Наша представительская демократия сейчас, пожалуй, представительна, как никогда в истории. Однако правительство представляет население не столько ad capita, сколько ad valorem[5]. Если любите философские задачки, вот вам на пробу: верно ли, что голос каждого избирателя должен иметь равную цену, как гласят наши законы, как, по утверждениям некоторых историков, желали основатели нашей страны? Или же голоса избирателей следует различать сообразно их мудрости, весу, влиянию… проще говоря, по тому, сколько у них денег? Для вас, быть может, это вопрос философский, а я прагматик и, что еще важнее, получаю зарплату у Фаулера Шокена.
Однако кое-что меня беспокоило.
– Как вы полагаете, – спросил я, – Таунтон может решиться… э-э… на акции прямого действия?
– Безусловно, он попытается отобрать у нас Венеру, – расплывчато ответил Фаулер.
– Я не об этом. Помните, что случилось с компанией «Антарктик эксплотейшн»?
– Я там был. Сто сорок погибших с нашей стороны – и бог знает сколько со стороны противника.
– А это ведь всего один континент! Такие вещи Таунтон принимает очень близко к сердцу. За какой-то паршивый континент, покрытый льдом, он начал настоящую войну; что же он сделает из-за целой планеты?
– Нет, Митч, – терпеливо ответил Фаулер, – на такое он не пойдет. Война – это очень дорого. Кроме того, мы не даем ему оснований – таких, на которые можно сослаться в суде. И в-третьих… пусть только попробует – мы прищемим ему хвост!
– Да, пожалуй, – ответил я, слегка приободрившись.
Не подумайте дурного: я – верный сотрудник «Фаулер Шокен ассошиэйтед». С юных лет стремлюсь жить, как учили меня в колледже, «ради Компании, ради Святых Продаж». Но индустриальные войны – штука невеселая, даже в нашей профессии. Всего несколько десятилетий назад в Лондоне одно шустрое агентство объявило войну корпорации «Бартон, Бартон, Дерби и Осборн» – и так энергично взялось за дело, что в живых остались только двое Бартонов и один малолетний Осборн. А на ступенях Главпочтамта, говорят, до сих пор видны пятна крови, оставшиеся с тех времен, когда «Юнайтед парсел» и «Американ экспресс» спорили за контракт на перевозку почты.
– Вот еще на что стоит обратить внимание, – снова заговорил Шокен. – На политиканов. Такого рода проекты притягивают их как магнит. Все наши популисты и крикуны, от консов до республиканцев, непременно захотят высказаться, за или против. Постарайся, чтобы все были за: может, они и психи, но смогут привлечь к нам людей.
– Даже консы? – воскликнул я.
– Нет-нет! Разумеется, я не про них. Я про нормальных, добропорядочных психов. Гм… – Шокен задумчиво кивнул; его белоснежная седина блестела в электрическом свете. – Пожалуй, распусти-ка ты слух, что полеты в космос глубоко противны идеям консервационизма. Потребляют слишком много топлива, ухудшают стандарты жизни… ну, придумаешь сам. Например: при производстве ракетного топлива используются органические материалы, которые консы считают нужным пускать на удобрения…
Приятно смотреть на профессионала за работой! С места в карьер Фаулер Шокен набросал схему будущей кампании: мне осталось только доработать детали. Отличная мысль: использовать в наших интересах консервационистов – фанатиков, уверяющих, что современная цивилизация якобы уничтожает Землю! Чушь собачья. Там, где истощаются природные ресурсы, на помощь приходит наука. Когда настоящего мяса стало не хватать, у нас уже были соевые бургеры. Когда истощились запасы нефти, мы изобрели велотакси.
Я и сам в молодости отдал дань консервационистским заблуждениям. Теперь вспоминаю об этом с улыбкой. Все их аргументы сводятся к одному: надо жить в согласии с Природой! Глупость несусветная. Если бы «Природа» хотела, чтобы мы ели свежие овощи, к чему ей снабжать нас витамином P и аскорбиновой кислотой?
Еще минут двадцать я слушал вдохновенную речь Фаулера Шокена и вышел из его кабинета с тем же чувством, что не раз и прежде. Шеф объяснил мне все, что надо знать. Дал все необходимые указания – мне осталось только их выполнить.
Правда, детали за мной. Ничего, свое дело я знаю туго.
Мы хотим, чтобы американцы колонизировали Венеру. Для этого требуются три вещи:
1) Колонисты.
2) Способ доставить колонистов на Венеру.
3) План работы, когда они туда прилетят.
В колонистах недостатка не будет благодаря рекламе. Девятиминутный ролик Шокена – отличный первый шаг: в том же духе мы построим всю кампанию. Потребителя всегда легко убедить, что там, где нас нет, трава зеленее. Я уже набросал примерный план кампании – простой, эффективный и с достаточно скромным бюджетом. Пусть денег у нас хватает – не стоит бросать их на ветер.
Второе – лишь отчасти наша проблема. Космические корабли строят «Республиканская авиация», «Телефонная компания Белла» и «Ю.С. Стил» – насколько я понимаю, по контракту от министерства обороны. Наша задача – не в том, чтобы сделать перелет на Венеру возможным, а в том, чтобы примирить население с неизбежными при этом затратами и стеснениями. Допустим, ваша жена узнает, что сгоревший тостер нечем заменить, поскольку весь нихром, из которого изготовляются его детали, ушел на двигатель венерианской ракеты. Или какой-нибудь неизбежный ворчун-конгрессмен от мелкой никчемной фирмочки, из тех, что всегда против, тряся над головой цифрами и графиками, заявляет, что правительство выбрасывает кучу средств и ресурсов на очередной безумный проект. Тут-то и начинается наша работа! Жену нам предстоит убедить, что ракеты важнее тостеров, а фирму, которую представляет конгрессмен, – что его тактика непопулярна и может лишить владельцев прибыли.
Начать кампанию под девизом «затянем пояса»? Эту мысль я тут же отверг: пострадают другие наши интересы. А как насчет нового религиозного движения – благоговейного поклонения далекой планете для восьмисот миллионов людей, которые сами туда не попадут?
Пожалуй, об этом стоит потолковать с Брюнером. И дальше на очереди пункт три: чем занять колонистов, когда они попадут на Венеру?
Вот что больше всего интересует Фаулера Шокена. Деньги правительства, которыми будет оплачена кампания, – полезное дополнение к нашему ежегодному бюджету; однако не таков Фаулер Шокен, чтобы вести кампании ради разового выигрыша. Он смотрит дальше и мыслит глубже. Нам необходим собственный индустриальный комплекс на Венере; необходимы колонисты – и их дети, и дети их детей, – навеки причисленные к нашей пастве. Разумеется, Фаулер стремится повторить здесь, в большем масштабе, успех «Индиастрии». Он уже превратил всю Индию в один гигантский картель. Все, что там производят – каждую плетеную корзину, каждый слиток иридия, каждую порцию опиума, – продают через «Фаулер Шокен». И доход идет именно «Фаулер Шокен», никому иному. А теперь он хочет сделать то же самое с Венерой.
И вправду великий проект – на него не жаль потратить все доллары мира! Новая планета, размером с Землю, по имеющимся данным, богатая, как Земля, и вся, до последнего микрона и миллиграмма, наша!
Я взглянул на часы. Свидание с Кэти у меня в семь, а сейчас уже около четырех. Времени в обрез. Я позвонил Эстер, распорядился заказать мне билет на ближайший рейс до Вашингтона, а затем набрал номер человека, имя которого назвал мне Фаулер. Джек О’Ши, единственный, кто уже побывал на Венере. Голос его звучал молодо и звонко; он согласился со мной встретиться.
На взлетной полосе в Вашингтоне пришлось проторчать лишних пять минут: у рамок шла какая-то суета. Вокруг самолета сновали гвардейцы «Бринк экспресс», их командир у каждого выходящего пассажира проверял документы. Когда очередь дошла до меня, я спросил, что здесь происходит. Он задумчиво взглянул на мое удостоверение личности с коротким идентификационным номером, а затем отдал честь:
– Прошу прощения за беспокойство, мистер Кортни. Консы устроили теракт возле Топики. Нам поступила информация, что террорист летит на нью-йоркском рейсе, прибывающем в 16.05. Похоже, деза.
– А что взорвали на этот раз?
– Отдел сырья «Дюпона» – если вы в курсе, у нас с ними контракт на охрану их заводов, – открыл под каким-то кукурузным полем в тех краях новое месторождение угля. И вот на торжественном открытии шахты, едва гидравлический проходческий комбайн начал вгрызаться в пахотный слой, кто-то из толпы швырнул бомбу. Водителя комбайна, его помощника и вице-президента компании убило на месте. Приметы бомбиста запомнили, так что поймать его – дело нескольких дней.
– Удачи, лейтенант, – ответил я и поспешил в аэропорт, в комнату отдыха.
О’Ши уже ждал меня – сидел у окна в явном нетерпении, но просиял улыбкой, когда я извинился.
– Такое с каждым могло случиться, – заметил он и, закинув одну коротенькую ногу на другую, подозвал официанта.
Мы сделали заказ; затем О’Ши откинулся на стуле и произнес:
– Ну, что скажете?
Я посмотрел на него – сверху вниз, затем в окно. К югу от аэропорта мигала разноцветными огнями верхушка гигантской колонны мемориала Рузвельта; за ней виднелся крохотный невзрачный купол древнего здания Капитолия. Как истинный рекламщик я никогда за словом в карман не лез, но сейчас не знал, с чего начать.
О’Ши явно наслаждался моим замешательством.
– Так что же? – повторил он с усмешкой. Было очевидно, что это означает: «Приятно вам, важным господам, бегать за простым парнем вроде меня?»
Я решил идти напролом:
– Каково там, на Венере?
– Песок и пыль, пыль и песок, – не раздумывая, ответил О’Ши. – Разве вы не читали мой доклад?
– Читал, разумеется. Но хочу знать больше.
– Все есть в докладе. Боже правый, когда я вернулся, меня три дня допрашивали!
– Я о другом, Джек, – ответил я. – Кому нужны доклады? У меня в отделе исследований пятнадцать человек заняты только тем, что готовят выжимки из докладов, чтобы мне не приходилось читать их самому. Я хочу узнать нечто большее. Хочу ощутить Венеру. Понять, почувствовать, каково там. А это можно узнать только у вас – ведь вы единственный, кто там был.
– И иногда об этом жалею, – устало ответил О’Ши. – Что ж, с чего начать? Откуда я взялся, вы знаете: я единственный в мире лилипут с лицензией пилота. О корабле тоже знаете все. Видели доклады об исследовании привезенных мною образцов почвы и минералов. Не то чтобы они о чем-то говорили. Я ведь приземлялся только в одном месте. Может, в пяти милях оттуда геология уже совсем другая.
– Это все мне известно. Послушайте, Джек, давайте так. Предположим, вы хотите уговорить людей – множество людей – полететь на Венеру. Что вы им скажете?
– Навру с три короба! – рассмеялся он. – Ладно, выкладывайте начистоту. Что вы задумали и зачем вам я?
И я рассказал ему о планах «Шокен ассошиэйтед». Говорил и говорил, а он смотрел на меня круглыми детскими глазами на круглом личике. В чертах лица у лилипутов есть какая-то фарфоровая хрупкость и нежность, как будто природа, отказав им в росте, взамен этого награждает изяществом, совершенством черт, для обычных людей недоступным. Он потягивал свой напиток; я между делом отхлебывал свой.
Наконец я закончил речь, но по-прежнему не знал, на моей ли он стороне, а с ним это было важно. Джек О’Ши – не марионетка из госслужбы, которую Фаулер Шокен ловко дергает за ниточки. И не простой гражданин, которого можно подкупить какой-нибудь дешевой мишурой. Верно, Фаулер помог ему капитализировать славу первопроходца: организовывал издания книг, выступления, лекции, так что теперь Джек О’Ши немного нам обязан. Самую малость. Не более того.
– Я хотел бы вам помочь, – сказал он наконец, и дальше разговор пошел куда легче.
– Вы в состоянии нам помочь, – заверил я. – Ради этого я и прилетел. Скажите, что может предложить человеку Венера?
– Почти ничего, – ответил он, и гладкий фарфоровый лоб прорезала морщина. – С чего мне начать? Рассказать вам об атмосфере? Свободный формальдегид – знаете, то вещество, которое используют при бальзамировании. Или о климате? Средняя температура выше точки кипения воды – если бы на Венере была вода. Но ее там нет. А если и есть, то недоступна. Или о ветре? Меня несло над поверхностью Венеры со скоростью восемьсот километров в час.
– Нет, не совсем, – ответил я. – Для всех этих проблем мы уже ищем решения. Я хочу почувствовать, хочу понять, что вы ощутили, оказавшись там. О чем думали, как реагировали. Просто говорите. Говорите обо всем. Я скажу, когда услышу то, что хочу знать.
О’Ши задумался, прикусив бледно-розовую губу.
– Что ж, – сказал он наконец, – тогда давайте начнем с самого начала. Закажем еще по одной?
Подошел официант, принял заказ и вернулся с напитками. Некоторое время Джек молчал, барабаня пальцами по столу, потягивая рейнвейн с сельтерской. А потом заговорил.
Начал он действительно с самого начала – и к лучшему. Я хотел уловить душу события, то ускользающее субъективное чувство, что стояло за сухими строками его отчетов о полете на Венеру. Хотел поймать то, что придаст нашему проекту убедительность и силу.
Джек рассказывал о своем отце, двухметровом плечистом химике-технологе, и о матери, пухлой домохозяйке. Слушая его, я ощутил и горе его родителей, и их разочарование, и непреклонную, беззаветную любовь к крошке-сыну, не доросшему и до метра. В одиннадцать лет перед ним впервые встал вопрос взрослой жизни и выбора профессии. Он помнил, как вытянулись лица родителей при первом его предложении, сделанном вскользь, с равнодушной миной, – неизбежном предложении подумать о цирке. К их чести, больше эта тема в семье не поднималась. Родители знали, что Джек хочет стать летчиком-испытателем, и принесли ради этого немалые жертвы. Они всегда поддерживали сына. Ни стоимость учебы, ни насмешки, ни унизительные отказы в одной летной школе за другой – ничто их не останавливало.
Разумеется, Венера окупила все.
Создатели космического корабля для полета на Венеру столкнулись с серьезной проблемой. Отправить ракету на Луну, за триста восемьдесят тысяч километров от Земли, оказалось не так уж сложно; теоретически ненамного сложнее было бы и запустить корабль через пространство на соседнюю планету. Вопрос заключался в орбитах и сроках полета, в том, как управлять кораблем и как привести его назад. Вот это обернулось задачкой потруднее.
Можно запустить корабль прямиком на Венеру так, что через несколько дней он попадет на место, – вот только потребуется столько топлива, сколько хватило бы на десять межпланетных перелетов. Можно плыть по орбите, словно дрейфуя по реке, выжидая, когда орбиты двух планет максимально сблизятся: это сэкономит топливо, но растянет путешествие на несколько месяцев. А за восемьдесят дней человек съедает вдвое больше, чем весит сам, вдыхает в девять раз больше своего веса и выпивает столько воды, что в ней мог бы плавать рыбацкий катер.
Возникает резонный вопрос: что, если очищать воду от продуктов распада и использовать вторично, если делать то же самое с воздухом и с едой? Увы. Необходимое для этого оборудование будет весить больше, чем воздух, еда и вода вместе взятые. Так что пилот-человек отпадает.
И команда конструкторов начала работу над автоматическим пилотом. Робот был изготовлен – и справлялся очень неплохо. Увы, несмотря на миниатюрность его контактов и реле, весил он четыре с половиной тонны.
Конструкторы уже готовы были опустить руки, как вдруг кому-то пришла гениальная мысль: самый совершенный сервомеханизм – пилот-лилипут двадцати пяти килограммов весом! Джек О’Ши весит втрое меньше обычного человека – значит, втрое меньше съедает и втрое меньше потребляет кислорода. Ему хватит обычных очистителей воздуха и воды, низкоэффективных, зато легких и компактных. Вместе со всем необходимым снаряжением Джек уложился в лимит веса – и заслужил себе неувядающую славу.
– Меня воткнули в ракету, словно палец в перчатку, – рассказывал он, вздыхая; от двух бокалов вина малыш Джек слегка опьянел. – Вы, наверное, представляете себе, как выглядит корабль снаружи. Но знаете, как меня запихивали в кресло пилота? Собственно, никакое это не кресло, а скорее, костюм ныряльщика. Во всем корабле только в этом костюме и был воздух. А вода поступала по трубке прямо мне в рот. Все ради экономии веса.
В этом костюме Джек провел восемьдесят дней. Костюм кормил его, подавал воду, удалял углекислый газ и отходы жизнедеятельности. При необходимости мог вколоть новокаин в сломанную руку, пережать поврежденную бедренную артерию, накачать воздух в разорванное легкое. Словно во чреве матери – только в чертовски неудобном чреве.
Тридцать три дня в костюме туда, сорок один день обратно. И шесть дней между ними – оправдание всей этой авантюры.
Сажать корабль Джеку пришлось вслепую. Плотные газовые облака, закрывающие планету, не позволяли ничего увидеть и сбивали с толку радары. Лишь в тысяче футов от Земли он сумел разглядеть под собой что-то, кроме мельтешения желтой пыли. Тогда он сел и выключил двигатели.
– Выйти наружу я, конечно, не смог. Первым человеком, ступившим на землю Венеры, станет кто-то другой. Подозреваю, кто-нибудь, кому не особенно нужно дышать. Зато я первым увидел Венеру.
Он пожал плечами, пробормотал себе под нос крепкое словцо: вид у него был смущенный.
– О том, какова она, мне десятки раз рассказывали на лекциях, но я так и не понял. Думал, это что-то вроде Пейнтед-Дезерт[6] на Земле. Впрочем, возможно, так и есть: ведь в Пейнтед-Дезерт я тоже не бывал. На Венере дуют ветра. Страшные ветра, разрушающие горы. Скалы из мягкого камня крошатся в пыль: так начинаются пыльные бури. А из тех скал, что потверже, ветер создает удивительные статуи, настоящие монументы самых причудливых форм и расцветок. Таких гор, таких расщелин, как там, невозможно вообразить. Можно подумать, что ты в пещере, хотя там не так темно. Однако свет тоже… необыкновенный. Он оранжевый, как пламя костра. Яркий, очень яркий, какой-то… угрожающий, что ли. Знаете, нечто отдаленно похожее можно увидеть в земных небесах жарким летом, на закате, перед грозой. Только на Венере не бывает гроз – там нет воды. – Поколебавшись, он добавил: – А молнии есть. Много молний. Но ни капли дождя… Не знаю, Митч, – оборвал он себя, – вам вообще все это интересно?
Ответил я не сразу. Сначала взглянул на часы – и отметил, что мне пора на обратный рейс, затем, нагнувшись, выключил спрятанный в портфеле диктофон.
– Вы мне очень помогли, Джек, – ответил я. – Но нам нужно больше. Сейчас мне пора бежать. Скажите, не сможете ли вы на время переехать в Нью-Йорк и со мной поработать? Все, что вы рассказали, я записал на пленку, однако нам понадобятся и визуальные образы. Кое-что наши художники смогут извлечь из привезенных вами фотографий, но этого будет мало. А вы можете сообщить намного больше, чем самый совершенный фотоаппарат. – О том, что наши художники не станут изображать Венеру такой, как есть, я упоминать не стал. – Что скажете?