Осенний дождь третий день равномерно барабанил по подоконнику, прибивая к нему желтые мокрые листья с соседних деревьев. Посмотрев в окно, Мари Хоггарт только покачала головой: в нынешнем году дождливая погода уж слишком затянулась, даже для лондонских пригородов.

Но чему удивляться, когда дождь перестанет, повалит мокрый снег – а там уж и до весны близко. Печалила только невозможность гулять во дворе, для многих пациентов это было бы полезно.

Мари вот уже почти год работала в психиатрической клинике Хартвуд Хилл. Хотя место располагалось в стороне от основных дорог, и приходилось ездить домой на автобусе, ей нравилась работа. Небольшое частное заведение с аккуратным беленым забором, во многих местах заросшим плющом – стоя снаружи и не скажешь, что внутри находится клиника.

Тем не менее, сейчас в стенах Хартвуд Хилла находилось несколько сотен пациентов. Большая часть из них располагала весьма состоятельными родственниками, поэтому внутри чистой и светлой клиники было не только современное оборудование, но и конспирация не меньше, чем во многих шпионских фильмах. Мари любила подобный кинематограф. Поэтому, когда она заступала на смену и первым делом несколько раз прикладывала пропуск, а система безопасности ее узнавала, и загорался зеленый огонек, Мари на полном серьезе ощущала себя девушкой Бонда.

Впрочем, куда больше ее радовала благоустроенность клиники. На прошлом месте работы ей приходилось как медсестре заниматься довольно грязной работой, потому что не хватало рук. В Хартвуд Хилле такого не было. И она всегда знала, что помещения будут чисто убраны, а ей предоставят все необходимое в рамках ее обязанностей – и ничего сверх того.

Еще раз вздохнув, Мари наконец-то оторвалась от окна и повернулась к своему пациенту. Он сидел на стуле, безучастно уставившись в стену.

– Пора делать укол, – сказала Мари. – Надеюсь, вы не против?

Конечно же, он не мог быть против – но Мари все равно нравилось спрашивать. Как говорил ее жених Мартин, вежливость должна быть всегда. Пусть даже твой собеседник не может ответить.

Этот пациент Мари нравился. Он поступил пару недель назад, и Мари сразу обратила на него внимание. Красивый молодой мужчина, если б она увидела такого на улице (и у нее не было Мартина, конечно же), то обязательно вздохнула бы о нем. Впрочем, сейчас привлекательное лицо казалось изможденным – но взгляд также был прикован к стене.

Таким его и привезли. Мари не видела сама, но Сьюзи рассказывала, а уж Сьюзи-то можно верить. Новый пациент садился, когда его сажали, вставал, когда его поднимали, ел, если его кормили. Но никак больше не реагировал на внешний мир. Он был здесь уже дней десять, но никаких улучшений не наблюдалось. Поэтому лечение продолжали, но доктор Стивенсон говорил, что это любопытный случай. А он всегда говорит так, когда не очень-то верит в выздоровление.

У пациента часто бывали посетители. Особенно хорошо Мари запомнила его брата – возможно, потому что они близнецы. Тот закрывался наедине с пациентом и курил – вообще-то в клинике запрещено курить, но как шепотом сказала Сьюзи, эти отстегивают такие суммы, что им бы позволили даже плясать канкан. Поэтому Мари смирилась и просто каждый раз открывала окна в палате после посещения брата.

Однажды она вернулась чуть раньше и застала его на корточках перед пациентом. Похоже, он пытался что-то ему говорить, но пациент не реагировал. И все-таки Мари невольно поежилась: жутковатое зрелище, когда лица обоих близнецов смотрели друг на друга, а потом одно из них повернулось в сторону Мари. Второе, конечно же, осталось безучастным.

Но Мари навсегда запомнила то выражение боли и обреченности на лице брата. Он потом быстро ушел и с тех пор был всего раз или два.

– Тебе повезло, мой мальчик, – сказала Мари безучастному пациенту, – о тебе есть кому волноваться.

Она слышала, что родители братьев давно погибли – возможно, именно поэтому она чувствовала особую близость к этому пациенту. Ее собственные родители тоже погибли пару лет назад, вот только у нее-то не было ни братьев, ни сестер.

В очередной раз Мари подумала, что же привело этого явно не бедного привлекательного мужчину к тому состоянию, в котором он и оказался в Хартвуд Хилле. Но она снова и снова себя одергивала: это не ее дело. Она просто должна выполнять свою работу и только.

Наполнив шприц, Мари проверила его и перевернула руку пациента, чтобы сделать укол. Вены были плохо видны из-за вязи татуировок, покрывающих руку, но Мари хорошо знала свою работу.





1




Повесив плащ, Фэй несколько раз провела по нему ладонью, стряхивая капли воды. Потом проверила, заперла ли входную дверь. Посмотрела в полумраке на себя в зеркало.

На самом деле, Фэй попросту не хотела идти дальше в квартиру – ведь непременно пришлось бы пройти через гостиную. А сейчас она меньше всего хотела именного этого.

Потому что там, в комнате с затемненными окнами, обязательно сидит Фредерик. Возможно, он курит. Или наблюдает, как сквозняк шевелит занавески. После того, как уехал Винсент, он вообще никому не позволяет их трогать.

Вздохнув, Фэй все-таки шагнула вперед и прошла в гостиную. Но к ее удивлению, застала там вовсе не Фредерика. На диване, выпрямив спину и сцепив руки, сидела Анабель.

Она повернула голову к Фэй:

– Как он?

– Ничего не изменилось, – пожала плечами Фэй и присела рядом.

– Я хочу его увидеть.

– Ты же знаешь, Фредерик тебе не позволит.

– Не собираюсь спрашивать его разрешения! Если Рик не хочет рассказывать, где эта клиника, мне расскажешь ты.

– Даже не проси. Я не пойду против Фредерика.

Особенно сейчас, подумала Фэй. В последнее время Фредерик пугал ее до чертиков, и ей совершенно не хотелось оспаривать его решений. Кроме того, она и сама считала, что он прав: Анабель совершенно нечего делать в Хартвуд Хилле.

– Но он ведь и мой брат!

Фэй накрыла ее сжатые руки своей ладонью.

– Навестишь, когда ему станет лучше.


– А если не станет? – повернув голову, Анабель посмотрела прямо в глаза Фэй. – Если не станет?

– Не говори глупостей.

Выдернув ладони, Анабель вскочила и сложно было сказать, что ею владеет больше, гнев или негодование.

– Фредерик тоже так говорит: поедешь, когда станет лучше. Но я здесь уже пять дней, и ничего не меняется! Почему никто не хочет говорить этого вслух? Почему никто не хочет допускать мысли, что ничего не изменится? Почему, черт возьми, никто не хочет его даже по имени называть?

– А почему этого не делаешь ты?

– Потому… потому что пока я не увидела своими глазами, могу представить, что все не так плохо.

Анабель опустилась на прежнее место, но теперь Фэй не стала ее трогать.

– Фредерик ведь даже не сообщил мне сразу, – горько сказала Анабель. – Почему он мне сразу не позвонил?

– Возможно, по тем же причинам: пока не сказал тебе вслух, это было не так плохо.

Последние несколько месяцев Анабель провела в Америке с Линдоном Кросби, взяв долгосрочный отпуск на работе и периодически присылая оттуда заметки для журнала. В какой-то момент оба брата перестали отвечать на письма, и Анабель начала в панике звонить домой.

Тогда она наткнулась на Офелию, которая и рассказала ей, что Винсент в клинике. Анабель прилетела на следующий же день, но Фредерик категорически запретил ей какое-либо посещение. И ничего не изменилось до сих пор: Анабель себе места не находила, но Фредерик оставался непреклонен.

– Почему он не писал мне? – спросила Анабель, и Фэй не сразу поняла, что речь совсем не о Фредерике. – Почему… почему Винсент ничего мне не рассказывал? Если все было так плохо, он же знал это, чувствовал. Почему не написал мне?

– Возможно, не хотел беспокоить. В последнее время его мучили кошмары.

– Снова. Кошмары, после которых он не мог спать.

– Именно так. Но не знала, что он не рассказал о них тебе.

– Он ничего мне не рассказал, – с горечью сказала Анабель. – Никто из братьев не считает нужным мне что-либо рассказывать.

– Они оберегают тебя.

– Даже когда совсем не стоит этого делать.

Анабель откинулась на спинку дивана и вздохнула. В полумраке комнаты, в темном платье, она казалась лицом во мраке, восставшим призраком, вернувшимся домой и внезапно понявшим, что за короткое время все успело изменится.

– Когда это началось? – спросила она.

– Вскоре после того, как он застрелил Анну. Точнее, я думаю, что примерно после того. Сначала я не понимала, что происходит, списывала многое на последствия его ранения. Потом начались кошмары.

– А теперь Фредерик упрятал его в психушку, и целыми днями Винсент бессмысленно пялится в стену, а я даже не могу его увидеть!

– Это была не идея Фредерика.

– Что?

– Винсент сам приезжал в эту клинику. На консультацию, как утверждают врачи.

– Почему же он не написал мне, – Анабель тряхнула головой. – Он узнает тебя?

Фэй с удивлением посмотрела на Анабель. Только теперь она, похоже, поняла, что Анабель действительно имеет весьма смутное представление. Или Фредерик действительно ничего ей не рассказывал? Неужели и Офелия тоже?

– Ани, он никого не узнает. Винсент действительно сидит целыми днями, уставившись в одну точку. И в его остановившемся взгляде нет никакого узнавания, когда я разговариваю с ним. Даже когда я смотрю ему в глаза. Они только, как и раньше, слезятся от яркого света – естественная реакция чувствительных глаз, напоминающая, что это все еще тот самый Винсент.

Обхватив себя руками, Анабель помотала головой, как будто пыталась отогнать от себя все слова, сказанные Фэй. Словно они могли облететь или растаять, став запутавшимися в волосах снежинками.

– Я займусь ужином, – сказала Фэй, поднимаясь. – Надеюсь, ты ко мне присоединишься.

Анабель продолжала сидеть в той же позе, но Фэй понимала, что ей нужно время – а потом ей придется принять общие правила игры, делать вид, что скоро все станет лучше. Иначе невозможно с этим справиться.

На кухне Фэй не торопясь достала овощи и начала их резать. Яркий электрический свет почти резал глаза, и даже это отвлекало от кубиков перца и огурцов, напоминая, как тяжело бывало Винсенту на кухне. Но он настаивал на ярком свете, заявляя, что иначе тут просто невозможно находиться.

Внезапно Фэй услышала громкий хлопок входной двери. Нахмурившись, девушка, не выпуская из рук ножа, выглянула из кухни – но нет, никто не пришел. Тогда она вернулась в гостиную, и увидела, что та пуста. А вот сумочка Фэй, с которой она пришла, безжалостно выпотрошена на журнальный столик. На стеклянной поверхности блестели ключи, губная помада, какие-то мелочи. Но в стороне от остальных вещей лежала старомодная записная книжка. И Фэй сразу поняла, что искала и определенно нашла Анабель.

Адрес клиники Хартвуд Хилл.





Пожалуй, последнее место, где бы хотел оказаться Фредерик в принципе – это Хартвуд Хилл. Его раздражало в этом месте буквально все: само здание казалось слишком неказистым, забор – неуместно жизнерадостным, двери безудержно крепкими, а кусты подстрижены слишком аккуратно. Сегодня проходя мимо них, он умудрился задеть мокрые листья, и влага водопадом упала на брюки и залила ботинки. И без того всегда перепачканные местной землей. В Хартвуд Хилле почему-то не были приняты мощеные дорожки, а Фредерик не мог избавиться от мысли, что поросшие кленами аллеи и тропинки больше всего напоминают кладбище.

Внутри клиника нравилась Уэйнфилду еще меньше. После угрюмого холла, где даже стертая на полу мозаика как бы говорила об оставленных надеждах, посетителей встречали светлые коридоры, с такими незаметными узорами на обоях, что те казались грязно белыми. И лампы. Как же Фредерик ненавидел лампы! Почему-то окна в коридорах Хартвуд Хилла встречались крайне редко (возможно, чтобы не нервировать зрелищем решеток на них?), но вот ламп было много. Ярких, не оставляющих теней, высветляющих все коридоры и, как казалось Фредерику, тихо и постоянно гудящих над головой.