— Знатный… Ничего, Насть. — Я осторожно стиснул тонкие теплые пальцы. — Скоро ты сама будешь знатная. Закончишь университет, получишь чин по двенадцатому классу. А может, и по десятому даже.

— Да что мне, благородие, — отмахнулась Настасья. — Все равно оно… не то.

— Да почему же? — Я чуть подался вперед. — Если поступишь на службу, получишь по выслуге и девятый класс. А это уже — потомственная дворянка!

— Потомственная, не потомственная… Разная у нас с тобой жизнь выйдет, благородие.

Только что передо мной сидела грозная валькирия, готовая буквально сжечь меня взглядом — и вдруг потухла. Разом, в одно мгновение, как свечка, на которую дунул ветер… Похоже, я сам того не желая уколол ее в больное место.

— Насть, я…

— Да не надо, благородие. — Настасья печально улыбнулась и погладила меня по руке. — Все равно не поймешь.

— А ты покажи!

Мысль, зародившаяся мгновение назад, превратилась в идею. И сразу из идеи — в план. Пока еще смутный, неясный… Но почему бы и нет?

— Это как? — Настасья чуть отодвинулась и даже попыталась освободиться из моей хватки. — У тебя глаза какие-то… Ты чего задумал?

— Нормальные у меня глаза, — усмехнулся я. — Просто подумал — ну как-то же ты без меня отдыхаешь, развлекаешься?.. Ходишь на танцы?

— Ну… бывает, что и хожу.

— Отлично. — Я отодвинул кружку и поднялся из-за стола. — Вот их и показывай.





Глава 8




— Благородие, у тебя крыша уехала, — простонала Настасья. — Уже так далеко, что я и не вижу даже.

— А что тебе не нравится? — Я чуть повернулся перед зеркалом. — По-моему неплохо.

Образ получился если не стопроцентно достоверным, то хотя бы цельным. Джинсы, простенький шарф и кепка, закрывавшая козырьком лоб и даже глаза — если надвинуть пониже. Потертая куртка из кожи оказалась чуть великовата — похоже, Сенька оказался пошире меня в плечах. Но так даже лучше: пусть думают, что стащил у отца или старшего брата. Рубашку я оставил — ничего подходящего по размеру не нашлось — да и вряд ли кто-то станет приглядываться… А вечером на улице или в полумраке зала для танцев никто не отличит копеечную ткань от французской, которая стоит чуть ли не пятерку за погонный метр.

— На таксиста похож, — усмехнулась Настасья.

— Да хоть бы и на таксиста. — Я пожал плечами. — Главное, чтобы не на себя.

Отросшая за пару дней щетина не только добавляла мне пару-тройку лет, но и дополняла образ пролетария. Обычного парня из простых, который честно отстоял всю неделю в цеху за станком или таскал мешки на складе… а может — и правда, крутил баранку.

Но чего-то все-таки не хватало… Только чего?

Ну конечно! Руки!

Выйдя из подсобки, я решительно направился к машине с раскрытым капотом. Провел ладонями по двигателю, собирая как можно больше маслянистой копоти — а потом, тщательно размазал по коже и стер оставленной на крыле тряпкой. Настасья наблюдала за всем этим со странной смесью веселья и недовольства на лице, но все-таки подсказала:

— Теперь иди и помой… Только раз, все не смывай. И одеколон на полке возьми. Наши как на танцы соберутся — всегда столько на себя льют, что дышать нечем становится.

Я послушно выполнил все указания до единого. Пахло от меня теперь, как от целой парфюмерной фабрики — причем чем-то ядреным, чуть ли не выжигающим глаза и ноздри первые минуту или две. В общем, сомнительное удовольствие — но если уж надо…

— Прошу, сударыня. — Я протянул Настасье руку. — Изволите танцевать?

Она тоже успела переодеться. Конечно, не как на на выход в высший свет — но тоже вполне симпатично. Светлое платье по колено, сапоги и приталенное пальто с двумя рядами серебристых пуговиц. Совсем новое — видимо, купила недавно сама.

Ходить в мастерскую или по своим делам в том, что дарил я, Настасья, похоже, стеснялась.

— Укутайся. — Я натянул ей на голову повязанный на плечи пуховый платок. — Замерзнешь.

— Так тут недалеко совсем, благородие…

— Это на машине недалеко, — усмехнулся я. — А мы пешком пойдем, через черный ход. У меня на улице целая “Волга” сатрапов. Ты часто видела, чтобы парни с завода приезжали на танцы с охраной?

Я не собирался брать с собой ни машину, ни уж тем более дедовых “гвардейцев”. Конечно, нехорошо было обманывать парней и сбегать тайком — но я даже не надеялся, что они отпустят меня по-хорошему… Да и какая опасность может подстерегать меня там, где собираются самые обычные парни и девушки с рабочих окраин?

Убийцам с “глушилкой” там делать нечего — а остальные Одаренному не страшны.

Когда мы вышли на улицу, в нос тут же ударил запах завода и табачного дыма. Но какой-то выстуженный, подмерзший — похоже, ночь собиралась быть холодной. Я даже на мгновение пожалел, что не поддел под куртку что-то потеплее.


Но возвращаться, пожалуй, уже поздно. До клуба недалеко — за угол через улицу, даже меньше километра. Вряд ли успею замерзнуть… да даже если успею — уж точно найду способ не навредить здоровью.

Все-таки мы, Одаренные, покрепче обычных людей.

— Только не высовывайся, благородие, ладно? — негромко проговорила Настасья, чуть сильнее прихватывая меня под руку. — Если узнают — разговоров не оберешься… Тебе-то что, уехал и уехал, а мне тут жить. И ребятам моим из мастерской — тоже.

— Буду вести себя прилично, — пообещал я. — Тише воды, ниже травы.

Действительно — Настасью здесь, похоже, знали. И если не любили, то уж точно относились неплохо. Пока мы шли до соседней улицы, с ней здоровался чуть ли не каждый встречный. И молодые парни, ее ровесники, и взрослые мужики лет по сорок с чем-то кивали, махали руками, иногда негромко бормотали что-то приветственное — но подходить не подходили. То ли стеснялись, то ли…

— А ты тут, похоже, звезда, — улыбнулся я. — Со всеми дружишь.

— Ну, не со всеми, конечно. — В голосе Настасьи послышалось едва заметное недовольство. — Некоторые плюются, барыней за глаза называют. Но мало их… Так то тут народ хороший, честный. Знают, что работаю, а не за длинные ноги свое имею.

Забавно. В глазах части местных работяг вчерашняя крепостная сама стала чуть ли не какой-то помещицей из мелких нетитулованных дворян. Неведомо откуда взявшийся капитал, своя мастерская, знатные клиенты, наемные работники… Для кого-то этого оказалось достаточно, чтобы причислить Настасью к тем самым угнетателям, о которых так красиво распространялся Хриплый.

Но она, к счастью, не брала таких на работу — и не брала бы, даже будь у нее какие-то особенные проблемы с кадрами. Но проблем не было — местные выстраивались чуть ли не в очередь. Хотя бы потому, что платила им Настасья чуть ли не вдвое больше, чем на Путиловском — я сам подписывал отчетные ведомости.

— Здорово, конечно, благородие.

— Что именно? — уточнил я.

— Да так… Идем с тобой на танцы. — Настасья придвинулась чуть ближе и опустила голову мне на плечо. — В обычный клуб, как простые, без всей этой… мишуры. И расшаркиваться ни с кем не надо.

— Это точно, — рассмеялся я. — Тут за такое, наверное, могут и побить.

— Могут! — Настасья легонько толкнула меня локтем в бок. — Так что ты давай тут без этих, благородие.

До клуба мы добрались быстро, всего за несколько минут. Я сразу узнал его среди соседних домов — точно-таких же приземистых и громоздких, из темного, будто подкопченного кирпича, с торчащими вверх железными трубами. И вовсе не по наличию вывески: если она и была, то совсем крохотная и неприметная, где-нибудь на входной двери.

У которой толпились человек пятнадцать-двадцать. В основном парни лет по шестнадцать-двадцать с хвостиком, но попадались и девушки. Папиросами дымили все до единого — похоже, некурящая публика осталась внутри, чтобы не пропустить основное веселье. Судя по нестройным звукам, доносившимся и-за двери клуба, играла живая группа. Пусть не такая крутая и профессиональная, как у Гижицкой — но все-таки не запись с пластинки, выведенная в маломощный и дешевый усилитель.

Вообще, все это чем-то неуловимо напоминало “Кристалл”. Конечно, не экстерьером и богатством публики — по соседству я увидел всего две машины, одна из которых и вовсе оказалась таксомотором. Скорее атмосферой всеобщего пятничного веселья. Даже те, кто отпахал целую неделю на заводе или еще где-нибудь, вполне могли позволить себя поплясать допоздна перед выходным днем. Молодежь пришла развлекаться — и, вне зависимости от сословия, вела себя примерно одинаково.

С той только разницей, что почти никто не смотрел оценивающим взглядом. Никто тут же не начинал по привычке прокручивать в уме общих знакомых в высшем свете, влиятельных родственников или имена бессчетных троюродных тетушек и дядюшек, о здоровье которых непременно следовало справиться. Никто — скорее всего, про себя, но все же — не вспоминал скандальные хроники, в которых юный князь Горчаков не раз оказывался… тем еще фруктом, хоть и неожиданно обретшим высокий статус.

У клуба для местных всем было на меня плевать. Нет, конечно, в нашу сторону поглядывали — но явно из-за красотки-Настасьи, а не из-за худощавого парня в кожанке не по размеру. И это принесло какое-то странно-приятное облегчение — будто с моих плеч сняли разом груз и титула, и обязанности соблюдать неписаные правила высшего света, и все прочие утомительные обязанности юнкера и дворянина, которые следовало держать в голове — и не забывать ни на минуту.

Что-то похожее я чувствовал разве что в училище. В дортуаре, где моя койка стояла рядом с койкой самого обычного пехотного унтера. На учениях в поле, в классах, а столовой и, пожалуй, больше всего — в нарядах, беспощадных ко всем одинаково. Конечно, многие уже знали и о моем происхождении — а может, даже о статусе фактического наследника рода. Если не однокашники, то начальство и ротный — уж точно. Но за толстыми стенами Владимирского пехотного все это мало что значило. Все мы носили одинаковую форму, ели по утрам одинаковую кашу, мерзли в одинаковой грязище на стрельбище — и были равны перед уставом… хотя бы на первый взгляд.

Богдан, Иван, благородный подпоручик Подольский и даже Чингачгук — презренный “красный” юнкер Артем Волков — стали моими товарищами. И их дружба стоила для меня куда больше десятков великосветских рукопожатий, за которыми всегда лицемерно скрывались расчет, страх, равнодушие и в лучшем случае — симпатия, которая никого и ни к чему не обязывала. Однокашники юнкера были настоящими — и если и ценили меня, то уж точно не за имя, титул и родовой Дар.

Во всяком случае — хотелось так думать.

— Ты чего, заснул, благородие? — Настасья помахала ладонью перед моим лицом. — Пошли-ка внутрь. Не май месяц.

Если снаружи местный клуб напоминал очередной то ли завод, то ли склад — каковым, вероятнее всего, раньше и являлся — то сразу за гардеробом я будто попал в другой мир. Света здесь, конечно, не хватало, даже с поправкой на неизменно присущий подобным заведениям полумрак. Внутреннее убранство не блистало ни богатством, ни изысканностью, да и аппарат на сцене оставлял желать лучшего — судя по тому, как музыкантам приходилось над ним издеваться, чтобы выдать более-менее громкий и ровный звук.

И все же это напоминало “Кристалл” куда больше, чем я мог ожидать. Столики по сторонам, отдельная зона у сцены, отведенная, похоже, для самых крутых из местных завсегдатаев, фотографии голливудских актеров и рок-звезд на стенах, битком набитая танцевальная площадка посередине и длинная барная стойка. Хозяин каким-то чудом сумел раздобыть здоровенные цветастые логотипы “Кока-колы” и пары американских сортов пива. Правда, я сильно сомневался, что здесь их вообще разливают — стоят импортные напитки наверняка втрое дороже российских.

Многие ли здесь могут себе такое?

Но самой яркой деталью интерьера были повешенные прямо над баром здоровенный бампер, хромированный радиатор и ободки фар от какой-то американской машины из прошлого десятилетия — то ли “Шевроле”, то ли “Доджа”. А может, и “Форда” — я так и не смог толком рассмотреть эмблему. Выглядело это, конечно, громоздко и простовато — но по-своему стильно.

— А что, неплохо! — выдохнул я в ухо Настасье, перекрикивая грохот музыки. — Знаешь, мне тут даже нравится.

— Ага. Пойдем танцевать?

Настасья схватила меня за руку и уже готова была запрыгнуть прямо в разгоряченную толпу на площадке перед сценой, но я сначала чуть уперся, а потом и вовсе потащил ее за собой — к бару. Не то, чтобы я не собирался хоть немного развлечься — но для начала стоило осмотреться. А лучшего места, чем высокий табурет у стойки, просто не придумаешь.

По пути Настасья успела с кем-то дважды поздороваться. Молодняк из мастерской наверняка тоже нередко заглядывал сюда, и я на мгновение даже испугался, что меня узнают… но тут же выдохнул. Высокий черноволосый парень с залысинами — кажется, тот самый Сенька с арестованным братом — крепко пожал мне руку, хлопнул по плечу — и поспешил к выходу, на ходу засовывая в зубы папиросу.

Я едва сдержал смех. Сенька не раз видел меня в мастерской, даже здоровался — и не узнал, встретив буквально лицом к лицу, хоть и в полумраке. Похоже, маскировка работала даже лучше, чем я думал. Хотя, скорее в его голове даже не возникла мысль, что сиятельный князь Горчаков может прийти сюда, в клуб для работяг на окраине города, да еще и одетый, как местный.

И это скрывало меня надежнее любого маскарада, надежнее любых хитрых плетений. Способный менталист — вроде той же Гижицкой — наверняка сумел бы отвести глаза или затуманить голову паре-тройке человек, но я обманул всех разом, не воспользовавшись даже гримом.

Впору было гордиться собой. Чем я, собственно, и занимался, кивая головой в такт музыке и потягивая из граненого стакана грушевый лимонад за то ли десять, то ли пятнадцать копеек. Заплатить пришлось Настасье: у меня в карманах такой мелочи не водилось отродясь, а доставать целую пачку ассигнаций и искать в ней десятку явно было не лучшей идеей.

Вокруг не происходило ничего интересного. Вообще. Группа продолжала отчаянно фальшивить на сцене, стаканы с лимонадом и дешевым пивом появлялись и исчезали со стойки, местные танцевали и веселились, как умели, Настасья явно уже начинала скучать — и все. Никто не сбивался в загадочные кружки где-нибудь в темном углу и не шептался, испуганно поглядывая на дверь, из которой могли бы появиться городовые. Никто не прятал под полой “наган” или обрез, никто не развешивал по стенам листки с агитацией против кровавой аристократии.

Самый обычный пятничный вечер в клубе — пожалуй, в каком-то смысле даже поприятнее, чем в “Кристалле”. И если…

— Привет! Потанцуем?

Здоровенный парень в черной рубашке с закатанными рукавами появился рядом неожиданно — видимо, подошел со стороны гардероба, оставшегося где-то за спиной. И обращался он, понятное дело, не ко мне, а к Настасье, сидевшей рядом… Но так, чтобы я услышал.