– А-а. Очень важная вещь, в таком случае.

– Не то слово.

Я рассматриваю его, пока он добывает себе завтрак. Около тридцати, прикидываю я. Короткие темные волосы, седеющие на висках, но со светлым хохолком впереди. Это наиболее отличительная его черта, в остальном он, как могла бы описать моя мать с долей пренебрежения, выглядит «приятно».

– Значит, ты работаешь с транспортом? – спрашиваю я, когда он возвращается с мюсли и стаканом консервированного апельсинового сока.

– Я автомеханик на станции. Плюс помогаю с другими вещами. В общем, со всем, у чего есть двигатель. – Он указывает на мою одинокую чашку кофе. – Это весь твой завтрак?

– Меня тошнит от высотной болезни. Пройдет.

– Это хуже всего, – говорит он, принимаясь за еду. – Парня, с которым я приехал, пришлось увозить на неделю, так плохо ему стало. Церебральная…

– Церебральная эдема[4]?

– Ага, именно. Ему совсем поплохело. К счастью, он оклемался, когда его отвезли обратно в Крайстчерч.

– А ты откуда? – Я пытаюсь вспомнить список зимовщиков, который мне выдали в Женеве. – Извини, что не знаю, я все еще не пришла в себя после прибытия.

– Исландия.

– Интересно, – отвечаю я, мысленно пиная себя за банальность. – Как долго ты уже здесь?

– Несколько месяцев. – Он отпивает сок. – Но я уже был на льду. В Мак-Мердо.

– Центральная станция, как я слышала.

Полярная станция США, самая большая на континенте, известная своей культурой пьянства. С более чем тысячью сотрудников летом, она больше похожа на маленький город, оборудованный банкоматами и боулингом. Даже, видимо, списанным ядерным реактором.

Арне улыбается, но не комментирует. У меня есть подозрение, что он развлекает меня, новенькую, а эта роль мне не по душе.

– То есть ты отлично разбираешься в веревках, – отваживаюсь я после полуминутного неловкого молчания.

– Да, – вздыхает он. – Буквально.

– В каком смысле?

– Ты уже была снаружи? – его взгляд устремляется к яркому свету, струящемуся сквозь окна.

– Только по дороге от самолета к станции.

– Ты заметила веревки вокруг здания?

Я качаю головой. Я была слишком занята тем, чтобы не отставать от Дрю и не замерзнуть насмерть.

– Так вот, они помогают не потеряться в плохую погоду или, например, если уронишь фонарик в темноте, можешь использовать их, чтобы вернуться назад на базу. Таким образом ты не уйдешь в неправильном направлении.

– Полагаю, это добром бы не кончилось.

– Ты же доктор. Вот ты мне и скажи, как долго можно протянуть в минус шестьдесят по Цельсию.

– Недолго, – признаю я, размышляя, сколько именно времени будет у человека. Десять минут? Двадцать? Об этом лучше не думать.

– В любом случае, такого не произойдет. – Арне встает, и я снова замечаю, насколько он высокий. Как минимум метр восемьдесят, может, чуть выше. Но, в отличие от Люка, он с легкостью держится при таком росте, абсолютно уверенный в своем теле. – Просто не забывай об обычных предосторожностях, и все будет нормально.

– Как Жан-Люк Бернас? – выпаливаю я. – Что именно с ним случилось?

Арне замирает. Я ожидаю, что он сядет и расскажет мне, но напряжение разливается по его лицу, и он приобретает вид человека, желающего закончить разговор.

– Это был просто несчастный случай.

Секунду спустя его уже нет.



Я иду обратно к своей комнате, периодически останавливаясь, чтобы изучить фотографии, вывешенные на стенах главного коридора. Среди них обрамленное фото деревянной хижины Шеклтона, с ее старой плитой и уставленными древними банками консервов полками. Дальше несколько снимков людей на льду, одетых в стандартный для АСН красный.

Я задерживаюсь, изучая те снимки, что были сделаны летом, когда можно выйти наружу с неприкрытым лицом. Замечаю Дрю и Каро. Арк показывает поднятые большие пальцы камере, кристаллы льда блестят в его растрепанной бороде.

Рядом висит фото двух мужчин, улыбающихся фотографу, отсвет их красных курток придает обнаженным лицам здоровое свечение. Один из них Алекс. Он выглядит по-другому. Радостный, беззаботный, и даже каким-то образом моложе, как будто последующие месяцы состарили его. Именно это меня поразило сегодня утром, понимаю я, неопределимый налет… горя.

Возле него, закинув руку ему на плечо, красивый мужчина постарше, лет сорока. Короткие седые волосы. Загорелое лицо и широкая улыбка, его глаза сощурены будто от смеха.


Внизу синей шариковой ручкой нацарапаны буквы. Я присматриваюсь к ним.

RIP[5].

Покойся с миром. Это, должно быть, Жан-Люк Бернас. Мой предшественник.

Проблеск какой-то эмоции, которую я не могу назвать. Тоска? Жалость? Я возвращаюсь в комнату, думая о том, как сильно смерть должна была повлиять на остальную команду. Все, наверное, были разбиты. И напуганы, несколько недель без доктора, пока АСН лихорадочно искала временную замену, вероятно, стали тревожным временем для каждого.

Неудивительно, что они не решаются говорить об этом.

Я представляю себе дружелюбное лицо доктора. Более радостного Алекса. Жан-Люк, очевидно, всем нравился, и, скорее всего, по нему сильно скорбели. Вполне ясно, почему Алексу сложно смириться с моим прибытием.

Я сижу на койке какое-то время, пытаясь взять себя в руки, но не могу избавиться от чувства неуверенности, от ощущения, что я самозванка. Головой я понимаю, что это смешно – я выиграла контракт после изнурительного трехдневного интервью и оценивания в Женеве, не говоря уже об интенсивном медицинском и физиологическом обследованиях. Я настолько же квалифицирована для работы здесь, как и остальные.

И все равно я чувствую себя жалкой заменой человеку, которого они знали и, вероятно, даже любили.



Верный своему слову, Раф оставил все после себя в идеальном порядке. На столе в клинике лежит файл, заполненный детальными заметками о том, где что лежит, как получить доступ и пользоваться медицинской частью информационной системы, вдобавок там содержатся последние результаты экспериментов. Он даже нарисовал одномерный план операционной и ее запасов.

Как сам Раф разбирался, когда приехал? Не было никого, кто показал бы ему ориентиры. Меня тронуло, как много он сделал, чтобы не оставить меня в такой же ситуации.

«Пожалуйста, свяжись со мной, если тебе понадобится какая-то помощь», – написано от руки на безукоризненном английском в его записке. Под этим – электронная почта, привязанная к больнице в Неаполе. Я решаю поблагодарить его, как только буду онлайн.

Борясь с очередной волной головокружения и тошноты, я исследую мое маленькое царство. Две комнаты, соединенные двойной дверью. Одна – операционная, со столом для осмотра и большинством медицинских приборов, другая – мой офис и клиника, где хранятся все запасы лекарств. Здесь достаточно оборудования, включая вентилятор, наркозный аппарат, цилиндры с кислородом и разные хирургические и стоматологические инструменты, а также аппараты для рентгеновских снимков и простых анализов крови и мочи. Приятно видеть, что все, кажется, работает.

Я беру пару зубных щипцов, молясь, чтобы мне никогда не пришлось их использовать. Несмотря на интенсивный курс в Швейцарии, у меня ограниченный опыт в обращении с некоторыми из этих вещей.

Все будет в порядке, уверяю я себя. В конце концов, у тебя есть круглосуточная прямая ссылка на команду АСН в больнице при Женевском университете. Все, что я не знаю или в чем не уверена, они могут разъяснить. Даже насчет зубов.

Я отпираю каждый шкафчик и просматриваю впечатляющую гору медикаментов, включая щедрый запас бензодиазепинов[6] и обезболивающих на основе опиатов.

Я беру одну из упаковок и разрываю печать, рассматривая пакетик нетронутых маленьких таблеток. Пересиливая порыв соблазна, я возвращаю их на место и запираю дверь шкафчика, решив пообещать себе: когда мои запасы иссякнут, на этом конец – никакого заимствования из инвентаря базы.

Я отвлекаюсь, пролистывая все медицинские записи – в АСН мне выдали печатные экземпляры вдобавок к электронным. Вынимаю каждый файл один за другим, быстро просматривая их. Замечаю, что нескольким членам команды – Алексу, Элис, Тому – выписали снотворное после смерти Жан-Люка.

Из-за постоянного дневного света, который может играть дьявольские шутки с циркадными ритмами? Или это связано со смертью доктора и намекает на более мрачные чувства, прячущиеся под дружелюбной личиной, которую они представляют миру?

Полагаю, я узнаю в свое время.

Закончив ознакомительную сессию, я провожу несколько тестов. Прикрепляя пульсоксиметр к пальцу, я замечаю, что насыщение крови кислородом упало до восьмидесяти девяти процентов, а мои уровни гемоглобина реагируют на низкое давление от высоты. Намного ниже нормальных девяноста семи – девяноста восьми процентов. И, при ста девяти ударах в минуту, мой пульс слишком быстрый. Мне нужно присматривать за собой следующие несколько дней.

– Как ты?

Я удивленно вскрикиваю и, поворачиваясь, вижу Дрю в дверном проеме.

– Прости, – говорит он смущенно. – Не хотел застать тебя врасплох.

– Моя вина, – улыбаюсь я. – Витала в облаках.

– Все, как должно быть? Как там говорится? В полном порядке… – он замолкает.

– По бристольской моде[7]?

– Ага. Хотя я понятия не имею, что это значит.

– Я тоже, – признаюсь я. – А ведь я там живу.

– Нам придется поискать это позже, – говорит он, – если сможем получить доступ в чертов интернет.

Я морщусь, вспоминая разговор с Томом после вчерашнего ужина. Он терпеливо объяснил мне, как выйти онлайн, предупреждая, что соединение медленное, с ограничениями на использование до необходимых электронных писем и коммуникаций.

– Рассматривай это как детокс от соцсетей, – добавляет он с отрывистым немецким акцентом настолько серьезно, что я не понимаю, шутит ли он. Ему все еще тяжело смотреть мне в глаза, замечаю я. Может, он действительно ужасно стеснительный.

– Вижу, Раф оставил тебе кучу домашней работы. – Дрю поглядывает в сторону открытой папки на моем столе. – Пожалуй, оставлю тебя с этим. Я подумал, не хочешь ли ты прогуляться после обеда? Сегодня хорошая погода.

– Спасибо, – снова улыбаюсь я. – С удовольствием.



Несколько часов спустя я вновь в прихожей, натягиваю вещи для холодной погоды. Учитывая тепло внутри станции, в них душно, но как только мы окажемся снаружи, этого едва ли будет достаточно.

Я проверяю и перепроверяю одежду, убеждаясь, что я надела шапку и лыжные очки, нервничая, что покидаю теплый кокон станции, а затем следую за Дрю под ослепляющее солнце. Леденящий воздух врывается в легкие и покалывает обнаженную кожу лица. Почти мгновенно крохотные волоски в ноздрях твердеют и замерзают.

Ты в норме, говорю я себе строго. Ничего плохого не случится.