— Эти письма писала не я. Может, вы украли еще чью-то историю? Может, вы всегда так делаете?

— О, ради бога!

— Это писала не я!

Тео сделал шаг назад и судорожно выдохнул.

— Вам нужны деньги? — спросил он. — Тут же говорится: «Ты должнен платить людям за их истории», значит, все дело в этом? Сколько вы хотите? Сколько вам нужно, чтобы оставить меня в покое… — Его голос дрогнул, и Мириам с ужасом почувствовала, что на глаза у нее навернулись слезы, — просто оставить меня в покое?

Быстро вытерев лицо рукавом, Мириам сошла на берег и протянула руку.

— Могу я на них взглянуть? Пожалуйста, — попросила она.

Тео молча передал ей листки.

Бумага была тонкой, плохого качества, почерк аккуратный и похож на детский.

Майерсон!

Почему ты не отвечаешь на мои письма? Проблема с такими, как ты, в том, что они считают себя выше всех. Эта история была не твоей, а моей. Ты не имел права ее использовать так, как ты это сделал!!! Ты должен платить людям за их истории. Должен спрашивать у них разрешения. Да кто ты такой, чтобы использовать мою историю без спроса? Ты плохо поработал. Убийца в книге слабак. Как слабый человек сделает то, что он сделал? Да и откуда тебе знать? Ты проявил неуважение.





Мириам покачала головой.

— Это не от меня, — сказала она, переворачивая листок. — Как вы могли подумать на меня — этот человек едва умеет писать.

Она стала читать дальше.

Тебя забрали в полицию, так что ты ничем не лучше других, верно? Может, мне стоит сообщить, что ты украл мою историю? За это надо было заплатить, но больше всего меня интересует, откуда ты узнал про «Черную реку».





Мириам почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

Я оставлю тебя в покое и больше не буду писать, если ты скажешь, откуда узнал про «Черную реку».





Земля под ногами у Мириам закачалась. Она вслух прочитала последнюю строчку:

— …откуда узнал про «Черную реку».

— Это название песни, — пояснил Тео. — Речь не о каком-то месте, а…

— Я знаю, что это, — оборвала его Мириам. Мир начал чернеть, тьма сгущалась слишком быстро, и ей не удавалось из нее выбраться. Она открыла рот, но не смогла втянуть воздух: мышцы свело судорогой, диафрагма, руки и ноги ее больше не слушались. Мириам начала бить сильная дрожь, в глазах потемнело. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание, было испуганное лицо Тео Майерсона.



— Эта песня звучала в машине по радио. Я помню, как он возился с приемником, пытаясь переключить станцию, но Лоррейн попросила ее оставить. И даже подпевала. Она подпевала и спросила: «Разве тебе не нравится? „Черная река“».

Майерсон поставил стакан с водой на прикроватную тумбочку, потом, неловко переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на нее сверху вниз. Неловкость была объяснимой: Тео Майерсон помог ей подняться, когда она упала на тропинке в обморок — сомлела, как викторианская кисейная барышня в жаркий день, и они вдвоем, шаркая ногами, как пожилые супруги, перебрались на баржу, где он уложил ее в кровать, как ребенка. Как инвалида. Мириам почувствовала бы стыд, если бы была способна чувствовать хоть что-то, кроме обуявшего ее ужаса. Она лежала на спине, устремив неподвижный взгляд на деревянные планки потолка и пытаясь сосредоточиться на дыхании, только на вдохе и выдохе и ни на чем больше. Но она не могла, когда он был рядом.

— Кому еще вы это показывали? — спросил он. — Свою… эээ, свою рукопись. Кто еще ее читал?

— Я никогда и никому ее не показывала, — ответила Мириам. — За исключением Лоры Килбрайд, но это было совсем недавно, и, если верить газетам, она не в состоянии писать кому-либо письма. Я никогда и никому ее не показывала.

— Но этого не может быть. Вы ведь показывали ее адвокату, не так ли? — сказал Тео, нависая над ней и потирая большую лысеющую голову. — Вы наверняка это сделали! Вы же показали ее моему адвокату, когда подавали свою… э-э… свою жалобу. — Он переступил с ноги на ногу. — Свою претензию.

Мириам закрыла глаза.

— Я никому не отправляла рукопись целиком. Я выбрала несколько страниц, указала на имевшиеся совпадения. Я никогда не упоминала о песне, хотя она была… даже при том, что она была, пожалуй, самым ярким подтверждением вашей кражи.

Тео поморщился. Он хотел что-то сказать, но передумал.

— Я не хотела упоминать о ее пении, я даже думать не хотела об этом, потому что это был последний раз, когда я слышала ее счастливой и беззаботной. Когда она ничего не боялась.


— Господи, — медленно выдохнул Тео. — Вы не возражаете? — Он указал на кровать, и Мириам сначала даже не поняла, о чем он спрашивает. Он присел на углу койки, с трудом пристроив свой внушительный зад в паре дюймов от ног Мириам. — Этого не может быть, Мириам. Он мертв. Джереми мертв. Вы сами это говорили, и полиция тоже…

— Мне очень этого хотелось, а полиция так решила. Говорили, что его видели в самых разных местах — в Эссексе, Шотландии, Марокко. Полицейские проверяли эти сигналы, или, по крайней мере, меня в этом заверили, но насколько серьезно они к этому отнеслись, я не знаю… Но вам же все это известно, разве не так? Это было в моей рукописи.

Тео поморщился.

— Там было что-то насчет ноги? — наконец спросил он и покраснел.

Мириам кивнула.

— Через несколько недель после исчезновения Джереми какие-то дети играли на пляже недалеко от Гастингса и нашли человеческую ступню. Она была подходящего размера и цвета, да и группа крови совпадала. Все это было еще до ДНК, поэтому узнать наверняка возможности не было, но предполагалось, что она принадлежит ему. Решили, что он разбился о скалы или его затянуло под гребной винт проходящего судна. В любом случае на этом поставили точку. И искать его перестали.

— Но… — Тео покачал головой. — Подумайте сами. Если ему каким-то образом удалось сбежать, инсценировать свою смерть, сменить личность, то были бы и другие, верно? Другие девушки, в смысле женщины. Человек, способный на то, что он сделал с вами и вашей подругой, не вытворяет такое лишь раз, а потом останавливается. Или я не прав?

— Кто его знает, — ответила Мириам. — Где написано, что они все после этого входят во вкус? Может, он попробовал, и ему не понравилось. Может, он испугался. Может, не получил удовлетворения, на которое рассчитывал. А может… — Тут баржа качнулась от волны, поднятой проплывавшим мимо катером, и Мириам открыла глаза, чтобы снова сфокусироваться на потолке. — Может, он и не ограничился одним разом. И продолжал это делать снова и снова, а связи никто не заподозрил. В те времена подобным мужчинам было легче жить в разъездах, перебираться с места на место, оставаясь не на виду, и все это длилось годами, разве не так? Он мог уехать за границу, сменить имя, мог… — ее голос задрожал, — оказаться где угодно.

Майерсон подвинулся на кровати и сидел теперь не у нее в ногах, а рядом. Он протянул руку и — она не поверила своим глазам — взял ее ладонь.

— У меня есть адрес его электронной почты, — сказал он. — По нему полиция сможет его выследить. Я могу передать им письма, могу объяснить… мы можем объяснить — мы можем объяснить все. — Он посмотрел ей в глаза. — Все.

Мириам отдернула руку. Все? Она поняла, что Майерсон таким образом приносит свои извинения. Это его признание. Если они обратятся с этими письмами в полицию, то придется объяснять, каким образом Тео стал их получателем и как они вдвоем пришли к выводу, что знать об этой песне и ее значимости мог только один человек на свете. И Тео пришлось бы изобличить себя и признать, что при написании романа он использовал факты, почерпнутые из рукописи Мириам. Она получит все, что хотела.

Она медленно моргнула и покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Нет, это не годится. — Вытерев лицо тыльной стороной ладони, она приподнялась на локтях. — Вы не будете обращаться в полицию, а свяжетесь с ним. Ответьте на его вопросы. Во всяком случае, на некоторые. — Она немного помолчала, раздумывая. — Да, свяжитесь с ним, извинитесь за то, что не отвечали на его письма. И договоритесь о встрече.

Тео кивнул, поджал губы и потер голову.

— Я могу это сделать. Я мог бы попросить его встретиться, чтобы обсудить заданные им вопросы. А когда он появится, его уже будет ждать полиция.

— Нет! — твердо заявила Мириам. — Нет, никакая полиция его ждать не будет.

Тео долго смотрел на нее. А потом отвернулся.

— Хорошо, — согласился он.





39




В задней спальне дома Айрин Лора разглядывала аккуратно застеленную односпальную кровать со сложенным на краю ярко-желтым полотенцем. Здесь же были гардероб, книжный шкаф и прикроватная тумбочка, на которую Лора поставила разрисованную фотографию, где была изображена с родителями. Остановив на секунду на ней взгляд, она повернула ее лицом к стене.

Снизу донесся удивительно молодой смех Айрин. Она слушала по радио передачу, в которой люди должны были говорить как можно дольше, не повторяясь и без запинки. Лора этого совсем не понимала, но Айрин это здорово веселило, что само по себе было забавным.

Закончив наконец распаковывать вещи — их у нее было немного, но все приходилось делать одной рукой, — она села на кровать и прислонилась к стене. Лениво перебирая повязку на запястье, край которой уже обтрепался, она прислушивалась к передвижениям людей за стеной, чьи голоса доносились до нее тихим бормотанием. Дом Анджелы выставили на продажу, и его постоянно приходили смотреть потенциальные покупатели, однако никто из них пока им и не заинтересовался. По крайней мере, по словам риелтора.

— Зеваки, — пожаловался он ей, нервно куря, когда она встретила его в переулке, — собирают материал для своих подкастов о настоящих преступлениях.

Некоторые из них стучались в дверь Айрин, и Лора их выпроваживала. Приезжали и настоящие репортеры, но Айрин ни с кем не хотела говорить. Она уже все рассказала полиции. Все услышала и все записала. Лора безумно, по-дурацки ею гордилась, она гордилась ею больше, чем когда-либо членами своей собственной семьи. Даже попыталась называть ее мисс Марпл, но Айрин решительно и даже с раздражением пресекла эту инициативу. Теперь, в паузах между радиопередачами и чтением книг, помогая Лоре разобраться со всеми юридическими делами, которые ей предстояли, в том числе с иском о компенсации за полученные травмы, предстоящей явкой в суд и всем остальным, она заговаривала о путешествии, в которое они отправятся вдвоем. Ей всегда хотелось побывать в месте под названием Позитано, где снимали фильм о Ганнибале Лектере. Или что-то типа того.

Лора сказала, что не может позволить себе поехать в отпуск, по крайней мере, пока не получит компенсацию, но Айрин заверила, что это не проблема.

— У нас с Уильямом имелись сбережения, — объяснила она. А когда Лора сказала, что они не могут их тратить, Айрин на нее цыкнула: — Это еще почему?! С собой их забрать все равно нельзя.

Лора чувствовала легкое головокружение. Может, из-за низкого уровня сахара в крови, а может, из-за пьянящих радужных перспектив, которые пришли на смену самым что ни на есть мрачным, так надолго затянувшимся.



Пока они никуда не собирались. Лора еще не до конца оправилась от сотрясения мозга, сломанного ребра и искалеченной левой руки. Та дылда с кольцом в носу раздробила ее своей огромной ногой.

— В руке двадцать семь костей, — объяснял ей врач, указывая на снимок на экране, чтобы показать степень повреждения, — а у вас сломано пятнадцать. Вам очень повезло…

— Мне определенно повезло, — согласилась Лора.

Врач снисходительно улыбнулся.

— Вам повезло, что переломы оказались простыми. При правильной физиотерапии к вам должна вернуться полная свобода движений.

Снова физиотерапия. Совсем как в старые времена.