— Тебе не о чем беспокоиться.
После дождя все запахи усилились, явственно ощущался аромат роз, к которому, как я с удовольствием обнаружила, примешивался аромат тимьяна. Даниель прибавил шаг, бегом преодолел заросший дикими травами луг и исчез в лесу.
* * *
В зале меня встретило красивое озеро из стружек и опилок. После полировки рисунок древесины проступил более отчетливо, блеск в последних лучах заходящего солнца. Я даже ощутила легкое благоговение. Эта комната будила во мне желание купить хрустальную люстру, чего мы, конечно, не могли себе позволить. Часть оконных стекол все еще была покрыта мазонитом. Сами окна тянулись почти от пола и до потолка — двойные двери веранды, выходящие на круглую каменную террасу с видом на реку. Ведущая на верхний этаж лестница, немыслимо широкая, из тех, что можно увидеть в кино, поражала своим великолепием. Мне нравилось сидеть здесь и представлять гостей, которые снуют вокруг с бокалами шампанского, фортепьянную музыку, а за окнами садится солнце, и все погружается во тьму.
Выпитое вино оставило после себя привкус чего-то прогорклого и тяжесть в голове. Ну и что с того, если я сболтнула немного лишнего приезжей иностранке, которую я встретила в баре?
Даниелю нужно время, вот и все. Тишина. Спокойствие. Ведь для него все было иначе — вот в чем дело. Большая часть его внутреннего «я» была связана с работой, и это неудивительно. Ведь он занимался невероятно важным делом. Издавать школьные учебники, источники знаний для будущих поколений, — что может быть лучше? И все же я спрашивала себя, что было хуже для Даниеля — потеря самой работы или то, что он был выпускающим редактором.
Просто оставайся собой, пыталась утешить его я, тебе не повезло, такое со всяким может случиться, но Даниель предпочитал не говорить об этом или, как он однажды выразился, когда я попробовала заикнуться на эту тему, — «нечего тащить с собой сюда это дерьмо».
В старом дереве что-то поскрипывало, постукивало. Я подумала, что это сам дом издает такие звуки, дерево то разбухает, то ссыхается, или, может, что-нибудь отошло и теперь болтается на ветру. Но больше похоже на стук в дверь. Звук исходил от большой входной двери рядом с залом, где располагался помпезный холл с желтыми и красными витражными стеклами, сквозь которые нельзя было ничего разглядеть. Я решила, что это Даниель забыл дома ключи и, напрасно прождав возле двери черного хода и сообразив, что я не слышу стука, направился к парадным дверям. Я открыла заевший замок и толчком распахнула дверь.
На пороге стоял старик, который при виде меня снял с головы кепку. Выше меня ростом и прямой, как палка, застегнутая под самое горло рубашка и коричневая кофта. Стоптанные башмаки.
— Guten Abend, — произнес он, — прошу прощения. Надеюсь, я не помешал.
Старик говорил по-немецки. Произношение у него было необычным, но я его прекрасно понимала, возможно, потому, что говорил он медленно. Казалось, он раздумывает над каждым словом. Я объяснила ему, что обычно мы не пользуемся парадным входом, вот почему я так долго не открывала. Haupteingang[5], так это кажется называется? Звучит довольно помпезно.
Он снова извинился, и у меня возникло ощущение, что он стесняется.
— Меня зовут Ян. Ян Кахуда.
Я представилась, и он с чувством пожал мне руку, словно бы раздумывая. И тут я поняла, что я его знаю. Видела раньше, скорее всего в баре гостиницы. Он мог быть одним из тех посетителей, что играли там в карты.
— Чем могу вам помочь? — вежливо осведомилась я.
Он уставился вниз на потрескавшиеся каменные ступени лестницы. Там и сям из трещин лезла трава.
— Я уже немолод, но если вам нужна помощь в саду, подрезать розы… Работы там будь здоров.
— Вы очень добры, — ответила я, толком не зная, как мне стоит отнестись к подобному предложению. Старику было явно за семьдесят, а то и все восемьдесят. — Вот только не знаю, есть ли у нас возможность кого-то нанять.
— Я был лучшим садовником в округе. Всему, что я знаю, я научился от отца. Он работал в этой усадьбе. Давным-давно.
— Здесь? В самом деле? С виноградником?
— Со всем, — с нажимом произнес старик, — вино, сад, розы… — Он огляделся, но в сумерках возле величественного входа можно было различить только густые заросли и сорную траву.
— Тогда вам должно быть известно, что за сорта винограда здесь выращивали? — тут же спросила я.
Старик медленно кивнул, словно силясь что-то разглядеть у меня за спиной.
— Прежде всего «мюллер-тургау». А в давние времена еще и «блауэр португизер» и «рислинг». Это было до меня. Думаю, еще до чумы. Вам, разумеется, известно о винной чуме?
— Просто фантастика! Заходите, вы должны обязательно мне все рассказать.
Оказавшись в холле, Ян Кахуда поискал взглядом половик, чтобы вытереть ноги. Но мы там еще не убирались, скорее наоборот, повсюду виднелись рулоны обоев и банки с краской. Меня переполнял, мягко говоря, чистый восторг. В бумагах на недвижимость владельцем усадьбы значился город, ничьих имен указано не было. Мы спрашивали риелтора, сколько времени пустовал дом и когда прекратилось производство вина, но тот ответил только, что еще заглянет к нам. Однако так до сих пор и не заглянул.
— Так, выходит, ваш отец знал тех, кто здесь жил, — обрадовалась я.
— Он был всего лишь наемным работником.
— А вы сами здесь когда-нибудь бывали?
— Я тогда был еще ребенком. — Ян Кахуда оглянулся на витражные стекла, чей цвет в сгущающих сумерках был уже неразличим. Здесь не было ни одной работающей лампы, поэтому в холле свет мы не зажигали. — Мы бегали, играли…
Я рассмеялась:
— Да, я слышала разговоры об этом в гостинице. Охотились за волками-оборотнями и играли в войнушку… Кстати, вас там не было сегодня? Мне кажется, я вас знаю.
Старик кивнул. Его взгляд скользил по обшарпанным панелям на стенах и резным дверям, блуждал по залу. Интересно, он видел зал таким, каким тот был сейчас, или таким, каким он его запомнил?
— Мне жаль, — проговорил наконец он, — мой немецкий… я уже давно на нем не разговаривал. — Он снова надел кепку, заломив ее набок, как маленький мальчик. — Уже поздно. Мне пора идти.
Я сказала ему, что с превеликим удовольствием воспользуюсь его услугами, и попросила приходить его в светлое время суток.
— Хорошо бы прямо завтра. Так хочется поскорее все узнать.
На всякий случай я задержалась на пороге и подождала, пока он спустится по лестнице. Ночной ветер пригнал облако, и оно почти полностью скрыло луну. Старик не испытывал никаких проблем при движении. Настоящий подарок, подумала я, слушая затихающий звук его шагов по дороге. Старый садовник, мастер своего дела, чьи знания передавались из поколения в поколение, — это именно то, что нам сейчас нужно. Ведь я столько всего не знаю. О винной чуме, например.
Я вернулась в дом и заперла дверь.
Ян Кахуда, пожалуй, посмеялся бы над нашим заблуждением, что «мюллер-тургау» восьмидесятилетней давности мог бы вызвать вкусовую сенсацию. Должно быть, его отец преподал ему основы традиционного виноделия, существовавшего еще до появления механизированных технологий. И, наверное, он мог бы разъяснить назначение всех инструментов и приспособлений, обнаруженных нами в усадьбе, которые мы могли охарактеризовать только как очень старинные. Дом, вероятно, был построен еще на рубеже прошлых веков, но стена у ворот и некоторые другие детали свидетельствовали о том, что еще раньше на этом самом месте стояло другое здание.
Я вспомнила слова хозяина гостиницы о туннелях, прорытых под городом еще в эпоху богемских королей. Они правили страной на протяжении тысячи лет и были самыми могущественными в Европе. А первые виноградники появились здесь, на севере, при одной из королев, в южных частях речных долин.
От подобных сведений просто голова кругом шла. Если по туннелям под городом доставляли провиант, то почему бы и не вино тоже? Мы были заняты винным погребом, но вдруг это еще не конец и проход идет дальше? Ведь стояла же там внизу тележка, на вид очень старинная. Зачем надо было тащить вниз такую громоздкую вещь, если ее не собирались использовать? Я почуяла неизведанные глубины, сеть запутанных переходов и подземелий.
Даниель мог отсутствовать еще час — он любил бегать, пока не заноют все мышцы. Да и чего мне, собственно говоря, бояться? Волков-оборотней?
Я взяла карманный фонарик.
Теперь, когда я спускалась вниз одна, я была напряжена куда сильнее. Внутри меня все ходило ходуном, каждый нерв ощущался под кожей, я испытала почти эротическое ощущение, когда нащупала ногой последнюю узкую ступеньку лестницы и подземные своды пещеры сомкнулись надо мной, словно беря в свой плен.
Винный погреб еще хранил на себе печальное воспоминание о разочаровании Даниеля. Я посветила на дальнюю стену пещеры. Тележка стояла посередине прохода, большая и громоздкая, союз дерева и железа. Я осторожно протиснулась мимо нее, но вскоре луч света уперся в тупик. Стена оказалась замурована, но кирпичи были неплотно пригнаны друг к другу, между ними оставались зазоры, которые со временем расширились и стали еще больше. Из щелей тянуло сухим прохладным воздухом, а вовсе не сыростью и крысами, как можно было подумать.
Горы — на севере, город — на юге. Если в самом деле существует туннель связывающий виноградник с подземными ходами, то он должен располагаться еще глубже, под рекой. Я посчитала шаги и попыталась представить, как выглядит это место на поверхности. Посветила правее, направляя луч фонарика в разные стороны. Обнаружились еще замурованные камнем стены, но один проход оставался свободным. Тьма позади тьмы.
Высота коридора позволяла передвигаться в полный рост, но я все же пригибалась, чтобы не задеть чего-нибудь головой, и светила перед собой на пол фонариком, чтобы знать, куда ставить ноги. Потолок был сводчатым и постепенно понижался. Интересно, как поведет себя Даниель, если по возвращении с пробежки не застанет меня дома. Где он станет меня искать?
Коридор был нешироким, с легким уклоном вниз, я шла, касаясь его стен. Если он начнет поворачивать или появится развилка, то я поверну назад, иначе — потеряюсь.
И тут каменная стена закончилась, рука провалилась в пустоту. Справа виднелась большая дыра, отверстие, сводчатая арка.
Вот теперь я точно должна повернуть, подумала я, не поддаться искушению. Я наклонилась и вытянула руку вперед, чтобы посмотреть насколько далеко убежит луч фонарика. Что это — боковое ответвление или подземная зала? У меня возникло ощущение, что этот открывшийся проход тянется не слишком далеко — по сравнению с основным коридором воздух в нем казался куда более тяжелым и спертым.
Но ведь пару шагов я все же могу сделать.
На полу валялось несколько винных бутылок. Я отметила про себя, что все они были пустыми. Потолок здесь явно был выше. У стены лежало несколько потемневших от времени досок. Я подумала, что когда-то они могли быть лавкой или чем-то в этом роде. Это, в свою очередь, натолкнуло меня на мысль о тюремных казематах. Рядом — что-то серое, матерчатое, может, рогожка? Дальше, там, где луч света тонул во мраке, угадывалось что-то еще. Думаю, пара лишних метров не грозят мне заблудиться. Луч света медленно пополз от пола к потолку, забираясь все дальше. Стены были неровными, закругленными, и несколько камней торчало наружу, образуя нечто вроде ниши, защитный свод над тем, что я едва могла различить. Фонарик дрожал в моей руке, и луч света плясал как бешеный.
До меня вдруг дошло, что электрический свет, должно быть, впервые проник сюда, в этот коридор. Я представила пылающие факелы, мечущиеся по стенам тени. И следом конус света уперся в нечто непонятное, покоившееся в самом дальнем углу.
Выдох застрял у меня в глотке. Я сделала шаг вперед, крепко ухватившись за фонарик, чтобы он не дрожал.
Человеческое тело было едва различимо. Кожа сливалась по цвету с камнями в стене, с песком на полу. Словно она приобрела тот же бледный серо-коричневый оттенок, что и подземная пещера. Возможно, тело было еще более серым, чем земля под ним. Маленькое и щупленькое, скрюченное в позе зародыша.
Ребенок. Кажется, это был ребенок.
Ничего похожего на вонь разлагающегося трупа, только прохладный запах земли и подвала. Словно жизнь покинула это тело, оставив после себя лишь высушенную оболочку.
Не в силах ничего с собой поделать, я осторожно приблизилась к трупу и опустилась перед ним на колени, стараясь ни к чему не притрагиваться. Посветила на то, что когда-то было лицом.
Такое неестественно худое, словно все, что было под кожей, исчезло, пропало. Кожа туго обтягивала череп, словно натянутый парус. Как сумела сохраниться кожа, когда не было никаких глаз? Серые пустые глазницы таращились в бесконечную пустоту.
Не в силах отвести взгляд, я продолжала смотреть. Торчащие волосики на лбу, остатки того, что когда-то было шапочкой. Или кепкой? Сколько времени миновало, прежде чем она окончательно истлела и превратилась в пыль? Ребра и тазобедренные кости, твердые и острые, выпирали наружу, словно пытаясь прорвать кожу. Кажется, это был мальчик. От штанов остались одни обрывки, коленные чашечки торчали наружу, на ногах — пара башмаков. Шнурки практически истлели, но кожаный верх и подошвы были почти целыми, худенькие ножки походили на птичьи.
Что-то острое впилось мне в руку, когда я оперлась о пол, чтобы подняться. Вскрикнуть я не вскрикнула, но фонарик от неожиданности выронила. От удара он погас. В ушах зашумело. Руками я лихорадочно ощупывала песок, камни и мусор на полу, обнаружила осколок бутылки, о который поранилась, наконец нашла фонарик. Я так и сяк покрутила его, понажимала на кнопку, постучала о землю, но он так и не зажегся.
Пятясь, я отползла от ребенка и попыталась перевязать кофтой руку, чтобы остановить кровь, которой натекло уже порядочно. Кое-как поднялась на ноги. Все так же пятясь, преодолела последние шаги, пока не почувствовала за спиной твердый камень, и, придерживаясь рукой за стену, двинулась по туннелю обратно. У тьмы не было цвета, она просто была, и все. Я натолкнулась на тележку, которая внезапно возникла у меня на пути, надежное ощущение дерева и железа. Слабый проблеск во мраке, и спустя несколько секунд я увидела тени — луч от лампы в подвале наверху. Просачиваясь вниз, он добирался до меня, словно предчувствие света. Я сумела различить расползающееся на ладони пятно крови, ощутила пульсирующую боль. Издалека донесся крик Даниеля:
— Соня? Где ты, черт возьми?
ЗАПИСЬ ИЗ ДНЕВНИКА НАБЛЮДЕНИЙ В НОЧЬ НА ПОНЕДЕЛЬНИК, 5:50
Все вещи разбросаны. Ящик бюро вытащен и перевернут.
Он сидит на постели.
И что-то бормочет.
Под липой, в вереске,
укромный уголок…
После дождя все запахи усилились, явственно ощущался аромат роз, к которому, как я с удовольствием обнаружила, примешивался аромат тимьяна. Даниель прибавил шаг, бегом преодолел заросший дикими травами луг и исчез в лесу.
* * *
В зале меня встретило красивое озеро из стружек и опилок. После полировки рисунок древесины проступил более отчетливо, блеск в последних лучах заходящего солнца. Я даже ощутила легкое благоговение. Эта комната будила во мне желание купить хрустальную люстру, чего мы, конечно, не могли себе позволить. Часть оконных стекол все еще была покрыта мазонитом. Сами окна тянулись почти от пола и до потолка — двойные двери веранды, выходящие на круглую каменную террасу с видом на реку. Ведущая на верхний этаж лестница, немыслимо широкая, из тех, что можно увидеть в кино, поражала своим великолепием. Мне нравилось сидеть здесь и представлять гостей, которые снуют вокруг с бокалами шампанского, фортепьянную музыку, а за окнами садится солнце, и все погружается во тьму.
Выпитое вино оставило после себя привкус чего-то прогорклого и тяжесть в голове. Ну и что с того, если я сболтнула немного лишнего приезжей иностранке, которую я встретила в баре?
Даниелю нужно время, вот и все. Тишина. Спокойствие. Ведь для него все было иначе — вот в чем дело. Большая часть его внутреннего «я» была связана с работой, и это неудивительно. Ведь он занимался невероятно важным делом. Издавать школьные учебники, источники знаний для будущих поколений, — что может быть лучше? И все же я спрашивала себя, что было хуже для Даниеля — потеря самой работы или то, что он был выпускающим редактором.
Просто оставайся собой, пыталась утешить его я, тебе не повезло, такое со всяким может случиться, но Даниель предпочитал не говорить об этом или, как он однажды выразился, когда я попробовала заикнуться на эту тему, — «нечего тащить с собой сюда это дерьмо».
В старом дереве что-то поскрипывало, постукивало. Я подумала, что это сам дом издает такие звуки, дерево то разбухает, то ссыхается, или, может, что-нибудь отошло и теперь болтается на ветру. Но больше похоже на стук в дверь. Звук исходил от большой входной двери рядом с залом, где располагался помпезный холл с желтыми и красными витражными стеклами, сквозь которые нельзя было ничего разглядеть. Я решила, что это Даниель забыл дома ключи и, напрасно прождав возле двери черного хода и сообразив, что я не слышу стука, направился к парадным дверям. Я открыла заевший замок и толчком распахнула дверь.
На пороге стоял старик, который при виде меня снял с головы кепку. Выше меня ростом и прямой, как палка, застегнутая под самое горло рубашка и коричневая кофта. Стоптанные башмаки.
— Guten Abend, — произнес он, — прошу прощения. Надеюсь, я не помешал.
Старик говорил по-немецки. Произношение у него было необычным, но я его прекрасно понимала, возможно, потому, что говорил он медленно. Казалось, он раздумывает над каждым словом. Я объяснила ему, что обычно мы не пользуемся парадным входом, вот почему я так долго не открывала. Haupteingang[5], так это кажется называется? Звучит довольно помпезно.
Он снова извинился, и у меня возникло ощущение, что он стесняется.
— Меня зовут Ян. Ян Кахуда.
Я представилась, и он с чувством пожал мне руку, словно бы раздумывая. И тут я поняла, что я его знаю. Видела раньше, скорее всего в баре гостиницы. Он мог быть одним из тех посетителей, что играли там в карты.
— Чем могу вам помочь? — вежливо осведомилась я.
Он уставился вниз на потрескавшиеся каменные ступени лестницы. Там и сям из трещин лезла трава.
— Я уже немолод, но если вам нужна помощь в саду, подрезать розы… Работы там будь здоров.
— Вы очень добры, — ответила я, толком не зная, как мне стоит отнестись к подобному предложению. Старику было явно за семьдесят, а то и все восемьдесят. — Вот только не знаю, есть ли у нас возможность кого-то нанять.
— Я был лучшим садовником в округе. Всему, что я знаю, я научился от отца. Он работал в этой усадьбе. Давным-давно.
— Здесь? В самом деле? С виноградником?
— Со всем, — с нажимом произнес старик, — вино, сад, розы… — Он огляделся, но в сумерках возле величественного входа можно было различить только густые заросли и сорную траву.
— Тогда вам должно быть известно, что за сорта винограда здесь выращивали? — тут же спросила я.
Старик медленно кивнул, словно силясь что-то разглядеть у меня за спиной.
— Прежде всего «мюллер-тургау». А в давние времена еще и «блауэр португизер» и «рислинг». Это было до меня. Думаю, еще до чумы. Вам, разумеется, известно о винной чуме?
— Просто фантастика! Заходите, вы должны обязательно мне все рассказать.
Оказавшись в холле, Ян Кахуда поискал взглядом половик, чтобы вытереть ноги. Но мы там еще не убирались, скорее наоборот, повсюду виднелись рулоны обоев и банки с краской. Меня переполнял, мягко говоря, чистый восторг. В бумагах на недвижимость владельцем усадьбы значился город, ничьих имен указано не было. Мы спрашивали риелтора, сколько времени пустовал дом и когда прекратилось производство вина, но тот ответил только, что еще заглянет к нам. Однако так до сих пор и не заглянул.
— Так, выходит, ваш отец знал тех, кто здесь жил, — обрадовалась я.
— Он был всего лишь наемным работником.
— А вы сами здесь когда-нибудь бывали?
— Я тогда был еще ребенком. — Ян Кахуда оглянулся на витражные стекла, чей цвет в сгущающих сумерках был уже неразличим. Здесь не было ни одной работающей лампы, поэтому в холле свет мы не зажигали. — Мы бегали, играли…
Я рассмеялась:
— Да, я слышала разговоры об этом в гостинице. Охотились за волками-оборотнями и играли в войнушку… Кстати, вас там не было сегодня? Мне кажется, я вас знаю.
Старик кивнул. Его взгляд скользил по обшарпанным панелям на стенах и резным дверям, блуждал по залу. Интересно, он видел зал таким, каким тот был сейчас, или таким, каким он его запомнил?
— Мне жаль, — проговорил наконец он, — мой немецкий… я уже давно на нем не разговаривал. — Он снова надел кепку, заломив ее набок, как маленький мальчик. — Уже поздно. Мне пора идти.
Я сказала ему, что с превеликим удовольствием воспользуюсь его услугами, и попросила приходить его в светлое время суток.
— Хорошо бы прямо завтра. Так хочется поскорее все узнать.
На всякий случай я задержалась на пороге и подождала, пока он спустится по лестнице. Ночной ветер пригнал облако, и оно почти полностью скрыло луну. Старик не испытывал никаких проблем при движении. Настоящий подарок, подумала я, слушая затихающий звук его шагов по дороге. Старый садовник, мастер своего дела, чьи знания передавались из поколения в поколение, — это именно то, что нам сейчас нужно. Ведь я столько всего не знаю. О винной чуме, например.
Я вернулась в дом и заперла дверь.
Ян Кахуда, пожалуй, посмеялся бы над нашим заблуждением, что «мюллер-тургау» восьмидесятилетней давности мог бы вызвать вкусовую сенсацию. Должно быть, его отец преподал ему основы традиционного виноделия, существовавшего еще до появления механизированных технологий. И, наверное, он мог бы разъяснить назначение всех инструментов и приспособлений, обнаруженных нами в усадьбе, которые мы могли охарактеризовать только как очень старинные. Дом, вероятно, был построен еще на рубеже прошлых веков, но стена у ворот и некоторые другие детали свидетельствовали о том, что еще раньше на этом самом месте стояло другое здание.
Я вспомнила слова хозяина гостиницы о туннелях, прорытых под городом еще в эпоху богемских королей. Они правили страной на протяжении тысячи лет и были самыми могущественными в Европе. А первые виноградники появились здесь, на севере, при одной из королев, в южных частях речных долин.
От подобных сведений просто голова кругом шла. Если по туннелям под городом доставляли провиант, то почему бы и не вино тоже? Мы были заняты винным погребом, но вдруг это еще не конец и проход идет дальше? Ведь стояла же там внизу тележка, на вид очень старинная. Зачем надо было тащить вниз такую громоздкую вещь, если ее не собирались использовать? Я почуяла неизведанные глубины, сеть запутанных переходов и подземелий.
Даниель мог отсутствовать еще час — он любил бегать, пока не заноют все мышцы. Да и чего мне, собственно говоря, бояться? Волков-оборотней?
Я взяла карманный фонарик.
Теперь, когда я спускалась вниз одна, я была напряжена куда сильнее. Внутри меня все ходило ходуном, каждый нерв ощущался под кожей, я испытала почти эротическое ощущение, когда нащупала ногой последнюю узкую ступеньку лестницы и подземные своды пещеры сомкнулись надо мной, словно беря в свой плен.
Винный погреб еще хранил на себе печальное воспоминание о разочаровании Даниеля. Я посветила на дальнюю стену пещеры. Тележка стояла посередине прохода, большая и громоздкая, союз дерева и железа. Я осторожно протиснулась мимо нее, но вскоре луч света уперся в тупик. Стена оказалась замурована, но кирпичи были неплотно пригнаны друг к другу, между ними оставались зазоры, которые со временем расширились и стали еще больше. Из щелей тянуло сухим прохладным воздухом, а вовсе не сыростью и крысами, как можно было подумать.
Горы — на севере, город — на юге. Если в самом деле существует туннель связывающий виноградник с подземными ходами, то он должен располагаться еще глубже, под рекой. Я посчитала шаги и попыталась представить, как выглядит это место на поверхности. Посветила правее, направляя луч фонарика в разные стороны. Обнаружились еще замурованные камнем стены, но один проход оставался свободным. Тьма позади тьмы.
Высота коридора позволяла передвигаться в полный рост, но я все же пригибалась, чтобы не задеть чего-нибудь головой, и светила перед собой на пол фонариком, чтобы знать, куда ставить ноги. Потолок был сводчатым и постепенно понижался. Интересно, как поведет себя Даниель, если по возвращении с пробежки не застанет меня дома. Где он станет меня искать?
Коридор был нешироким, с легким уклоном вниз, я шла, касаясь его стен. Если он начнет поворачивать или появится развилка, то я поверну назад, иначе — потеряюсь.
И тут каменная стена закончилась, рука провалилась в пустоту. Справа виднелась большая дыра, отверстие, сводчатая арка.
Вот теперь я точно должна повернуть, подумала я, не поддаться искушению. Я наклонилась и вытянула руку вперед, чтобы посмотреть насколько далеко убежит луч фонарика. Что это — боковое ответвление или подземная зала? У меня возникло ощущение, что этот открывшийся проход тянется не слишком далеко — по сравнению с основным коридором воздух в нем казался куда более тяжелым и спертым.
Но ведь пару шагов я все же могу сделать.
На полу валялось несколько винных бутылок. Я отметила про себя, что все они были пустыми. Потолок здесь явно был выше. У стены лежало несколько потемневших от времени досок. Я подумала, что когда-то они могли быть лавкой или чем-то в этом роде. Это, в свою очередь, натолкнуло меня на мысль о тюремных казематах. Рядом — что-то серое, матерчатое, может, рогожка? Дальше, там, где луч света тонул во мраке, угадывалось что-то еще. Думаю, пара лишних метров не грозят мне заблудиться. Луч света медленно пополз от пола к потолку, забираясь все дальше. Стены были неровными, закругленными, и несколько камней торчало наружу, образуя нечто вроде ниши, защитный свод над тем, что я едва могла различить. Фонарик дрожал в моей руке, и луч света плясал как бешеный.
До меня вдруг дошло, что электрический свет, должно быть, впервые проник сюда, в этот коридор. Я представила пылающие факелы, мечущиеся по стенам тени. И следом конус света уперся в нечто непонятное, покоившееся в самом дальнем углу.
Выдох застрял у меня в глотке. Я сделала шаг вперед, крепко ухватившись за фонарик, чтобы он не дрожал.
Человеческое тело было едва различимо. Кожа сливалась по цвету с камнями в стене, с песком на полу. Словно она приобрела тот же бледный серо-коричневый оттенок, что и подземная пещера. Возможно, тело было еще более серым, чем земля под ним. Маленькое и щупленькое, скрюченное в позе зародыша.
Ребенок. Кажется, это был ребенок.
Ничего похожего на вонь разлагающегося трупа, только прохладный запах земли и подвала. Словно жизнь покинула это тело, оставив после себя лишь высушенную оболочку.
Не в силах ничего с собой поделать, я осторожно приблизилась к трупу и опустилась перед ним на колени, стараясь ни к чему не притрагиваться. Посветила на то, что когда-то было лицом.
Такое неестественно худое, словно все, что было под кожей, исчезло, пропало. Кожа туго обтягивала череп, словно натянутый парус. Как сумела сохраниться кожа, когда не было никаких глаз? Серые пустые глазницы таращились в бесконечную пустоту.
Не в силах отвести взгляд, я продолжала смотреть. Торчащие волосики на лбу, остатки того, что когда-то было шапочкой. Или кепкой? Сколько времени миновало, прежде чем она окончательно истлела и превратилась в пыль? Ребра и тазобедренные кости, твердые и острые, выпирали наружу, словно пытаясь прорвать кожу. Кажется, это был мальчик. От штанов остались одни обрывки, коленные чашечки торчали наружу, на ногах — пара башмаков. Шнурки практически истлели, но кожаный верх и подошвы были почти целыми, худенькие ножки походили на птичьи.
Что-то острое впилось мне в руку, когда я оперлась о пол, чтобы подняться. Вскрикнуть я не вскрикнула, но фонарик от неожиданности выронила. От удара он погас. В ушах зашумело. Руками я лихорадочно ощупывала песок, камни и мусор на полу, обнаружила осколок бутылки, о который поранилась, наконец нашла фонарик. Я так и сяк покрутила его, понажимала на кнопку, постучала о землю, но он так и не зажегся.
Пятясь, я отползла от ребенка и попыталась перевязать кофтой руку, чтобы остановить кровь, которой натекло уже порядочно. Кое-как поднялась на ноги. Все так же пятясь, преодолела последние шаги, пока не почувствовала за спиной твердый камень, и, придерживаясь рукой за стену, двинулась по туннелю обратно. У тьмы не было цвета, она просто была, и все. Я натолкнулась на тележку, которая внезапно возникла у меня на пути, надежное ощущение дерева и железа. Слабый проблеск во мраке, и спустя несколько секунд я увидела тени — луч от лампы в подвале наверху. Просачиваясь вниз, он добирался до меня, словно предчувствие света. Я сумела различить расползающееся на ладони пятно крови, ощутила пульсирующую боль. Издалека донесся крик Даниеля:
— Соня? Где ты, черт возьми?
ЗАПИСЬ ИЗ ДНЕВНИКА НАБЛЮДЕНИЙ В НОЧЬ НА ПОНЕДЕЛЬНИК, 5:50
Все вещи разбросаны. Ящик бюро вытащен и перевернут.
Он сидит на постели.
И что-то бормочет.
Под липой, в вереске,
укромный уголок…