить очень трудно. Слова мелкие. А страх был глубокий.
Я сейчас сижу на кухне и хомячу все подряд: гречку, эклеры, котлеты, глазированный сырок. Как будто я выжила не случайно, а после какой-то катастрофы, после цунами? Или не успела на разбившийся самолет. И мне теперь надо набираться сил.
Адреналин. Отходняк такой.
Со мной так было однажды: мы с Л смотрели кино про то, как один парень манипулировал людьми в инете и доводил их до суицида, потому что ему самому было слабо суициднуться. И у этого фильма очень мощный финал. Жесткий как пощечина. Как не знаю что. Мне потом странно было, что мы выходим из зала, что в туалете очередь. А на полу поп-корн рассыпан. Я это все видела как продолжение кадров фильма. Не могла переключиться.
И мы потом пошли на фуд-корт, и там что-то ели. Я тогда тоже ела как не в себя, как будто не понимала, голодная я или уже нет. Сейчас тоже не могу понять. Наверное, это из-за страха.
Так глупо. Я могла умереть. И я не помню, о чем я думала за секунду до того.
Это я вру. Н самом деле помню, но мне стыдно. Я ругалась на Марсюшу матом. Он очень больно дернул поводок.
Моей последней мыслью могли бы быть матерные ругательства. А последней записью всякая глупость.
Надо Марсюше вкусного дать. Он герой. Спас меня. Хоть он у нас не альпийский спасатель-сенбернар, а метис боксера с ризеншнауцером. Метисы самые умные и верные!
Может, меня не просто так чуть не убило?
Чтобы я все переоценила и стала жить иначе?
*
Я все время думаю о смерти. Какая-то я ненормальная.
«100 дней счастья»: Я жива
*
Я хотела рассказать Л про дерево. Но не смогла. Не успела. Она меня начала первой грузить про своего отца, как обычно. Л всегда говорит «я с тобой, я рядом, я тебя поддержу», а потом, когда мне на самом деле надо выговориться, она начинает опять по сто раз гнать про своего папашу. Как будто нарочно. У меня нет отца и я не знаю, каким бы он был. Такого как у Л я точно не хочу. Но как будто от того, что у меня нет отца, я какая-то особенно счастливая. Л так считает.
В общем, я сидела на кухне, точила все подряд, думала про дерево и про свою последнюю запись. А Л в домофон позвонила. Я не помню, мы договаривались, что она ко мне придет, или она сама захотела и пришла. У меня из-за дерева как будто провал в памяти. Как будто меня им немного стукнули. Но мне у Л неудобно было спрашивать, мы договаривались или нет.
У нее нос был розовый, значит, Л плакала.
Я живу на семнадцатом этаже. Пока лифт приедет и вверх поднимет, можно заплакать и успокоиться. Или чуть не лопнуть, если надо в туалет. Или накраситься серьезно, не только помадой, но и подводкой. Или сделать запись в блог. Л плакала. Опять из-за отца. Я его уже сама ненавижу за неё. Потому что Л после того, что у нее дома происходит, уже не Л.
Мы пили чай и Л. рассказывала про то, как он на нее орет и доскребается, а потом через пять минут к ней в комнату приходит с наивными глазами: «А как у тебя дела, доча?», как будто не он только что орал Л, что она тупая и ее правильно не возьмут в десятый.
Я пишу про Л и мне кажется, что я сама как Л. Что я, это она. Она мне так про свою боль рассказывала, что как будто ей делилась. Если бы можно было сделать переливания радости, как крови, я бы отдала свою Л. Мне не жалко.
И зря она думает, что если у меня нет отца, мне никто не жрет мозги столовой ложкой. Мама после род собр точно так же мне жужжала про ГИА, англ и десятый класс. Как будто, если я пойду после девятого в другую школу, это будет самая страшная вещь на свете. Я не знаю. Я после того, как выжила, к этому по-другому отношусь. К этому, в смысле, к смыслу жизни.
Но я не успела рассказать Л про дерево. Я начала про то, что завалить ГИА это не самое страшное, но дальше уже сама Л говорила. Про то, как это подло и мерзко, как она ненавидит отца, потому что она беспомощная и ей деться некуда, он это знает и все равно так поступает, и про то как я ее поддерживаю. И мы обе плакали.
Мы пили чай с эклерами и со слезами. Я Л об этом сказала и она начала ржать. У нас с ней теперь новый мем такой.
Мне кажется, это столько раз было уже, когда Л ко мне приходит и мы пьем чай, и треплемся обо всем, про одноклассников, про то, как мы выглядим, или Л начинает про сестер рассказывать, что Динарка отмочила в детсаду и что Алсушка написала в сочинении. Там невозможные косяки, то, как третьеклашки пишут эти сочинения. И вроде не смешно, а когда рассказываешь — то смешно. Даже про папашу Л. можно придумать, как его тупизмы оборжать. Мы его передразнивали.
«Как в школе дела, доча?»
«Я взорвала школу, папочка».
«Ну молодец, доча».
Такие плоские шуточки, на уровне младшей группы детсада, но они очень помогают. Когда ты уже хохочешь, как-то глупо плакать.
Мы с Л решили, что в любой ситуации можно или плакать, или ржать. Мы будем ржать. Как та девочка из анекдота, которая до сих пор бегает в каске и смеется.
Потом Л сказала, что пора забирать Динарку из сада и Алсушку с продленки. И шнуровала ботинки и одновременно жевала эклер. Он у нее торчал изо рта и Марсик чуть с ума не сошел. А у него с печенью плохо. Ему совсем нельзя сладкое. Но он же Марсик и герой (хотя Л так и не узнала, почему герой).
В общем, была картина Репина «Кормление моей собаки эклером через рот». Я сфоткала, запостили у Л, быстренько. И она побежала за Динаркой в сад. В тот самый, куда ходили я, Л, КД, Пашка и Катька Муравьева, с которой мы с Л дружили одновременно по разные стороны.
Странно вспоминать.
Я дружила с Катькой и Л дружила с Катькой, но между собой мы не дружили. А в пятом классе Муравьева переехала на улицу Пестеля, ушла в другую школу и мы с Л начали друг другу рассказывать, как мы без нее скучаем. И тогда подружились. А как сейчас Муравьева живет, я не знаю.
Неправда. Я думала, куда больше народу будет смеяться. А Олеся на меня посмотрела так, будто я при ней пукнула.
Не знаю. Ну смешно же я сказала!
Может, Олеся не поняла, что я хотела пошутить? Вообще в старших классах, мне кажется, самое сложное — это не ГИА и не предметы, а то, что вдруг становится понятно, что некоторые учителя глупее тебя. Или они вдруг говорят фигню, и ты после этого их перестаешь уважать. Не как учителей. Как людей. Я не про Олесю и не про ВМ даже. Я как-то так. Вообще.
У нас раньше историчка была (сейчас она на пенсии). Она все уроки вела по своей тетрадке. Просто садилась за стол, открывала и читала. И все. И спрашивала только по учебнику.
Но мы ее презирали не из-за этого, а потому что она разувалась. Сидела за столом и весь урок незаметно выколупывала одну туфлю об другую. Я не знаю, пахли у неё ноги или нет, но нам всем казалось, что пахнут. Потому что. Ну, это неуважение к нам. Мы ее называли Коза. Коза Вонючая. И мы тоже снимали туфли под партой. В знак протеста. Вообще кабинет истории на первом этаже. И там дует от входа, на полу сквозняк всегда. Холодно разуваться. А Коза сидела босиком. Может, она ноги так проветривала? Ходила бы в босоножках!
Эту Козу тоже Сончита передразнивала. Она всех передразнивает. А Паша из моей англ группы всех рисует. В смысле, всех учителей. В планшете.
Хотя не всех, кстати. Олесю не рисует. Ее как-то не хочется обижать, Олесю. Она мирная. И она правда думала, что я ей про Лермонтова отвечу. Но я не помню стихотворные размеры. И мне кажется, что Анапест — это такая красивая фамилия. Как поэт Кантемир. Или Мандельштам. Так и скажу, если вдруг захочу подойти и извиниться.
«100 дней счастья»: Я пока не буду писать этот флэш-моб.
*
Вчера вечером Л. напугал пьяный мужик в лифте. Она перед первым уроком рассказала мне и Сончите.
Л. такая спокойная, ржет. «Хорошо, что только напугал». И еще сказала, что «у него пугалка совсем маленькая была». А мне страшно. Потому что это Л. Почти что я. И со мной такое тоже может быть. Очень даже. Дошло посреди урока и от испуга нос замерз. Хорошо, что можно отправить маме смс. «Я тебя люблю».
Сончита решила, что у меня любовник. Парень. Потому что у меня в мобиле все записаны сокращенно. И ее номер записан как «ММ». Это значит «Мой Мам».
С этими сокращениями иногда бывает джек-пот! Можно прочесть как «Мой мальчик» или «Мой Мужик». Или просто как инициалы.
А мам отвечает «И я тебя люблю, лохушка». У неё иногда автозаменой меняется на «лапушка» или «лампочка». Но мама меня правда ласково зовет «лохушка». Или «лох-нессик». Или просто «чудовище».
Сончита сказала, что «какой он у тебя нежный». Думала, что моя мама — это мой парень. Идиотство. В кино это смешнее. А тут я захотела заплакать. Представила, что мне 27 или 40 лет. И я всем вру. А все мои смс и подарки только от мамы. И больше никого у меня нет. Как сейчас. У моей мамы тоже никого нет, кроме меня. Я не понимаю, как можно столько лет прожить без мужчины. Сончита говорит, что неделю одна прожить не сможет. Как-то ужасно это звучит, что у Л. с этим ее идиотом в лифте, что у Сончиты.
*
Классчас у нас теперь называют «классчай»: напротив кабинета ОБЖ, где ВМ нас собирает, потому что обе англ группы в ее кабинет не лезут, теперь стоит кофейный автомат. На переменах теперь все таскают оттуда стаканы с чаем и кофе. А там все очень горячее, сразу не успеваешь выпить. И на уроке ВМ всегда ругается на стаканчики, а на часе нет. Ну вот, теперь у нас «классчай».
Это, конечно, КД придумал. Все-таки не зря я в него когда-то влюбилась. Но это единственное хорошее за сегодня. Потому что все остальное — это домашка. И «впереди ГИА». И англ.
Англ. Англ. И снова англ. Иногда мне кажется, что если я перестану думать о том, как я ненавижу англ и ВМ, у меня в голове будет пусто. Словно там не осталось других мыслей. Только рефлексы: домашка на завтра, погулять с Марсиком, ответить на комменты, помыть посуду, ответить на комменты, кино посмотреть — одна или с Л. Или с мам. И опять комменты. И сквозь это ползут ядовитые мысли про англ, как табачный дым.
Одиннадцатый факт обо мне: я никогда не курила и мне не нравится запах.
Двенадцатый факт: и я никогда не была в Икее. В Париже я тоже никогда не была, но это никого не волнует. А когда я говорю про Икею, все так удивляются.
За окном ветрище дикий. Мне даже страшно смотреть в окно. Вижу, как прыгают бельевые веревки вместе с простынями и прищепками, и такая жуть берет. Сразу кажется, что меня тоже может унести ветром. Но надо пойти с Марсом. Он уже кладет лапы мне на колени и ругается. Он так рычит, что кажется, что он мне говорит «Верррра!».
ДЗ на завтра по био!!!! Не то, что на сайте!
*
Так странно, что я час назад писала про англ и био, про Икею, простыни. Глупость такая. Как будто я не я.
Прошел час, а я как будто сейчас другой человек. Как будто из квартиры вышла одна Вера, а вернулась другая. Версия Веры 2.0. Как-то так. Ничего не случилось. И именно поэтому я теперь другая.
Меня сейчас чуть не убило деревом.
Меня сейчас чуть не убило дерево.
Я не знаю, как правильно, я набираю эту фразу, у меня дрожат руки, но я все равно попадаю по нужным кнопкам. А могла бы сейчас лежать прямо на асфальте с проломленной головой мертвая. И уже ничего бы не было.
Я сейчас опять перечла свой предыдущий пост. Он такой глупый. Он мог бы быть моим последним постом.
Может, это судьба?
Я только что избежала смерти. Марсик рванул поводок, я дернулась, упала. Пропахала кучу листьев, заляпалась как свинья, хотела его обругать. А тут треск. Громкий скрип. И дерево, под которым я раньше стояла, вдруг наклоняется вбок. Как зуб, который сейчас выпадет. Так же резко.
Как в мульте или в фильме, но по-настоящему.
Моя собака спасла мне жизнь.
Это тоже как в фильме. Как будто я героиня и у меня только что была инициация. Я чудом избежала смерти и теперь мне надо как-то действовать. Это, конечно, детский сад, думать, что раз тебя спасли, то ты особенная.
Но я все равно особенная. Сама для себя. Не знаю. Я головой понимаю, что я чувствую, а словами объяснить очень трудно. Слова мелкие. А страх был глубокий.
Я сейчас сижу на кухне и хомячу все подряд: гречку, эклеры, котлеты, глазированный сырок. Как будто я выжила не случайно, а после какой-то катастрофы, после цунами? Или не успела на разбившийся самолет. И мне теперь надо набираться сил.
Адреналин. Отходняк такой.
Со мной так было однажды: мы с Л смотрели кино про то, как один парень манипулировал людьми в инете и доводил их до суицида, потому что ему самому было слабо суициднуться. И у этого фильма очень мощный финал. Жесткий как пощечина. Как не знаю что. Мне потом странно было, что мы выходим из зала, что в туалете очередь. А на полу поп-корн рассыпан. Я это все видела как продолжение кадров фильма. Не могла переключиться.
И мы потом пошли на фуд-корт, и там что-то ели. Я тогда тоже ела как не в себя, как будто не понимала, голодная я или уже нет. Сейчас тоже не могу понять. Наверное, это из-за страха.
Так глупо. Я могла умереть. И я не помню, о чем я думала за секунду до того.
Это я вру. Н самом деле помню, но мне стыдно. Я ругалась на Марсюшу матом. Он очень больно дернул поводок.
Моей последней мыслью могли бы быть матерные ругательства. А последней записью всякая глупость.
Надо Марсюше вкусного дать. Он герой. Спас меня. Хоть он у нас не альпийский спасатель-сенбернар, а метис боксера с ризеншнауцером. Метисы самые умные и верные!
Может, меня не просто так чуть не убило?
Чтобы я все переоценила и стала жить иначе?
*
Я все время думаю о смерти. Какая-то я ненормальная.
«100 дней счастья»: Я жива
*
Я хотела рассказать Л про дерево. Но не смогла. Не успела. Она меня начала первой грузить про своего отца, как обычно. Л всегда говорит «я с тобой, я рядом, я тебя поддержу», а потом, когда мне на самом деле надо выговориться, она начинает опять по сто раз гнать про своего папашу. Как будто нарочно. У меня нет отца и я не знаю, каким бы он был. Такого как у Л я точно не хочу. Но как будто от того, что у меня нет отца, я какая-то особенно счастливая. Л так считает.
В общем, я сидела на кухне, точила все подряд, думала про дерево и про свою последнюю запись. А Л в домофон позвонила. Я не помню, мы договаривались, что она ко мне придет, или она сама захотела и пришла. У меня из-за дерева как будто провал в памяти. Как будто меня им немного стукнули. Но мне у Л неудобно было спрашивать, мы договаривались или нет.
У нее нос был розовый, значит, Л плакала.
Я живу на семнадцатом этаже. Пока лифт приедет и вверх поднимет, можно заплакать и успокоиться. Или чуть не лопнуть, если надо в туалет. Или накраситься серьезно, не только помадой, но и подводкой. Или сделать запись в блог. Л плакала. Опять из-за отца. Я его уже сама ненавижу за неё. Потому что Л после того, что у нее дома происходит, уже не Л.
Мы пили чай и Л. рассказывала про то, как он на нее орет и доскребается, а потом через пять минут к ней в комнату приходит с наивными глазами: «А как у тебя дела, доча?», как будто не он только что орал Л, что она тупая и ее правильно не возьмут в десятый.
Я пишу про Л и мне кажется, что я сама как Л. Что я, это она. Она мне так про свою боль рассказывала, что как будто ей делилась. Если бы можно было сделать переливания радости, как крови, я бы отдала свою Л. Мне не жалко.
И зря она думает, что если у меня нет отца, мне никто не жрет мозги столовой ложкой. Мама после род собр точно так же мне жужжала про ГИА, англ и десятый класс. Как будто, если я пойду после девятого в другую школу, это будет самая страшная вещь на свете. Я не знаю. Я после того, как выжила, к этому по-другому отношусь. К этому, в смысле, к смыслу жизни.
Но я не успела рассказать Л про дерево. Я начала про то, что завалить ГИА это не самое страшное, но дальше уже сама Л говорила. Про то, как это подло и мерзко, как она ненавидит отца, потому что она беспомощная и ей деться некуда, он это знает и все равно так поступает, и про то как я ее поддерживаю. И мы обе плакали.
Мы пили чай с эклерами и со слезами. Я Л об этом сказала и она начала ржать. У нас с ней теперь новый мем такой.
Мне кажется, это столько раз было уже, когда Л ко мне приходит и мы пьем чай, и треплемся обо всем, про одноклассников, про то, как мы выглядим, или Л начинает про сестер рассказывать, что Динарка отмочила в детсаду и что Алсушка написала в сочинении. Там невозможные косяки, то, как третьеклашки пишут эти сочинения. И вроде не смешно, а когда рассказываешь — то смешно. Даже про папашу Л. можно придумать, как его тупизмы оборжать. Мы его передразнивали.
«Как в школе дела, доча?»
«Я взорвала школу, папочка».
«Ну молодец, доча».
Такие плоские шуточки, на уровне младшей группы детсада, но они очень помогают. Когда ты уже хохочешь, как-то глупо плакать.
Мы с Л решили, что в любой ситуации можно или плакать, или ржать. Мы будем ржать. Как та девочка из анекдота, которая до сих пор бегает в каске и смеется.
Потом Л сказала, что пора забирать Динарку из сада и Алсушку с продленки. И шнуровала ботинки и одновременно жевала эклер. Он у нее торчал изо рта и Марсик чуть с ума не сошел. А у него с печенью плохо. Ему совсем нельзя сладкое. Но он же Марсик и герой (хотя Л так и не узнала, почему герой).
В общем, была картина Репина «Кормление моей собаки эклером через рот». Я сфоткала, запостили у Л, быстренько. И она побежала за Динаркой в сад. В тот самый, куда ходили я, Л, КД, Пашка и Катька Муравьева, с которой мы с Л дружили одновременно по разные стороны.
Странно вспоминать.
Я дружила с Катькой и Л дружила с Катькой, но между собой мы не дружили. А в пятом классе Муравьева переехала на улицу Пестеля, ушла в другую школу и мы с Л начали друг другу рассказывать, как мы без нее скучаем. И тогда подружились. А как сейчас Муравьева живет, я не знаю.