Иногда он поднимался наверх и стоял в дверном проеме, но смотрел не на нее, а в окно напротив, прикрыв лицо рукой и трогая щетину. Порой он говорил вещи, которые, казалось, порождали вопросы, но эти вопросы так и не были заданы. Иногда спрашивал об Анджеле, о том, какой она была в детстве.

— Ты говорила, что у нее вспыльчивый характер, — вспоминал он, или: — Ты всегда говорила о ее безумном воображении. Даже называла его кровожадным. У нее было кровожадное воображение?

Порой он задавал прямые вопросы:

— Как ты думаешь, она ревновала? Завидовала нам из-за Бена?

Когда Бен был жив, они обсуждали, как трудно Анджеле не проводить сравнения между их сыном и ее. Бен быстро развивался, был разговорчивым, подвижным и смышленым ребенком и научился считать еще до того, как ему исполнилось три года.

— Через год он уже будет читать! — любил говорить Тео.

Карле даже пришлось попросить его перестать хвастаться.

Дэниел был другим. Постоянно капризничал, плохо спал, очень долго не ходил, а только ползал, и заговорил лишь в два с половиной года. Он был неуклюжим и нервным маленьким мальчиком, склонным закатывать бурные истерики.

— Как думаешь, — спросил Тео, — она завидовала тому, каким чудесным был Бен? Потому что Дэн немного странный, разве нет? Я понимаю, что необъективен, никто к своим детям не относится объективно, но при всем при этом я считаю, что, объективно говоря, Бен был просто потрясающим мальчиком. Он был…

— К чему ты клонишь? — Голос Карлы звучал хрипло и напоминал старушечий. — Что ты хочешь этим сказать?

Он подошел ближе к кровати — лицо раскраснелось, глаза расширились.

— Я тебя спрашиваю, не завидовала ли Анджела? Если на каком-то уровне она…

Карла ухватилась за простыни и с трудом села.

— Ты спрашиваешь, не думаю ли я, что моя сестра специально оставила дверь открытой? Потому что наш сын был во всех отношениях лучше, чем ее? Ты спрашиваешь, не считаю ли я, что она хотела, чтобы Бен умер?

— Нет! Господи, нет! Не то чтобы она желала его смерти, нет. Боже! Я не говорю, что она сделала что-то нарочно, я просто размышляю, что, если на каком-то подсознательном уровне она…

Карла упала на кровать и накрылась одеялом с головой.

— Оставь меня, Тео. Пожалуйста, уйди!



Прошел год, прежде чем Карла заново выработала привычку вставать по утрам, принимать душ и одеваться. И прошло полтора года, прежде чем она тайком увиделась с сестрой. Сказав Тео, что записалась на занятия йогой, Карла облачила свое слабое располневшее тело в спортивные брюки и футболку и отправилась к дому сестры на Хейвордс-плейс. Когда Анджела открыла ей дверь, Карла в шоке отпрянула: сестра постарела не на полтора года, а на десятилетия. Она была чрезвычайно худа, череп туго обтягивала пожелтевшая кожа, и вся она казалась какой-то изможденной и опустошенной.

Волосы Анджелы поседели за ночь. Во всяком случае, так она сказала. Обе сестры поседели рано, но Анджела утверждала, что во вторник легла спать брюнеткой, а в среду проснулась почти полностью седой. В один миг. У нее были длинные волосы, и она их не красила.

— Я похожа на колдунью из сказки, правда? — сказала она. — И пугаю детей в супермаркете.

Анджела пошутила, но Карле шутка не показалась смешной. Она тоже не красила волосы и, начав седеть, просто очень коротко постриглась.

— Тебе повезло, — продолжила Анджела, и Карла вздрогнула. — У тебя красивая форма головы. А если я отрежу волосы, то буду похожа на инопланетянина.

Это был комплимент, но Карлу от этих слов покоробило. Ей не понравилось слово «повезло» в устах сестры, и уж тем более применительно к ней.

— Нельзя поседеть в одночасье, — раздраженно сказала она. — Я специально проверяла. Это миф.

Все так, хотя правдой было и то, что она читала о молодых женщинах, намного моложе их с сестрой, советских женщинах, сражавшихся за свою родину во время Второй мировой войны, которые сталкивались с таким неописуемым ужасом, что седели за ночь. Она читала о камбоджийских женщинах, которые от ужаса теряли зрение.

— А со мной произошло именно так, — возразила Анджела. — И не говори мне, что этого не может быть. Откуда тебе знать, ведь тебя не было рядом.

«Занятия йогой» стали еженедельными и были для Карлы своего рода тренировкой в достижении цели. Она верила в пользу упорной работы. Считала, что самые важные вещи реализовать труднее всего, но если как следует постараться, то усилия, скорее всего, увенчаются успехом. Можете назвать это правилом десяти тысяч часов. Сможет ли она простить сестру, если потратит на попытки сделать это десять тысяч часов? Никакой гарантии не было, но это казалось разумным направлением. В конце концов, ее родители умерли, и сын тоже умер. В этом мире у нее осталось так мало близких людей: только Анджела с маленьким Дэниелом и, конечно же, Тео, хотя в глубине души, не перестававшей кровоточить, она сознавала, что им с Тео никогда не удастся пережить то, что с ними случилось.

Однажды, придя навестить Анджелу, Карла услышала за входной дверью шум и разговор на повышенных тонах. Едва она закончила стучать, как дверь с силой распахнулась — сестра дернула ее так, будто хотела сорвать с петель.

— Господи! — воскликнула она, увидев Карлу. — Совсем вылетело из головы, что сегодня наш день. Дэниел не пошел в школу. Он… — запнувшись, она пожала плечами. — Он просто… не пошел в школу.

Как всегда, они сели в гостиной, и через некоторое время Дэниел спустился поздороваться. Если Анджела за полтора года разлуки постарела на десять лет, то Дэниел почти не изменился. В девять лет он был все еще маленьким для своего возраста, смуглым и нерешительным. У него была привычка незаметно подкрадываться и появляться внезапно, без предупреждения, выставив руки перед животом.

— Как маленький зверек, — с улыбкой прокомментировала Карла.

— Маленький дикарь, — поправила ее мать.

В тот день он неожиданно возник в дверях и, оскалив зубы с металлическими скобами, произнес:

— Привет, тетя Карла!

— Господи, Дэниел, не делай такое лицо! — одернула его Анджела. — Все эти чертовы брекеты, — пояснила она. — Он теперь нормально не улыбается. Большинство детей, когда их носят, пытаются как-то скрыть зубы. Но только не он — все время эти жуткие гримасы!

— Анджела… — с укоризной обратилась к ней Карла, понизив голос, когда Дэниел исчез так же незаметно, как и появился, — он же тебя слышит!

Ее сердце, вернее, то, что от него осталось, разрывалось от жалости к племяннику.


В следующий раз она купила ему огромный набор цветных карандашей и отнесла в его комнату. При виде подарка у него загорелись глаза.

— О! — выдохнул он, переполненный радостью. — Тетя Карла! — Он улыбнулся своей жуткой улыбкой и обнял ее за талию тощими руками.

Карла замерла. Она не была готова к тому, что почувствовала. Впервые за долгое время к ее телу прижался ребенок; она едва могла дышать и с трудом опустила взгляд на его маленькую головку с густыми каштановыми волосами. На затылке она заметила два кровоподтека. Как будто кто-то схватил его и сильно ущипнул. Подняв взгляд, Карла увидела, что за ними наблюдает сестра.

— Он постоянно дерется в школе, — сказала она, отворачиваясь.

Карла слышала, как она спускалась по лестнице, причем ее поступь казалась удивительно тяжелой для женщины ее комплекции. Чуть помедлив, Карла осторожно убрала руки мальчика со своей талии и присела, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с его.

— Это правда, Дэниел? — спросила она. — Ты дерешься?

Он посмотрел в сторону, потом повернулся к ней. Лицо его было серьезным.

— Иногда, — тихо подтвердил он, — иногда люди не… они не… — Он надул щеки и тяжело выдохнул. — Не важно, не имеет значения.

— Это имеет значение, Дэн. Имеет.

— Нет, не имеет, — повторил он, мягко покачав головой, — потому что я уезжаю. Буду учиться в новой школе. И жить буду там, а не здесь. — Он снова обнял ее, на этот раз за шею. Она слышала его дыхание, частое и прерывистое, как у загнанного зверька.

Анджела подтвердила, что Дэниел отправляется в закрытую школу-пансион.

— Его отец будет платить. Он сам там учился, где-то в Оксфордшире. Судя по всему, весьма приличное место.

— Где-то в Оксфордшире? Энджи, ты уверена, что поступаешь правильно?

— Ты даже не представляешь, насколько все непросто, Карла, — сказала она и, понизив голос, добавила: — С ним очень сложно, — в ее голосе снова зазвучало раздражение. — Не надо. Не надо на меня так смотреть. Ты этого не видишь, ты не… Черт, ты бываешь здесь раз в неделю и понятия не имеешь, как он себя ведет, когда мы с ним одни, ты не… Он был травмирован. Сильно травмирован тем, что с ним случилось. — Карла быстро покачала головой, и Анджела продолжила: — Я знаю, ты не хочешь это слышать, но это правда. — Она потянулась за сигаретами и вытащила одну из пачки. Руки Анджелы теперь все время дрожали. Если раньше такое случалось лишь по утрам после выпитого накануне, то теперь дрожь в руках была постоянной, а сами руки беспрестанно находились в движении и тянулись к чему-то, что могло бы их занять — бокалу, книге, зажигалке.

— Да, конечно, он пережил травму.

— Психолог говорит, — сказала Анджела, закуривая сигарету и затягиваясь, — что теперь он ей рассказывает, что видел… понимаешь, видел, как он упал… что он видел, как упал Бен. Он говорит, что он не только его нашел, но и действительно видел это. — Она закрыла глаза. — Он говорит, что кричал и кричал, но никто не пришел. Он говорит…

Карла подняла руку — Анджела была права, она не хотела этого слышать.

— Прошу тебя, — сказала она и помолчала, делая усилие, чтобы успокоиться. — Но ведь наверняка никто не считает — да и ты сама так не думаешь, — что разлука с матерью поможет ему оправиться от травмы.

— В том-то и дело, что вся проблема в его матери, — сказала Анджела, с силой разминая недокуренную сигарету в пепельнице. — Карла, он винит меня в том, что случилось. — Она посмотрела на сестру и вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Он сказал психологу, что в случившемся виновата я.

Так и есть, подумала Карла. Конечно, это твоя вина.





11




Не могли бы вы открыть рот немного шире, сэр? Бойкая молодая женщина в форме наклонилась к Тео и сунула ему в рот пластиковую палочку. Несмотря на то что процедура была малоприятной, он с неудовольствием признался себе, что она его возбудила. Тео закрыл глаза, но от этого стало только хуже. Он старался не смотреть на нее, пока она снимала у него отпечатки пальцев, однако, встретившись с молодой женщиной взглядом, понял, что она что-то почувствовала, отчего ей стало неловко. Он ощутил себя полным ничтожеством. Ему хотелось сказать ей: Прошу меня извинить. Честно. Я не такой. Я не из таких. Я однолюб.

Тео всегда любил только Карлу. В его жизни были и другие женщины, но Карла, без сомнения, была единственной и неповторимой. Прежняя Карла отличалась от Карлы нынешней, и ему казалось, что в течение своей жизни он знал несколько Карл и любил их всех, и будет продолжать любить их, в каком бы воплощении они ни являлись.

Карла была всем, что у него было. Конечно, еще был Бен, который подарил ему короткий и чудесный период радости длиной в три года и сорок семь дней, но теперь осталась только Карла. Карла и работа.

Пятнадцать лет назад, когда умер Бен, Тео писал свой третий роман. Он бросил его без особых раздумий, просто не мог читать слова, написанные, когда Бен играл на лужайке или пел с матерью на кухне. Год или два он вообще не мог писать и даже не пытался, а потом, когда попробовал, ничего не вышло. Месяц за месяцем, годами из-под его пера ничего не выходило. Как писать, если сердце не просто разбито, а вырвано из тела?! Что писать? «Все, что угодно, — посоветовал ему агент. — Не важно. Напишите что угодно». Так он и сделал. Он написал рассказ о человеке, который теряет ребенка, но спасает жену. Написал рассказ о человеке, который теряет жену, но спасает ребенка. Потом рассказ о человеке, который убивает свояченицу. Все это было ужасно.

— Это все равно что рвать зубы, — объяснил он агенту. — Даже хуже. Это все равно что вырывать ногти.

Все, что он ни делал, лишившись сердца, оказывалось бесполезным, пустым, несущественным.

— А что, если я не смогу больше писать, потому что человека, который писал книги, больше нет? — спрашивал он своего агента, в ужасе глядя на пустой экран компьютера.

Все это время Карла от него отдалялась. Она находилась в доме, но в то же время ее присутствие никак не ощущалось, будто она превратилась в призрак. Стоило ему войти в комнату, как она тут же из нее выскальзывала, или закрывала глаза, если он попадал в поле зрения. Она ходила на занятия йогой, но возвращалась не умиротворенной, а расстроенной, сердитой и быстро проходила через дом в сад, где сидела и о чем-то думала, царапая руки до крови. Его попытки достучаться до нее были неуклюжими и, как он позже понял, бессмысленными. Идея попробовать завести еще одного ребенка была встречена с холодной яростью.

Тео стал проводить дома все меньше и меньше времени. Он посещал писательские фестивали, читал лекции в университетах по всей стране. У него случился короткий и нескладный роман с молоденькой журналисткой. В конце концов Карла ушла от него, хотя ее уход и вызывал вопросы: она купила дом в пяти минутах ходьбы.

Тео попробовал себя в жанре научно-популярной литературы; пытался писать о недооцененности роли отца, ставил под сомнение принципы феминизма, размышлял о возвращении к более традиционным (сексистским) ценностям. Он ненавидел себя. И не мог найти слов, чтобы описать масштабы своей потери и глубину своего гнева.

Без сына, жены и работы Тео впал в отчаяние.



Когда полицейские уехали, Тео вышел прогуляться. У него вошло в привычку совершать короткую прогулку по окрестностям как раз в это время, перед ланчем, чтобы не садиться за стол слишком рано. Поесть он любил и имел склонность к чревоугодию. В коридоре Тео взял пальто и машинально протянул руку за собачьим поводком, но того на месте не оказалось. Странным было не то, что он потянулся за поводком, поскольку он так и не привык к пропаже Диксона. Нет, странным было отсутствие поводка. Тео обвел взглядом коридор, но поводка нигде не было. Он решил, что его, наверное, куда-то переложила уборщица, хотя не мог себе представить, зачем ей это понадобилось.