Слетятся падальщики Бутковы, растащат все, что можно растащить. Но еще прежде них явится Аметистов, шакалья душа, обнюхает стены в поисках икон, скривится разочарованно, сплюнет и растворится в дыму и копоти, мелкий бес.

Если подумать, люди оставляют после своей смерти гору хлама. В буквальном смысле хлама: вещей, которые годятся только для мусорной кучи. «Я не исключение. Разве что иллюстрированные книги… Да, самое ценное, что останется после меня, – это книги».

Было что-то умиротворяющее в том, чтобы вот так невозмутимо проводить ревизию собственного имущества, пребывая при этом в абсолютной уверенности, что будешь жить вечно.

«А ведь кто-то скупит копеечные фарфоровые статуэтки из дома Марины, и скатерти, и вазочки. Что там еще? Телефон… Ну, с телефоном понятно: в него можно вставить новую сим-карту. Совсем простые модели идут на запчасти, но у Марины хороший телефон, с камерой, он стоит по местным меркам вполне прилично».

Какая-то мысль, связанная с телефоном, ходила за Машей по пятам – как привидение Марины. Но стоило Маше обернуться, оно растаяло.

Телефон, телефон…

Маша уставилась в окно, забыв про уборку. Что-то очень важное было связано с телефоном. «Марина, что с ним не так?»

Но вместо Марины в мысли ей, как щенок под локоть, лезла Ксения. Воображаемая Ксения была навязчивее реальной. Требовала какао, болтала, напевала, рассказывала про лес, куда нужно было брать спички, воду и телефон, а лучше два…

– Про лес, – вслух сказала Маша. – Господи, про лес!

Она поняла, что было не так с телефоном.





Ксения




Ксения отвела Цыгана к Маше и убежала, не дожидаясь хозяйки. Она с удовольствием задержалась бы и обсудила происшествие, но бабка предупредила, что всыплет ей, если она не вернется через полчаса. Отведенное время давно вышло.

Во дворе дожидалась рассерженная бабка. Она хлестнула Ксению мокрым полотенцем по ногам, но девочка проскользнула мимо, стараясь не хихикать и не злить старуху, и кинулась скорее чистить картошку. Человека, занятого делом, бабка не трогала.

Дочистить картошку ей не дали. Снаружи послышались голоса. Ксения выглянула в окно и увидела, что к дому подходит Дорада в сопровождении Альберта и Виктории. Викторию она в первый момент даже не узнала. Она была какая-то не Альбертовна, а будто совсем другая женщина.

– Тетя Поля, я сейчас бабушку позову, она в огороде, – крикнула девочка в приоткрытое окно.

– Ксения, не надо. Я хочу поговорить с тобой. Выйди, пожалуйста.

Девочка выбежала на улицу.

Дорада присела на скамейку, вынудив ее встать перед собой. Бутковы угрюмо маячили за спиной. Они не издали ни звука – впрочем, они и прежде не считали нужным здороваться с Ксенией. Что-то с ними было не в порядке… Она искоса взглянула на них, но ее окликнула староста.

– Послушай! Ксеня, нам нужна твоя помощь. Водитель, который сторожит возле церкви…

– Дурак какой-то! – Девочка пожала плечами. – Что там сторожить?

Кто-то из Бутковых за ее спиной издал сдавленное восклицание. Ксения обернулась и посмотрела сначала на Альберта, потом на его жену. Ох! Вот в чем дело! Виктория не накрасила рот! Бледные тонкие губы слабо шевелились, как червячки в навозной куче.

Ксения замерла. Без помады – неправильно! Это как переходить широкую дорогу с оживленным движением, где не работает светофор! Красный, красный, ты где?

Бутковы заметили ее замешательство.

– Слушайся Полину Ильиничну, – прошипел Альберт.

Лицо у него было такое, что Ксения сразу отвернулась и стала смотреть на Беломестову. Альберту даже помада не помогла бы, хоть всего закрась.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня, – ласково сказала Дорада. Слишком ласково. Где-то Ксения уже слышала точно такие же интонации, только никак не могла вспомнить где. – Сходи, пожалуйста, к этому человеку, Борису, и извинись за свою собаку.

Ксения так и вскинулась. Чего-о?! Еще извиняться?

– За нашу собаку, – исправилась Дорада. – Цыган его цапнул…

– Ничего и не цапнул!

– Напугал, – с нажимом сказала Беломестова. – В общем, Ксения, тебе нужно подойти к нему, сказать, что ты извиняешься за поведение собаки. Поставь перед ним вот это…

Из ниоткуда в ее руках появилась корзинка, закрытая марлей. Староста откинула марлю. Внутри в пакете белел здоровенный, как одеяло, бутерброд с колбасой, покачивался яблочный сок в стеклянной банке: она знала, этот сок выжимала сама Дорада, он получался сладкий и искристый. Больше всего Ксению удивила чекушка водки, скромно зажатая между бутербродом и плетеным боком корзинки.

– Он что, еще и нашу еду будет жрать? – возмутилась она.

Корзинку сунули ей в руки.

– Отнеси, – улыбаясь, сказала Дорада. – Извинись. И все.


Тут-то Ксения и вспомнила. Клим, нацепляя на крючок червя или какого-нибудь жучка, бубнил им что-то успокаивающее. Звучало смешно и довольно жутенько. «Нормально все, не зря пожил, – нежно говорил Клим, – сейчас в воду, оглядишься, а там зови кого-нибудь, чтобы схавали тебя побыстрее, выбирай покрупнее, надеюсь на тебя, мужик». И мужик отправлялся в озеро.

Ксения набычилась и поставила корзинку на скамью.

– Не пойду. Сами идите, раз так хотите извиняться.

Она уловила за спиной какое-то движение, но староста взглянула так выразительно – гвозди можно такими взглядами заколачивать! – и кто бы это ни был, он затих.

– Милая моя, я не хотела тебе говорить… Это водитель отравил Цыгана.

Ксения ахнула, подалась назад, широко раскрыв глаза. Отдавила ногу Альберту, который стоял прямо у нее за спиной.

– Он?! Откуда вы… Он отравил?!.. Правда? Честное слово?

Дорада скорбно кивнула.

– Поэтому Цыган на него и кинулся.

– И теперь вы его бутербродами кормите?! – в ярости выкрикнула Ксения.

– Они тоже отравленные, – со смешком сказала Дорада.

– Да-а?

– Не крысиным ядом, не подумай. Но если он съест этот бутерброд, будет мучиться поносом до завтрашнего утра.

Ксения зло рассмеялась и схватила корзинку. До завтрашнего утра? Лучше бы до следующего года! Но так тоже неплохо. Молодец, Дорада! Очень круто придумала!



Она быстро шла, помахивая корзинкой, и веселилась про себя. Красная Шапочка идет отравить Животастого Охотника, который хотел убить ее друга, Серого Волка! Дорада попросила ее подождать двадцать минут, прежде чем отправляться к церкви. Ксения едва вытерпела. Чуть было силком не перевела стрелки, как в детстве, когда мама надолго уходила.



…Она размахивала корзинкой с такой яростью, что в конце концов внутри предупреждающе звякнуло. Она притихла. Не хватало еще кокнуть банку.

Животастый сидел, вытянув ноги, и потел как свинья.

– Здра-а-сьте! – медовым голоском протянула Ксения. Даже самой стало противно.

– Чего тебе? – буркнул тот.

– Вы нас простите, пожалуйста, – очень вежливо проговорила Ксения, вспомнив уроки Дорады. – Мы не хотели вас кусать. Бабушка попросила вам передать вот это…

«И горшочек маслица!»

Она поставила перед ним корзинку и улыбнулась. Разве что этот не сделала, как его… книксен!

Животастый сплюнул в траву.

– Забери свои харчи. Я на работе не употребляю.

– Здесь сок, бутербродик…

– Сказал – забери. Вашу дрянь еще жрать… Нет уж. Меня шеф предупредил: ничего у вас не есть и не пить. Давай, ступай. Бабульке привет!

Дорада попросила: поговори с ним подольше, заболтай его. Ксения не знала, нужно ли забалтывать этого козла, если он откажется от подношения, но решила, что хуже не будет.

– А мы завтра варенье будем варить, – сообщила она и переступила с ноги на ногу. – Из крыжовника. Он волосатый, как гусеница. Получается вроде варенья из гусениц!

– Слушай, проваливай… – с тоской начал Животастый.

– А вам жена варенье варит? Можно еще из смородины, но я его не очень люблю, мне только пенки нравятся, пока теплые.

Из-за стены церкви выступил Альберт, быстро побежал к ним. Водитель начал оборачиваться на звук шагов, но ему мешал живот, мешала висячая грудь, он был слишком медленный и вспотевший, и Альберт с размаху ударил его по голове прежде, чем тот успел подняться.

Водитель крякнул и повалился вместе с ящиком.

Ксения отскочила, зажала палец зубами, чтобы не закричать, а Альберт уже уселся верхом на Животастого, который только что разговаривал с Ксенией, пусть и не слишком вежливо, а теперь лежал на траве, точно дохлая туша моржа на морском берегу!

Ксению схватили за плечи. Если бы не палец во рту, она заорала бы так, что в Анкудиновке услышали.

Это была Дорада.