И наконец:

— Мой дом, — объявил Аврелиус.

Впереди показалось небольшое каменное строение. Обычный сельский дом, простой и добротный, он был лишен каких-либо архитектурных изысков, но при том радовал взор соразмерностью пропорций и строгой чистотой линий. Аврелиус повел меня вокруг дома. Сколько тому было лет: сто или, может, двести? Я затруднялась определить. Это был один из тех домов, для которых мало что значит лишняя сотня лет. Правда, позади него обнаружилась недавняя пристройка, размерами почти не уступавшая старому дому и целиком отведенная под кухню.

— Вот мое святилище, — сказал Аврелиус, открывая передо мной кухонную дверь.

Массивная электропечь из нержавеющей стали, белые стены, два больших холодильника — это была настоящая кухня для настоящего повара.

Хозяин усадил меня за столик по соседству с небольшим книжным шкафом, который был набит кулинарными книгами и справочниками на разных языках: английском, французском, итальянском. Одна из книг лежала на столе. Это был солидный гроссбух со сглаженными от частого употребления углами страниц; его обложка была обернута коричневой бумагой, которая стала полупрозрачной за многие годы соприкосновения с жирными пальцами. На лицевой стороне красовалась надпись «РИЦЕПТЫ», сделанная неуклюжим ученическим почерком. Спустя несколько лет автор уже другими чернилами исправил вторую букву на «Е».

— Можно взглянуть? — спросила я.

— Конечно.

Я раскрыла и начала перелистывать книгу. Бисквитные пирожные, рулет с финиками и грецкими орехами, сдобные булочки, имбирный кекс, ватрушки, домашние торты, сладкие пироги… С каждой последующей страницей правописание и почерк автора понемногу выправлялись.

Аврелиус повернул регулятор на передней панели плиты и начал готовить ингредиенты для выпечки. Движения его были быстрыми и точными. После того как все было разложено в правильном порядке, он, уже не глядя, протягивал руку за ножом или ситом. У себя на кухне он напоминал шофера за рулем автомобиля, чья рука заученным до автоматизма движением переключает скорости, в то время как глаза неотрывно следят за дорогой. Так же независимо действовали и руки Аврелиуса, каждая четко зная свою задачу, тогда как его взгляд был сосредоточен на миске, в которой смешивались ингредиенты. Он просеивал муку, нарезал кубиками сливочное масло, выжимал сок из апельсина — и все это у него получалось легко и естественно.

— Видишь тот чулан? — спросил он. — Слева от тебя. Открой его.

Я открыла дверку, думая, что ему понадобилось что-то из кухонной утвари.

— Там висит сумка.

Это был, скорее, вещевой мешок незнакомого мне фасона: стенки не были сшиты, как у обычных сумок, а просто стягивались вверху, образуя складки, и скреплялись пряжкой. Длинный кожаный ремень позволял носить сумку через плечо. Кожа ремня высохла и растрескалась, пряжка заржавела, а холщовые борта сумки — когда-то, вероятно, цвета хаки — со временем обрели нейтральный, серовато-пыльный «цвет ветхости».

— Что это? — спросила я.

Он на секунду поднял взгляд от миски.

— Это сумка, в которой меня нашли.

И вернулся к своему занятию.

Сумка, в которой его нашли? Я посмотрела на нее, потом на Аврелиуса. Даже сейчас, согнувшись над кухонным столом, он был выше шести футов. Я вспомнила, как при нашей первой встрече приняла его за какого-то великана из старой сказки. Ныне эта сумка с ремнем была ему маловата даже в качестве поясного кошелька, а шестьдесят лет назад он умещался в ней целиком! Мысль об этом вызвала у меня легкое головокружение; я опустилась обратно на стул и подумала о человеке, который когда-то давно поместил на эту холстину младенца, сложил борта, застегнул пряжку, перекинул ремень через плечо и темной дождливой ночью направился к дому миссис Лав. Я провела пальцами по тем местам, которых она касалась. Холст, пряжка, ремень. Таким путем я надеялась ее почувствовать, найти подсказку, знак или код — невидимый, но доступный восприятию на ощупь. Безрезультатно.

— Дурацкая штуковина, верно? — сказал Аврелиус.

Я услышала, как он задвинул в печь противень, прикрыл дверцу и, подойдя, стал за моим плечом.

— Открой ее сама — у меня руки в муке.

Я расстегнула пряжку, и борта сумки распались в разные стороны, образовав на полу подобие круглого коврика. В самом центре лежал комок из бумаги и тряпок.

— Мое наследство, — объявил Аврелиус.

С виду это был обычный хлам, которому место в мусорном баке, но Аврелиус вперил в него горящий взгляд, каким может смотреть маленький мальчик на драгоценный клад.

— В этих вещах моя история, — сказал он. — Эти вещи говорят мне, кто я есть. Надо только… надо уметь их понять. Всю жизнь я пытался решить эту загадку. Я думал, я искал правильный подход… ниточку, за которую надо потянуть, чтобы все стало на свои места. Взять хотя бы это…

Он указал на скомканную льняную тряпку, в прошлом белую, а ныне грязно-желтую. Я извлекла ее из кучи и расправила. Это была детская рубашонка с вышитым узором из белых цветов и звезд и четырьмя перламутровыми пуговицами. Широкая, испачканная мукой ладонь Аврелиуса зависла над ней, не решаясь прикоснуться. Ее рукав сейчас годился ему разве что на палец.

— Вот в это я был одет, — сообщил Аврелиус.

— Она очень старая.

— Еще бы. Мы с ней одного возраста.

— Она даже старше вас.

— Ты так думаешь?

— Взгляните на эту штопку. И вот здесь. Ее чинили много раз. А эта пуговица не подходит к остальным трем. Рубашку до вас носили другие дети.

Он переводил взгляд с одежды на меня и обратно, жадно впитывая новую информацию.

— А что ты скажешь об этом? — Он указал на мятую бумажку: то была страница печатного текста, вырванная из книги.

Я взяла ее и прочла вслух:

— «…сначала не догадываясь о его намерениях; но, когда я увидела, что он встал и замахнулся книгой, чтобы пустить ею в меня, я испуганно вскрикнула и невольно отскочила…»

Аврелиус подхватил фразу, не заглядывая в листок, а цитируя по памяти:


— «…однако недостаточно быстро: толстая книга задела меня на лету, я упала и, ударившись о косяк двери, расшибла голову».

Разумеется, я тотчас узнала этот текст. Как могло быть иначе, если я с детских лет читала его бессчетное количество раз?

— «Джен Эйр»,[15] — сказала я.

— Быстро же ты угадала. Так и есть. Я справлялся у библиотекаря. Написала Шарлотта… фамилию не помню. Но зато я помню, что у нее была куча сестер.

— А вы читали этот роман?

— Читал, но до конца не добрался. Там о маленькой девочке. Она потеряла родителей и живет у своей тети. Я сперва было подумал, что тут есть какой-то намек. Но ее тетя оказалась мерзкой женщиной, совсем не похожей на миссис Лав. Это один из ее кузенов швырнул в девочку книгой — там, на странице. А потом она идет в школу — жуткая школа, и кормят очень плохо, но зато у нее появляется подруга. — Он улыбнулся, припоминая сюжет. — Но потом эта подруга умирает. — Лицо его потемнело. — Ну а дальше… дальше я читать не стал. Я не увидел там никакой связи с моей историей. — Он пожал плечами. — А ты прочла ее до конца? Что потом случилось с этой девочкой? Может, связь все-таки есть?

— Она устраивается гувернанткой в одно имение и влюбляется в своего нанимателя. Но у того есть жена — сумасшедшая, которую он прячет от людей. Потом Джен уезжает, а жена поджигает дом. Когда она возвращается, жена уже мертва, а мистер Рочестер ослеп. И тогда Джен выходит за него замуж.

— А-а… — Он наморщил лоб, пытаясь разобраться в этой загадке, но скоро сдался. — Нет, по-моему, все это бессмысленно. Разве только начало: дитя без матери. Но потом… Хоть бы кто мне разъяснил, что все это значит. Может хоть кто-нибудь сказать мне правду?

Он снова взглянул на измятую страницу.

— Быть может, дело не во всей книге, а только в самой странице? Может, тут есть какой-то тайный смысл? Взгляни сюда.

Он открыл свой рецептурный гроссбух в самом его конце. Внутренняя сторона обложки была сплошь покрыта столбиками корявых букв и цифр.

— Я подумал: а вдруг это тайный код? — пояснил он. — И я пробовал его расшифровать. Я выбирал первые буквы каждого слова, первые буквы каждой строки. Потом брал вторые буквы. Потом я пробовал заменять одни буквы другими. — Говоря так, он тыкал пальцем в разные столбики; глаза его засверкали, как будто он все еще надеялся разглядеть в них то, что ускользало от его внимания раньше.

Я понимала, что его затея безнадежна.

— А как насчет этого?

Я взяла следующую вещь и невольно вздрогнула от отвращения. Некогда это было птичье перо, от которого теперь остался только высохший, надломленный в нескольких местах стержень и часть щетинок, слипшихся в грязно-коричневые шипы.

Аврелиус пожал плечами и покачал головой, изображая полное отсутствие идей, и я с облегчением выпустила перо из пальцев.

Оставался еще один предмет.

— Это… — начал Аврелиус и замолчал.

Я увидела клочок бумаги, криво оторванный от листа, с расплывшимся пятном в том месте, где некогда было написано слово.

— Я думаю… — Он запнулся. — То есть миссис Лав подумала… В общем, мы с ней вместе решили, что… — Он с надеждой взглянул на меня. — …Что тут написано мое имя… Его размыло дождем, — продолжил он, — но вот здесь… — Он подвел меня к окну и жестом предложил проверить бумагу на просвет. — Видишь, в начале что-то похожее на «а». А вот тут, в самом конце, вроде как «с». Конечно, за эти годы она поблекла, но если хорошенько вглядеться… Ты видишь буквы?

Я уставилась на пятно.

— Ты их видишь?

Я неопределенно качнула головой.

— Ага, ты увидела! Их не так уж трудно разглядеть, если ты знаешь, на что смотришь, верно?

Я продолжала смотреть, но его призрачные буквы оставались для меня неразличимыми.

— Вот почему миссис Лав остановилась на имени Аврелиус, — сказал он. — Хотя с таким же успехом это может быть Альфонс. — Он невесело усмехнулся. — Кроме этих вещей, там была еще только ложка. Впрочем, ее ты уже видела. — Он достал из кармана ложечку, которой я размешивала чай, когда мы с ним сидели верхом на каменных кошках у входа в Анджелфилд-Хаус.

— Есть еще сама сумка, — напомнила я. — Что вы скажете о ней?

— Сумка как сумка… — Он поднес ее к носу и втянул воздух. — Когда-то она пахла дымом, но запах давно выветрился. — Он передал сумку мне, и я в свою очередь приблизила ее к лицу. — Убедилась? Дымом уже не пахнет.

Он направился к печи, открыл дверцу и вытащил противень с золотистым печеньем, а затем наполнил чайник и поставил на поднос чашки c блюдцами, сахарницу, молочник и две тарелочки.

— Держи. — Он вручил мне поднос и распахнул дверь, ведущую в старую часть дома. Я увидела небольшую гостиную, уютные кресла и диван с цветастыми подушками. — Чувствуй себя как дома. Я сейчас принесу остальное.

Он уже мыл руки над кухонной раковиной и продолжал говорить, стоя ко мне спиной:

— Я быстро, вот только соберу эти вещи.

Я прошла в гостиную и села в кресло у камина, предоставив ему убирать на место свое бесценное, не поддающееся расшифровке наследство.





* * *


Когда я покидала его дом, у меня было такое чувство, будто я упустила что-то важное. Что-нибудь в словах Аврелиуса? Да, несомненно. Какая-то деталь или случайный намек, которые на секунду привлекли мое внимание, но тут же были смыты новой волной информации. Впрочем, сильно огорчаться не стоило. Я знала, что со временем все вспомню.